Не возвращайся туда, где ты был счастлив Есть у меня знакомая бабушка Люда. Когда-то в Москве случилась авария
Не возвращайся туда, где ты был счастлив
Есть у меня знакомая бабушка Люда. Когда-то в Москве случилась авария — пропало электричество на целый день. Я ехал с работы и вглядывался в караван людей, идущих пешком по солнцепеку. Мобильники погасли, метро и остальной общественный транспорт умерли, людям пришлось идти по двадцать километров домой. Бомбилы взвинтили цены до тысячи долларов! Естественно я выбрал из толпы двух красавиц, которым труднее всех: женщину на девятом месяце и бабушку Люду. С трудом убедил их что бесплатно и повез, оказалось что мы соседи. С тех пор мы всегда здороваемся и улыбаемся друг другу.
На днях Бабушка Люда гуляла со своим Мальчиком. Песик хоть и жутко породистый, но вязанное пальтишко с рюшами и имя «Мальчик» его простят, даже выражение лица у него беспородное, хотя он «стаффорд» привезенный из Америки. Мы с бабушкой постояли у подъезда, и я услышал милую историю о ее героическом сыночке.
Сынок бабушки Люды, служит в армии и занимает такой серьезный пост, что я даже имя его изменю, назову его Васей. А вот звания скрывать не стану, чтоб вы поняли масштаб происходящего… Сынок Васятка — генерал полковник. Я видел его всего однажды, когда он подвозил маму домой.
Как-то раз бравый генерал Василий, среди своей многочисленной почты нашел трогательную открытку с тюльпанами, на которой ядовитым цветом было написано: «Дорогой одноклассник, приглашаем Вас на торжественную встречу по случаю тридцатидевятилетия окончания нашей школы.
Среди рутины неотложных государственных дел, эта открытка была как лучик света из его далекого шалопайского детства. Но почему «тридцатидевятилетия»? Могли бы годик и подождать… хотя может это и к лучшему, жизнь-то проходит. Вася решил лететь во что бы то не стало, даже в загран командировку не поехал, послал вместо себя заместителя.
Выделил себе сутки, прикупил ящик дорогущего коньяку, сел в самолет и полетел в малюсенькую деревню за тысячи километров от Москвы. На аэродроме Васю встретил сам командующий округом, загрузились в машину, и помчались с мигалками пугая гусей.
В машине наш выпускник очень волновался, все-таки столько лет тут не бывал, с тех пор как умер отец, маму отсюда забрал к себе в гарнизон, вот и не приезжал после училища больше ни разу.
Как же его встретят пацаны и девчонки? Да узнает ли он их?
Подъехали к школе, Боже, какая она все-таки оказывается маленькая. В окнах спортзала разноцветные огни и музыка.
Вася зашел в зал, кокетливо пряча голову за ящиком коньяка.
— А вот и я !!!
Тут только все увидели его и началось какое-то броуновское движение. Одноклассники стали бегать, толкаться и послышались странные реплики:
«Куда ты лезешь!!?» «Давай потом, сначала он должен выпить!» «Я полюбому первый!» «Э! Какой ты первый??? Я это все организовал и оплатил!» «Да выключите на хер кто ни будь музыку!!!»
Женщина забегала вокруг больших гремящих колонок и не долго думая, вырубила музыку выдергиванием тройника из розетки.
Включили полный свет и Вася увидел у многих одноклассников в дрожащих руках — кипы документов и справок…
Вперед выступила седая женина:
Уважаемый Василий Андреевич…
Вася:
— Вы что, одурели все здесь??? Какой я вам Василий Андреевич??? Я там, за окнами школы Василий Андреевич, а для тебя Смирнова, я Вася… И что тут за столпотворение? Я прилетел на полдня чтобы с вами выпить и всех расцеловать, а тут какая-то очередь ко мне как в мавзолей.
Женщина упала перед Васей на колени и запричитала:
-Мой внук не поступил в этом году в институт, а его хотят забрать, нам бы хоть годик отсрочки, вот все медицинские справки, возьмите пожалуйста…
Женщину оттеснил очередной «страждущий»:
— Василий Андреевич, помогите, умоляю! Вам только позвонить и все. Сын у меня застрял в капитанах, командир полка на него зуб имеет, зажимает ему майора. Христом Богом прошу…
Кто-то просил сократить сыну срок в дисбате, кто-то пристроить в военную академию. Генерал молча слушал, а количество папок и справок в руках все росло.
