Стихи Марины Цветаевой о любви
На солнце, на ветер, на вольный простор…
На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Чтоб только не видел ваш радостный взор
Во всяком прохожем судью.
Бегите на волю, в долины, в поля,
На травке танцуйте легко
И пейте, как резвые дети шаля,
Из кружек больших молоко.
О, ты, что впервые смущенно влюблен,
Доверься превратностям грез!
Беги с ней на волю, под ветлы, под клен,
Под юную зелень берез;
Пасите на розовых склонах стада,
Внимайте журчанию струй;
И друга, шалунья, ты здесь без стыда
В красивые губы целуй!
Кто юному счастью прошепчет укор?
Кто скажет: «Пора!» забытью?
– На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Шолохово, февраль 1910
5328
Голос за!
Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке…
Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?
Все друг друга зовут трепетанием блещущих крыл!
Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки,
Но о помнящих душах забыл.
Каждый вечер, зажженный по воле волшебницы кроткой,
Каждый вечер, когда над горами и в сердце туман,
К незабывшей душе неуверенно-робкой походкой
Приближается прежний обман.
Словно ветер, что беглым порывом минувшее будит,
Ты из блещущих строчек опять улыбаешься мне.
Все позволено, все! Нас дневная тоска не осудит:
Ты из сна, я во сне…
Кто-то высший нас предал неназванно-сладостной муке,
(Будет много блужданий-скитаний средь снега и тьмы!)
Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки…
Не ответственны мы!
4960
Голос за!
Мы с тобою лишь два отголоска…
Мы с тобою лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Мы когда-то с покорностью воска
Отдались роковому лучу.
Это чувство сладчайшим недугом
Наши души терзало и жгло.
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.
Станет горечь улыбкою скоро,
И усталостью станет печаль.
Жаль не слова, поверь, и не взора, –
Только тайны утраченной жаль!
От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.
2423
Голос за!
Под лаской плюшевого пледа…
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? –
Кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? – Кто – добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце – Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
23 октября 1914
1600
Голос за!
Мне нравится, что Вы больны не мной…
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
Читать далее…
1691
Голос за!
Два солнца стынут – о Господи, пощади…
Два солнца стынут – о Господи, пощади! –
Одно – на небе, другое – в моей груди.
Как эти солнца – прощу ли себе сама? –
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут – не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
6 октября 1915
8396
Голос за!
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою – как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты –
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
15 августа 1916
1686
Голос за!
После стольких роз, городов и тостов…
После стольких роз, городов и тостов –
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы – почти что остов,
Я – почти что тень.
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнýло – Нилом
От моих волос?
Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда – январь.
Проносил фонарь.
Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал – Кармен.
22 февраля 1917
1615
Голос за!
Не самозванка – я пришла домой…
Не самозванка – я пришла домой,
И не служанка – мне не надо хлеба.
Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Там на земле мне подавали грош
И жерновов навешали на шею.
– Возлюбленный! – Ужель не узнаешь?
Я ласточка твоя – Психея!
Апрель 1918
8088
Голос за!
Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно…
Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!
Прекрасные глаза, глядите осторожно!
Баркасу должно плыть, а мельнице – вертеться.
Порукою тетрадь – не выйдешь господином!
Пристало ли вздыхать над действом комедийным?
Любовный крест тяжел – и мы его не тронем.
Вчерашний день прошел – и мы его схороним.
20 ноября 1918
1763
Голос за!
Мне тебя уже не надо…
Мне тебя уже не надо,
Милый – и не оттого что
С первой почтой – не писал.
И не оттого что эти
Строки, писанные с грустью,
Будешь разбирать – смеясь.
(Писанные мной одною –
Одному тебе! – впервые! –
Расколдуешь – не один.)
И не оттого что кудри
До щеки коснутся – мастер
Я сама читать вдвоем! –
И не оттого что вместе
– Над неясностью заглавных! –
Вы вздохнете, наклонясь.
И не оттого что дружно
Веки вдруг смежатся – труден
Почерк, – да к тому – стихи!
Нет, дружочек! – Это проще,
Это пуще, чем досада:
Мне тебя уже не надо –
Мне тебя уже не надо!
3 декабря 1918
1680
Голос за!
Не поцеловали – приложились…
Не поцеловали – приложились.
Не проговорили – продохнули.
Может быть – Вы на земле не жили,
Может быть – висел лишь плащ на стуле.
Может быть – давно под камнем плоским
Успокоился Ваш нежный возраст.
Я себя почувствовала воском:
Маленькой покойницею в розах.
Руку на сердце кладу – не бьется.
Так легко без счастья, без страданья!
– Так прошло – что у людей зовется –
На миру – любовное свиданье.
Начало января 1919
1562
Голос за!
Солнце – одно, а шагает по всем городам…
Солнце – одно, а шагает по всем городам.
Солнце – мое. Я его никому не отдам.
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. – Никому. – Никогда.
В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
В вечную ночь пропадет – погонюсь по следам…
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!
Февраль 1919
1768
Голос за!