Вася чувствовал себя не членом школьного братства на встрече одноклассников, а медсестрой принимающей анализы…
Он незаметно вытащил из своего ящика бутылку, вежливо попрощался со всеми, извинился за то, что не смог принять всю очередь, вышел во двор и сел в машину (еле дверцу закрыл — очередь лютовала). По дороге на аэродром, вылил в себя бутылку, хоть и не большой любитель…
По возвращении в Москву, бабушка Люда утешала чуть не плачущего сыночка, приговаривая:
-Сынок, никогда не нужно возвращаться туда, где ты был счастлив…
Зазря только детство свое схоронил…
Никогда не возвращайся туда, где был счастлив ~ Проза (Рассказ)
Есть такая поговорка, кажется, итальянская: «Никогда не возвращайся туда, где был счастлив». Когда Смуров прочитал – или услышал, её где-то, сперва даже не кольнуло, не зашевелилось в нём ничего. Просто запомнилось. Само собой… Но это было уже тогда, когда… Всё было кончено. Вместо жизни началось… А вот что началось? Не смерть же еще? Смерть ведь не метафора. Не надо с ней шутить. Тогда что? Выживание? Тоже нет. Тоска? Похоже. Но не то. Тоской упиваешься. Это счастье наоборот. А здесь? А это? А в это время, тягучее, как смола? В это время, тягучее и чёрное, как смола, в эти несколько месяцев после Острова, Смуров даже памятью боялся возвращаться на него, туда, где он был счастлив. Потому что было больно. Очень больно. Каждый эпизод, промелькнувший в сознании, – чаще перед сном или после сна, Острова, моря и Приморска – города, которому принадлежал Остров, был наполнен ни с чем не сравнимой болью. Это не было болью физической. Это было похоже на ту боль, которая посещает каждого, когда человек время от времени осознает, что смертен… В Этом городе раньше Смуров тоже бывал счастлив. Мигом, часом, бывало и днём, бывало и днями… Но только после Острова он понял, что на нём, на Острове он был счастлив целых два года. Почему? Почему только потеряв счастье, радость, рай, мы понимаем, что это и были счастье, радость, рай? И больше его не будет…
Смурова
пригласил на Остров университет. Он был нов и занимал собой всё лукоморье самой
ближней к проливу, самой полукруглой бухты Острова. Земля подъемом, постепенным
холмом. От прежних времен остались особые дерева Острова – капустой брокколи,
со стволами, уходящими невысоко в несколько кустистых щеток веток. Песчаные
дорожки. Впрочем, больше асфальтовых тротуаров, извивающихся правильной
медленной змеей дорог, покрытие ново, расчерчено белыми полосами. Высокая
прямоугольная голова Главного корпуса в кепке. Голова растет прямо из земли,
где новый Пушкин? Вечерами-ночами Голова меняет цвет кепки: красный, зеленый,
фиолетовый, желтый, углы головы закруглены. Прямоугольники учебных корпусов. Углы
остры. Куб с подножьем прямоугольника – крытый стадион, он же – выставочный
зал. По бокам – полукруглые жилые дома со ступенчатыми выступами по бокам. На
выступах – балконы.
Квартирка состояла из двух комнат. Большая – с картонной дверью в общий коридор. И сбоку от большой через плотную дверь маленькая с широкой кроватью и узким балконом с высокими белыми перилами. Два года Смуров курил на нем, просто смотрел на странно-курчавые деревья парка кампуса и придорожных деревьев рядов, на кучевые и курчавые облака, дневные или вечерние с сине-розовой подсветкой, на разноцветную кепку главного корпуса, на оранжевый бок крытого стадиона, он же – выставочный зал, на кусочек бухты, выглядывающей из угла соседнего здания.
В большой комнате был просторный стол с большим неработающим плоским экраном телевизора. Его надо было подключить. Смуров поставил на широкий большой стол и свой ноутбук. Его тоже надо было подключить. К интернету – окну в суетный человечий мир. Студенты в общем коридоре по вечерам, бывало, кучковались, говорили, визжали, смеялись. Раздражали, да. Студенты – да, Смуровы поселились в студенческой гостинице, так дешевле, так вообще только и возможно, не проректор ведь, не директор Школы, какие там еще есть начальники?