- Показать еще
Короткие стихи Марины Цветаевой о любви
Короткие стихи Марины Цветаевой о любви являются прямым отражением её натуры – мятежной, непримиримой с земными условностями, противоречивой и безмерной.
Любовные лики поэтессы очень разные, иногда находящиеся на противоположных полюсах: от безграничной привязанности, одержимости до презрения и гнева нередко подать рукой.
Марина Ивановна Цветаева, русская поэтесса, родилась в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Ее отец был профессором университета, мать – пианисткой. Творческая биография Цветаевой пополнилась первыми стихами еще в возрасте шести лет. Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии, затем обучалась в пансионах Швейцарии, Германии, Франции. После смерти матери Марина и ее брат и две сестры воспитывались отцом, который старался дать детям хорошее образование. Первый сборник стихотворений Цветаевой был опубликован в 1910 году («Вечерний альбом»). Уже тогда на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв.
Почти всегда ее поэзия – предельное откровение с читателем и «вскрытие жил неостановимо».
Любовь – всепоглощающая страсть, живущая в сердце Марины, может сравниться только со жгучими лучами солнца: и неизвестно, какое из солнц остынет раньше:
Два солнца стынут, — о Господи, пощади! —
Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама?-
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
Раннее творчество Цветаевой 1914-1916 годов проникнуто темой порочной, запретной любви, связанной с именем близкой подруги Марины Софии Парнок. Они встретились в 1914 году – Цветаевой в то время было 22 года, и у неё были муж и маленькая дочь Ариадна, а София Парнок оказалась на 9 лет старше. И всё же вспыхивает обоюдная страсть, переродившаяся в замечательный цикл стихов:
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. — Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Цветаева и Парнок расстались в 1916 году. Отношения с Софией Марина охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году поэтесса, подытоживая, напишет: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное – какая скука!»
На известие о смерти подруги Цветаева отреагировала бесстрастно: «Ну и что, что она умерла? Не обязательно умирать, чтобы умереть».
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
Цветаева, как бы ни тяжело ей было расставаться с прежними увлечениями, всегда оставалась поэтом, чья душа распята между любовью земной и небесной, и в то время, как одни лица сменялись другими в бесконечной череде новых знакомств, неизменной оставалась любовь к поэзии – главному кумиру и божеству Марины:
Лежат они, написанные наспех,
Тяжелые от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век
И слышу я, что где-то в мире — грозы,
Что амазонок копья блещут вновь.
— А я пера не удержу! — Две розы
Сердечную мне высосали кровь.
Будучи поэтом до мозга костей, Цветаева отдавалась чувству всецело, но была неизменно требовательна к своему новому избраннику. Был у неё роман с Петром Эфроном – братом мужа, за которым она ухаживала во время его болезни туберкулёзом. Тяжело переживающий это Сергей уезжает на фронт, где воюет за «белых» и в итоге эмигрирует из России. А Цветаева увлекается Парнок, о которой уже шла речь. Однако даже подобное непостоянство в личных привязанностях поэтессы можно объяснить одним удивительным свойством её души: близость тел для неё значила меньше, чем близость душ. Точнее, с близости душ всё начиналось, а иначе и быть не могло:
И взглянул, как в первые раза
Не глядят.
Черные глаза глотнули взгляд.
Вскинула ресницы и стою.
— Что, — светла? —
Не скажу, что выпита до тла.
Всё до капли поглотил зрачок.
И стою.
И течет твоя душа в мою.
Каждое любовное стихотворение Цветаевой – это её лирический дневник, душевное откровение, вплоть до описания самых личных, интимных переживаний. Например, бессонная страстная ночь, следы которой остаются на теле и в глазах героини. В такие минуты мир кажется совершенно другим – ярким и как будто потусторонним. А может быть всё дело в той блаженной усталости, которая наступает после сильнейшего эмоционального подъёма:
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим,— ничьим,
В медленных жилах еще занывают стрелы,
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик,— и от темной ночи
Только одно темнеет у нас — глаза.
Любовь невозможна без ревности, и Цветаеву не миновала эта участь. Самая большая и трудная любовь её жизни – Никодим Акимович Плуцер-Сарна (1883 — 1944), о котором мало что известно кроме того, что он был женат. Черноволосый красавец-аристократ, окончивший лейпцигский университет, защитивший докторскую диссертацию по экономике, изданную в Германии на немецком языке. В 1910 году он приехал в Россию в качестве агента одной берлинской фирмы. С сестрами Цветаевыми его познакомил в 1915 году друг – Маврикий Александрович Минц (1886-1917), ставший вскоре мужем младшей из сестер – Анастасии. Кстати, Маврикию Минцу посвящено знаменитое цветаевское стихотворение «Мне нравится, что Вы больны не мной…».
А вот своей сопернице – супруге Никодима, Цветаева посвятила следующее стихотворение:
Соперница, а я к тебе приду
Когда — нибудь, такою ночью лунной,
Когда лягушки воют на пруду
И женщины от жалости безумны.
И, умиляясь на биенье век
И на ревнивые твои ресницы,
Скажу тебе, что я — не человек,
А только сон, который только снится.