Потекли будни. Спустя два года, когда Остров был утерян, стало понятно, что и они – первые будни, первые, казалось, резкие, неприветливые будни, вхождение в Остров и университет, адаптация – тоже были счастливыми. Непохожими на всё, что было до них, неповторимыми. И был первый проезд внутри странной коробки странного желтого автобуса по Мосту через пролив, отделяющий город от Острова. Два километра от одной гигантской буквы «эЛ» до другой, между – тросы-ванты. Белые, синие, красные. Двести сорок метров вниз, справа и слева – корабли, кораблики с такого расстояния словно игрушечные, за исключением, пожалуй, огромного контейнеровоза, корыта такого огромного, что даже расстояние не скрадывало его необъятных размеров. Слева, если ехать на Остров, угадывалось дыхание самого Океана. Хотя Океан был еще далеко. Остров пока, морем обнят, холмистые, скалистые берега Острова. И совсем маленький островок – Камень с маяком, внутри пролива, ближе к Острову…
Смуров и Смурова с первых дней полюбили центр Приморска, а на окраинах только в нескольких избранных местах и могли бывать. Например, на улице Русской. Где бесконечные лавки и рыбный рынок. И ехать туда – прямо. Прямо по позвоночнику полуострова, на котором лежал город…
Приморск – он при море. Это было видно из многих-многих точек. Это было видно быстро набегающими хмарями, туманами, моросью-дождями, запахом, ощущением, предвкушением синих полосок и полос за поворотами, за дорожным продвижением, за вхождением на горки… А город был на горках и горах – да. И в этом – особенная прелесть. В центре – Центральная набережная и Центральная площадь – с какими-то суровыми бойцами суровых времен, которые теперь, казалось, наконец, устали от своей борьбы; в центре – парк, колесо обозрения в нем, яхты в уголке бухты. Улочка с фонтанами и невысокими, под старину домами. Без автомобилей, местный Арбат. Железные наружные лестницы, иногда витые, на вторые этажи причудливых маленьких магазинов и маленьких кафе, названия чаще мило-примитивно-витиеватые – «Модесса». А то и просто – «Питер». Что-то от Питера-Петербурга в Приморске, в его центре действительно есть… Клумбы с цветами. Красными, желтыми и фиолетовыми. Какие-то простые анютины глазки, лютики, что ли. Зимой – под аккуратными сугробчиками, казалось, цветы просто спрятались, просто спят. Как мало, оказывается, нужно для счастья. Простого и милого. Как супружество обычного и морского вокзалов. Как супружество Смурова и Смуровой, совсем не молодых, но там, в Приморске испытавших нечто похожее на самое этого долгого супружества начало…
Никогда не возвращайся туда, где был счастлив. Даже памятью. Даже на миги, на один миг…
За первыми месяцами привыкания, адаптации, новых студентов, здесь – ершистых, самовлюбленных много чаще, чем просто беспечных, последовала первая зима. Странно, не такая колючая, не такая острая, колкая, солнечными днями морозно слепящая, как в его Этом городе. Серая, но мягкая. Зима, зима русская – это, пожалуй, родная сестра русской тоски. Но не там, не тогда. Смуров ходил в нетолстой куртке с пухом под химической тканью и с каким-то превосходством смотрел на толстенные зеленые облачения рыбаков-зимников, которых в Приморске легион. Они пахли рыбой и чем-то кислым почти в каждом городском автобусе. На белом рафинаде моря, на застывшем только к самому январю пространстве бухты-пролива Острова их было так много! «Пингвины нашей Антарктиды»! – шутили Смуровы.
У него были занятия всего два дня в неделю. Первые полгода. По две пары. Потом – заочники. Три недели веселой каторги. По расписанию – с восьми тридцати до двадцати тридцати. На самом деле, конечно, меньше. Взрослые студенты, догонявшие бумажку диплома для карьеры или просто из упрямства, учиться, то есть поговорить на серьезные темы, хотели пуще своих ершистых молодых собратьев дневного отделения. Это было видно сразу. Но часам к пяти, уж точно к шести вечера никакая наука им была уж не в прок. Впрочем, Смурову тоже… Он довольно отпускал от себя непривычную усталость, курил на балконе, кутался в старую толстую куртку… И, наконец, весна! Таянье льдов. И моря и земли. И чего-то свинцового в душах. Таянье в каком-то едином порыве. Превращение нерастворенных камней прошлой жизни в какую-то мягкую, пластичную плоть. Внутри Смурова. Кажется, и Смуровой тоже…
Поехали на дальний край Острова. Там – неплотный лес. Тоже в оврагах и взгорках. Это только издали сопки-холмы угрюмые и неприветливые. Внутри себя самих они теплые, пряные, приютливые. Там – желтые подснежники, адонисы. Они цветут в конце марта – апреле. Когда вокруг еще немало голубого снега. А ехать на дальний край Острова надо берегом внутреннего залива, толстой пикой врезавшегося в Остров, делящего его на две неравных половины, на странное парное копыто, на подкову с неравными долями. Толстая доля – малоизведана…
Там, на Острове этого Смурову не казалось: по утрам ему просто было тяжело вставать к первой паре. То есть в семь. Две чашки кофе, сигареты одна за другой… Теперь, после Острова, теперь в Этом городе если и осталась в Смурове святая душа в уставшем, равнодушном теле, то эта святая душа, казалось, просыпалась тогда, когда сам Смуров засыпал. И улетала она из тела и бегала, резвилась, ребячилась где-то… Смуров не знал, где. Может быть, именно там, на берегах бухт и заливов Острова, в его лесах? Или вообще в раннем, сегодня уже совсем похожем именно на сон счастливом, сказочном, красочном, неправдоподобном детстве? Вряд ли на Острове, в неправдоподобном детстве – наверняка… Теперь, в Этом городе, через несколько месяцев после Острова Смуров просыпался без будильника и именно в семь. Просыпался тяжело, словно утро приглашало его на казнь. Просыпался со стоном. До первой чашки кофе не хотел ничего. Прежде всего – жить… После кофе, сразу двух сигарет до него и сразу двух после, потом еще одной и еще… – в Смурове сейчас, после Острова только к десяти-одиннадцати, почти ко дню самому, наконец, просыпалась… – нет, не сама жизнь, а её автоматическое подобие. Он знал, что теперь ему долго, очень долго находиться не в жизни, а в машине её автоматического подобия, дёргать за рычаги. Он знал теперь, что будет практически в каждую минуту предстоящих суток… В Этом городе… Так и было… Постылый дом, выгоревшая без малейшего возгорания новая работа. Уже не в университете. В архиве. На кладбище бумаг… Серые мышки сослуживиц. Они превратятся из мышек в дам, барышень только вечером. Дома, в кафе, на свиданьях, в кино… Сейчас с девяти до шести, целую вечность – постылое дыханье парового отопленья. Казенного, угарного…
…Холодный ветер поворота на следующую улицу, пруды в серых камнях без воды и в обнаженных скелетах фонтанных труб… Синий сумрак. Это утро или вечер?
…Там, на Острове… Там каждый день были неожиданности. Приятные… Простая поездка в центр города. Через Мост. Подсчет кораблей на рейде в проливе. Справа от Острова, если едешь в город. Коль 7, 9, 11 – нечет, – всё будет очень хорошо. 8, 10, 12 – чёт, – всё будет просто хорошо. А просто хорошо порою лучше очень… Две сороки на лужайке кампуса. Близко не подпустят, синхронно отлетят. Поползень, что тащит крупную, крупнее тельца печеньку в маленькое дупло. Золотая морская звезда на зеленом камне справа от пирса. Пятнистое тело рыбы-бычка короткой толстой змеей ушедшего под зеленый камень от пирса слева. Белые коробчонки кампуса, тесного университетского городка в лучах заходящего солнца. Розоватые коробочки с лиловыми прожилками. Мост, наполовину или треть поверху своих гигантских «эЛ» съеденный туманом. Три перуанца на площади в разноцветных лохматых костюмах, с яркими, синими и красными перьями на черных головах, с дудками, дающими пронизывающие мелодии, как только поднесешь их к губам, со своими шаркающими и одновременно плавно-кошачьими танцами… Как-то Смуров выскочил из толпы зевак тоже кружась, кинул им сотню… Деловитая красавица в подземном переходе, которая точно знает, что этот тип остановил на ней свой взгляд.
Теперь, в Этом городе, любые люди его раздражали. Птиц либо не было, либо он просто их не замечал. Либо они каким-то своим звериным святым чутьем видели в нем демона-одиночку, к которому не смысл приближаться… Он впервые почувствовал и даже понял, что людей стало слишком много. Что они слишком разные. Друг другу неинтересные. Конкуренты своего безразличия. Всех ко всем и всех ко всему. Что и они, как он, автоматы, роботы, клоны, тени, носы, не майоры, не мойры, не мавры… Уж лучше, как было раньше, до Острова, ведь было? – всех скопом пусть на миг, но ненавидеть. Иль – пусть тоже на миг, как было на Острове, ведь было? – всех скопом любить…
Безразличье,
раздраженье. Безличье, жалкое влаченье, не влеченье. Ни к чему… Ни к кому…
За что?
И почему? И что было бы, коль… Коль он остался? На Острове… Глупо рассуждать.
Предназначенье букв – лишь плакать и страдать. А не гадать. И не кроить
загадочное бытие по-своему. Холодное, к нам равнодушное. А, впрочем,
равнодушное и к самому себе.
В Этом городе – до Острова, и сейчас после Острова – Смуровы жили в темном прямоугольнике коммунальной комнаты. В нее никогда не заглядывало солнце. Она была в пятиэтажке городского общежития в центре Этого города, но в странном районе и в низине. Вокруг – скалы высотных домов с квартирами. Когда-то Смуров бешено завидовал их обитателям. Теперь считал – пустое, какая разница, какая клетка у тебя, коль ты загнал себя в какую-то незримую внутреннюю клеть… Впрочем, у людей в домах с квартирами, наверное, больше везения. Здесь Смуровым катастрофично не везло. В соседях именно их угла общажного лабиринта всегда оказывались буйные алкоголики. Умирали, уезжали одни, приходили другие. Теперь в ближайших соседях через стенку это было квадратное существо когда-то женского пола, которое либо визжало о сыне, сидящем с Сибирской тюрьме, либо приставало к соседям с пьяными извинениями, либо водило таких же, как сама, преждевременных старух пить яды, вопить, а когда спать – эфиром круг себя распространять тяжелые волны тления… Было еще до отъезда на Остров: прямо под окнами, в трех метрах от окон городские власти разбили площадку для мини-футбола. Железные бортики, сетка. Мяч гулко и тупо бил о бортики, свинцовыми пулями в голову Смурова попадал каждый из тысячи ударов каждую неделю… Разгорячась, подростки на площадке матерились изощреннее бывалых в этом жанре мастеров… Бывало ночью Смуров просыпался. И удивлялся тишине… Вновь засыпал. А утром… серым, смурым утром до чашки кофе, двух сигарет до и двух после, потом еще, еще… даже автоматическое подобие жизни не могло в нем включиться…
Второй год на Острове был у Смурова насыщенным и даже пресыщенным дальними поездками. Москва, Санкт-Петербург, Великий Новгород. Однажды даже родина – Киргизия, Бишкек… Страна еще жила. Начало две тысячи пятнадцатого. Уже накатила волна рецессии, кризиса, но пока лишь приподняла корабль страны над водами того океана, где она плыла, плывет, лишь подняла. Паденье свое с девятого вала страна начнет через год… К тому же хватало инерции. Новенький, с иголочки университет на Острове еще пользовался благами больших властей, еще получал из центра финансов, благосклонности достаточно – не чтоб учить, о, нет, не деньги учат, а для того, чтоб упражняться в хвастовстве. Для этого, в частности, в отчетах нужно было писать, сколько доцентов-профессоров и где отметились на конференциях. Смуров на удивление легко стал получать командировки. В какое-то время он почувствовал себя завсегдатаем неба. Лететь из Приморска до Москвы долго. За треть суток в небе испытаешь массу новых ощущений. От страха (вот сейчас летит ракета в брюхо самолета) и острого желания курить до томного снисхождения к самому себе и позволения себе глядеть в иллюминатор – долго и почти сладострастно: а какие еще картины бог-природа тебе на сей раз припасла? Снежные поля – да, но примитивно, нет, это Солярис внизу – разумный океан, ты можешь говорить с ним. О чем? О нем самом. Чего он хочет, зачем он? И почему его не видно снизу?
На конференциях в столицах о чём бы Смуров ни говорил, всегда оказывалось, что он говорит, пусть подспудно, о своей любви к морю. Не к океану – к морю. С бухтами, заливами и островами.
Никогда не возвращайтесь туда, где были счастливы.
Смуров
первый раз почувствовал это в Москве. Почувствовал, не сформулировал. Он жил в
Москве шесть лет когда-то. С перерывами, но не важно. Учился в МГУ… Не важно…
Важен тот двухлетний отрезок в эти шесть лет, что был особенным. Теперь Смуров
понял – счастливым. Особенным временем были года два в старинном, начала ХХ
века доме в начале Комсомольского проспекта. Напротив справа – ротонда с
колоннами метро «Парк культуры». Напротив слева – вишневая церковь
Николы-на-Хамовниках. Колокольня покосилась. Немного, не как башня в Пизе,
слегка, словно намеком склонилась – ровно ввысь, прямо аки столп только Ивану
Великому стоять, мы – хамовники, ткачи, попы при ткачах, мы склонимся хоть
немного…
Смуров-молодой
дворничал в ДЭЗе на Третьей Фрунзенской. Были здесь Фрунзенская и Первая и
Вторая, и Фрунзенская набережная, и улица Тимура Фрунзе, и прежний его город
звался Фрунзе. Таких случайностей не бывает. Это место ему было кем-то чем-то
уготовано. Смуров-молодой мёл свой участок, стоял в очереди в гастрономе,
нередко с известными актерскими лицами – жили здесь неподалеку, вдыхал аромат
осенних дворов и старинных, когда клеились? обоев – в шестидесятых, пятидесятых,
тридцатых появились, ну не мастерами же и инженерами ткацкой фабрики поклеены в
нулевых века двадцатого?! Свою служебную комнату в служебной же коммунальной
квартире Смуров-молодой обставил уютно: массивный шкаф, зеленый диван, вишневые
(под цвет церкви?) шторы, круглый стол с толстой скатертью, черно-белый
телевизор – всё годов шестидесятых, раннего детства Смурова, всё сиротски
оставленное хозяевами во дворах, на дачи даже не увезенное, извечный трофей
студентов-дворников… Уют портил широченный Комсомольский проспект с его потоком
машин: уют и широкое и быстрое – понятья несовместные. В узор счастья этих двух
лет входило не только сентиментальное, но и разумное, не всегда доброе и совсем
не вечное: пирушки, а порой и дикие пьянки, разговоры, книги, троллейбус в
центр, метро в университет, пешком на Садовое кольцо, на Гоголевский бульвар,
первые рассказы, первая неоконченная повесть, первая шабашка с кушем по тем
временам весьма солидным, трата его бездарная, но весёлая… Девушки, конечно…
Теперь – … теперь Смуров едва узнал здание, свой бывший балкон. В подъезд войти не смог: теперь это дом нуворишей, они внутри всё перестроили, входы позакрывали. Вокруг всё было то… да не то. Гранит набережной (гранит или бетон?), Парк культуры на том берегу, дебаркадер, деревья на Тимура Фрунзе, старинные, века аж восемнадцатого небольшие дома-кубики на Хамовниках, на Льва Толстого с узкими окнами-щелями в решетках чугунных, зеленый забор музея-усадьбы Толстого – всё то… да не то… Лишь в одну из командировок Смуров здесь побывал… Прогулялся… Больше сюда не наведывался.
А через год на Острове, через год в новеньком, с иголочки университете Смурову дали командировку, казалось, вообще чудесную, – в его бывший, в его золотого детства город – Фрунзе, теперь Бишкек, к подножьям высоченных гор, к подножью его жизни, казалось, он вернётся в сказку, в чудо, в рай…
Сказка и чудо были. Но не во Фрунзе-Бишкеке, а в Оше. Вначале командировка была туда. За абитуриентами новенького российского университета. Как бы иностранцами. Это они-то иностранцы?! Все говорят по-русски. У каждого второго – родственник на заработках в России. На центральной, правительственной площади Оша – огромный памятник Ленину. Простер руку в светлое будущее. А оно рядом. В виде шикарных и помпезных правительственных зданий. Под ними – гигантская клумба. Ковёр – нет волны из нескольких гигантских ковров цветочных клумб, почему-то выделялся фиолетовый цвет, хотя положено красному. Фиолетовые цветы буквально кричали большими гребнями гигантских волн о себе под ярко-красным флагом Киргизии на высоченном флагштоке. Говорят, это самый большой флаг Киргизии в мире. Половину футбольного поля застелить… Речка, мост, прямые проспекты, стеклянные офисы, парки, скверы. Но их немного. Больше тенистых улиц в карагачах, вишнях и липах, двориков, кафе-чайхан. Над древнейшим, тысяч 5-6 лет ему, городом нависла Сулейман-гора. Огромный желто-зеленый камень, лежащий на ровном космическом столе Ферганской долины. Из вечности исходит. Пугает издали. Древностью. Серьёзностью-мудростью. Потом поднимемся, увидим, что ушла вечность, к себе ушла, надпись «Болот здесь был» осталась. Но вид, конечно, восхитительный: и салатово-голубая мечеть с пятью стрелами-ракетами, заостренными в небо, – как на ладони, и современные дома – яркие коробки, и пятиэтажные кварталы в зеленой кипени, и глиняные, саманные домики в белой штукатурке с садами-огородами, беседками над низкими столиками, с квадратными дворами, с дувалами-заборами… Все шесть университетов Оша в одном месте. Окраиной это место язык не поворачивается назвать. Долина. Да, да, лучше так – университетская долина.
Гостиница спрятана в старых кварталах. Современнейшая. Кроме нас, только англичане с американцами, с десяток, да три-четыре араба. Подойти к отелю – пробраться сквозь заросли-гирлянды зеленых веток шатрами-гротами к земле, мимо восточных кафешек – столики наружу, пахнет лепешками, самсой, мантами, кошмой. Во дворе гостиницы – павлины и прочая яркая птичь в вольере, фонтанчики, ночью разноцветные, курить – на плетеных креслах, рядом – южные дрозды; на шведский завтрак – все услады восточной кухни в неограниченном количестве: мягкое мясо в соусах, сладости, фрукты. Вай-фай хорош. Постель узкая, но ослепительно белая. За окном – дворы, которым лет триста…
Из аэропорта Оша не успели взлететь, высоту набрать, уже снижаемся. Почти вровень с горами шли, по-над горами, над узким горлом перевала. Горы здесь вместо горизонта и во все стороны – черные, фиолетовые, тёмно-малиновые, желтые, охристо-зелёные, ослепительно белые вершины, вечные льды-снега на самом верху, Рериха сюда…
И вот
он – аэропорт Манас. Отсюда четверть века назад улетал Смуров в новую иную
жизнь. Скоро – приаэропортовская площадь, такая знакомая, потом будут картины
дороги: озера, ивы, стены тополей, желтые солончаковые поля. Будут. Но, Боже
мой! Где щемящая радость? Где умиление и ликование? Их нет. Что есть?
А вот и
город. Бело-синяя девятиэтажка завода «Сетунь», ниже – цеха. Он здесь начинал.
Парк Фучика пред поворотом на родную Московскую. Стена карагачей. Здесь… Ах,
как много было здесь. Вот – мой роддом, аллеи бульвара Молодой гвардии, а здесь
слева поворот к когда-то родному дому. Но что на сердце? Где радость, где
счастье, где песня? Тоска! Тоска под ослепительным солнцем, рядом со смеющимися
о чем-то спутниками, спешащими вокруг, за окном авто людьми. Откуда тоска.
Зачем? За что?
А затем, мой друг, что города умирают. По нескольку раз за нашу жизнь. Они переползают из себя былых в себя других. Мы – нет.
Когда целая делегация, человек пять, один другого испуганнее, жалче, хотя самим казалось, что решительнее, принесла ему бумагу, уведомление, что контракт не продлен, закончен, он поначалу мало понял. Он был не готов. Он не мог быть готов. Точнее, он подозревал, что бытие почти остановилось здесь. На пике спокойствия и чуть ли не неги остановилось. Почти на уровне земного рая. Что бытию надо прорваться. Таким вот способом? Застыл его вопрос. Делегация ушла…
Вначале сложили в коробки и сумки нехитрый, накопленный за два года скарб. Отправили в Этот город. Потом уехала Смурова. Смуров еще несколько дней сидел на балконе, курил, смотрел на огромный куб главного корпуса в разноцветной кепке, совсем маленький на расстоянии университетский парк, полоску моря…
Когда
фортуны шар остановился,
Казалось
бы, на верхней точке…
Напомни
сам себе: у шара верха, низа нет.
Лишь
вечное движенье
С
условным низом, верхом,
Иллюзией
стремления,
Иллюзией
падения,
И
иллюзорным ощущеньем остановок.
Хотя…
быть может, остановки всё же есть.
Когда
фортуны шар остановился,
Казалось
бы, на нижней точке…
Не возвращайся туда, где ты был счастлив
Есть у меня знакомая бабушка Люда. Когда-то в Москве случилась авария — пропало электричество на целый день. Я ехал с работы и вглядывался в караван людей, идущих пешком по солнцепеку. Мобильники погасли, метро и остальной общественный транспорт умерли, людям пришлось идти по двадцать километров домой. Бомбилы взвинтили цены до тысячи долларов! Естественно я выбрал из толпы двух красавиц, которым труднее всех: женщину на девятом месяце и бабушку Люду. С трудом убедил их что бесплатно и повез, оказалось что мы соседи. С тех пор мы всегда здороваемся и улыбаемся друг другу.
На днях Бабушка Люда гуляла со своим Мальчиком. Песик хоть и жутко породистый, но вязанное пальтишко с рюшами и имя «Мальчик» его простят, даже выражение лица у него беспородное, хотя он «стаффорд» привезенный из Америки. Мы с бабушкой постояли у подъезда, и я услышал милую историю о ее героическом сыночке.
Сынок бабушки Люды, служит в армии и занимает такой серьезный пост, что я даже имя его изменю, назову его Васей. А вот звания скрывать не стану, чтоб вы поняли масштаб происходящего… Сынок Васятка – генерал полковник. Я видел его всего однажды, когда он подвозил маму домой.
Как-то раз бравый генерал Василий, среди своей многочисленной почты нашел трогательную открытку с тюльпанами, на которой ядовитым цветом было написано: «Дорогой одноклассник, приглашаем Вас на торжественную встречу по случаю тридцатидевятилетия окончания нашей школы.
Среди рутины неотложных государственных дел, эта открытка была как лучик света из его далекого шалопайского детства. Но почему «тридцатидевятилетия»? Могли бы годик и подождать… хотя может это и к лучшему, жизнь-то проходит. Вася решил лететь во что бы то не стало, даже в загран командировку не поехал, послал вместо себя заместителя.
Выделил себе сутки, прикупил ящик дорогущего коньяку, сел в самолет и полетел в малюсенькую деревню за тысячи километров от Москвы. На аэродроме Васю встретил сам командующий округом, загрузились в машину, и помчались с мигалками пугая гусей.
В машине наш выпускник очень волновался, все таки столько лет тут не бывал, с тех пор как умер отец, маму отсюда забрал к себе в гарнизон, вот и не приезжал после училища больше ни разу.
Как же его встретят пацаны и девчонки? Да узнает ли он их?
Подъехали к школе, Боже, какая она все таки оказывается маленькая. В окнах спортзала разноцветные огни и музыка.
Вася зашел в зал, кокетливо пряча голову за ящиком коньяка.
— А вот и я !!!
Тут только все увидели его и началось какое-то броуновское движение. Одноклассники стали бегать, толкаться и послышались странные реплики:
«Куда ты лезешь!!?» «Давай потом, сначала он должен выпить!» «Я полюбому первый!» «Э! Какой ты первый!!!? Я это все организовал и оплатил!» «Да выключите на хер кто ни будь музыку!!!»
Женщина забегала вокруг больших гремящих колонок и не долго думая, вырубила музыку выдергиванием тройника из розетки.
Маленький школьный спортзал, наполненный суетливыми людьми, погрузился в неприличную тишину.
Включили полный свет и Вася увидел у многих одноклассников в дрожащих руках — кипы документов и справок…
Вперед выступила седая женина:
Уважаемый Василий Андреевич…
Вася:
— Вы что, одурели все здесь!!!? Какой я вам Василий Андреевич!!!? Я там, за окнами школы Василий Андреевич, а для тебя Смирнова, я Вася… И что тут за столпотворение? Я прилетел на полдня чтобы с вами выпить и всех расцеловать, а тут какая-то очередь ко мне как в мавзолей.
Женщина упала перед Васей на колени и запричитала:
-Мой внук не поступил в этом году в институт, а его хотят забрать, нам бы хоть годик отсрочки, вот все медицинские справки, возьмите пожалуйста…
Женщину оттеснил очередной «страждущий»:
— Василий Андреевич, помогите, умоляю! Вам только позвонить и все. Сын у меня застрял в капитанах, командир полка на него зуб имеет, зажимает ему майора. Христом Богом прошу…
Кто-то просил сократить сыну срок в дисбате, кто-то пристроить в военную академию. Генерал молча слушал, а количество папок и справок в руках все росло.
Вася чувствовал себя не членом школьного братства на встрече одноклассников, а медсестрой принимающей анализы…
Он незаметно вытащил из своего ящика бутылку, вежливо попрощался со всеми, извинился за то, что не смог принять всю очередь, вышел во двор и сел в машину (еле дверцу закрыл — очередь лютовала). По дороге на аэродром, вылил в себя бутылку, хоть и не большой любитель…
По возвращении в Москву, бабушка Люда утешала чуть не плачущего сыночка, приговаривая:
-Сынок, никогда не нужно возвращаться туда, где ты был счастлив…
Зазря только детство свое схоронил…
© Grubas
Рекомендуется к просмотру:
Почему говорят-НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ ТУДА, ГДЕ БЫЛ СЧАСТЛИВ?
Потому что счастья там — уже нет….Но я всеравно туда возвращаюсь
потому,что ничего и никогда не повторяется дважды…ты возвращаешься другим и видишь все по другому…и обычно испытываешь разочарование
Там уже всё другое….маленькое, жалкое, обшарпанное… Лучше не видеть и не знать. Пусть живет в памяти — большое, яркое, красивое…
Потому, что счастье складываеться из нескольких дополняющих друг друга обстоятельств, присходящих в определенный момент времени, и по этому в другой раз чего- то может не оказаться, и произойдет разочарование.
Чтобы не разочаровать свою память, если не найти там того же
Человек счастлив всегда… просто не все об этом знают, а возвращения и воспоминания только отдаляют от настоящего… счастья, особенно слабых.
Там уже новый муж-шкаф и он может тебе дать по зубам !)))
Один умный человек сказал. » Не возвращайся туда где был счастлив » а как думаете вы ?
Когда человек счастлив, он думает что так будет всегда. Но иногда нужна встряска, чтобы сдвинуть сознание человека. Когда люди идут в воплощение на Землю им показываю путь, по которому они должны достойно пройти. Но как только человек попадает на Землю и прийдя в зрелость, он не спешит пройти свой путь. Он попадает в зависимость от материи, как наркотик. Не возвращайся туда где был счастлив, ибо наркотики не приведут к духовному преображению. Удачи
Нельзя жить прошлым, а то не будет будущего.
Невозможно в одну и ту же реку войти дважды. Где счастлив был — туда не возвращайся. Может постичь разочарование. Никогда не стоит ворошить счастливое прошлое — прошлое и равнодушие – вот что ты получишь в итоге…
Эээээ.. . все не предсказуемо… Однако, как бы вы не поступили, все равно будете недовольны своим поступком)))
Может он и был умным, но и хитрым и злым.
этогго умнаго человека просто сильно обидели. . близкие люди..
БЫЛ… счастлив. Но, в том месте счастье обмануло, предало…. поэтому не возвращайся в своё горе…)
Счастье — это внутреннее состояние души. Вряд ли ты сегодняшний сможешь вновь окунуться в то же эмоциональное состояние, будешь невольно критически всё анализировать, а потому всё испортишь.. . и придёт разочарование.
Не надо уходить от счастья, тогда не придётся возвращаться…)))
А как же энергия памяти воспоминаний о своем детстве. Да это самая сильная сила. Вряд ли вы хотите обидеться на самого себя за то, что были счастливы и веселы в детстве. Поэтому умейте питаться силами, как поддержкой. Больно бывает, если вы потеряли любовь… и ее не вернуть. Но память ведь помнит все счастье и энергию любви. И если вам хочется, то вернитесь ..даже визуально или пространственно. . И нужно ощутить себя или зарядиться. Все зависит от вашего отношения к воспоминаниям. Можно грустить, а можно заново пережить память воспоминаний счастья.
Правильно он сказал. «Кто будет жить прошлым, тот обретёт боль. » Это говорю я.
Потому что счастье предполагает наличие страдания. Порочный круг привязанности — бег белки в колесе. Потому что люди не знают Законов Природы, в которой все происходит циклично: то, что временно, то непостоянно. Будда хорошо высказался об этом в своем Учении о жажде и страдании.
а я думаю, что лучше было бы сказать не «не возвращайся», а просто «не уходи, где ты был счастлив»))
Сказать можно, что угодно, а делать нужно, как лучше тебе, а не тому, кто сказал.
Там ты уже был! А сколько еще мест, где ты не был, и там тоже может быть счастье…