И я скажу: — Утешь меня, утешь,
Мне кто-то в сердце забивает гвозди!
И я скажу тебе, что ветер — свеж,
Что горячи — над головою — звезды…
Горечь и страсть, верность и ревность уживались не только в душе Цветаевой, но и в её поэтических строках, где она, персонифицируя абстрактные категории чувств, обращается к ним как к своим подругам, союзницам, единомышленницам. Героиня не боится «окончательнее пасть» — напротив, в этом извечном искусе ей видится залог полноты жизни:
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
Я от горечи — целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи — другую
Ночью за руку ведешь.
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
Но любовь для поэтессы – это не только зона абсолютной вседозволенности, это ещё и тихий приют, где можно укрыться от житейских бурь, людского безумия и разочарования. Как «всеобщее развержение умов» и всеобщее безумие Цветаева восприняла революцию. Поэтому, пугаясь чуждого ей мира, спасаясь от глубокой душевной драмы, поэтесса хочет только одного: как ребёнок, тихо и безмятежно уснуть на груди возлюбленного:
Мировое началось во мгле кочевье:
Это бродят по ночной земле — деревья,
Это бродят золотым вином — гроздья,
Это странствуют из дома в дом — звезды,
Это реки начинают путь — вспять!
И мне хочется к тебе на грудь — спать.
На долю Цветаевой выпало много жизненных испытаний – от предательства любимых до потери собственной родины. Её голос, порой трагический и безысходный, начинает звучать как сталь, когда гнев одерживает верх над страстью, а любящая женщина превращается в амазонку, орлеанскую деву:
Любовь! Любовь! Куда ушла ты?
— Оставила свой дом богатый,
Надела воинские латы.
— Я стала Голосом и Гневом,
Я стала Орлеанской Девой.
Любовь без взаимности, любовь-лицемерие, когда вынуждена жить с одним, а тоскуешь по другому – по Цветаевой, страшная и непосильная ноша, «каменные горы на груди того, кто должен вниз». Особенно если ты – поэт, чья душа чутко откликается на любую ложь, на малейшую фальшь. Это горе неизбывно, но и с ним Цветаева, отвергнутая сиюминутными поклонниками и чужими мужьями, была знакома не понаслышке. Здесь высокое чувство становится вселенской тоской, кликушеским причитанием, песней чёрного лебедя:
Ночи без любимого — и ночи
С нелюбимым, и большие звезды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому —
Кто от века не был — и не будет,
Кто не может быть — и должен быть.
И слеза ребенка по герою,
И слеза героя по ребенку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен — вниз…
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется — Жизнь.
Любящая и ненавидящая, капризная и покорная, верная и непостоянная, страстная и равнодушная, Цветаева сама была воплощённой любовью – без берегов и границ, без страхов и запретов. Потому что жизнь даётся один раз – и она должна быть яркой и неповторимой, единственной в своём роде:
Шампанское вероломно,
А все ж наливай и пей!
Без розовых без цепей
Наспишься в могиле темной!
Ты мне не жених, не муж,
Твоя голова в тумане…
А вечно одну и ту ж —
Пусть любит герой в романе.
Можно обвинять Цветаеву в греховности и непостоянстве, можно уличать её в порочности земных увлечений, но перед своим читателем она предстаёт как перед исповедником, ничего не скрывая и не утаивая. Она до предельной душевной наготы откровенна и чиста, а её неизменные адвокаты – её стихи и книги – святые альковы её души.
А напоследок приведем посвящение Цветаевой современного поэта Романа Смирнова:
А стоит ли дальше, а нужно ли
искать этой жизни резон?
Уходит дорога зауженно,
спускается за горизонт.
Эй, ворон, чего начертил ещё?!
В ночи не видать ни черта!
За мной, мои сёстры, в чистилище, –
гордыня, тщета, нищета!
Не первая и не последняя,
меняя простор на постой,
в закатный придел поселения
вхожу прихожанкой простой.
А если в землицу ложиться мне,
то так, чтоб «ищи-не ищи».
Покроет Россию божницами
души переломленный щит.
Не выла в бреду и не плакала,
бродя меж берёз и осин.
Прольются дожди над Елабугой,
слезами пойдут по Руси
и вымоют долгими ливнями,
и вымолят сотни Марин,
пока будут ждать терпеливые,
бумажные «церкви» мои.
(Роман Смирнов)
Duke University Press — Марина Цветаева
Лили Фейлер — независимый ученый и переводчик, проживающий в Нью-Йорке. Ее перевод книги Виктора Шкловского « Маяковский и его окружение » был номинирован на Национальную книжную премию 1972 года за перевод.
Благодарности xi
Разрешения xiii
Примечание по переводам, транслитерации и пунктуации xv
Введение 1
1. Семья и детство: формирующие силы 7
2. Взросление: Реальность и фантазия: Бог/Дьявол: центральный конфликт 22
3. Подростковый возраст, смерть матери: Широкая школа / Бегство в воображение 30
4. Рассветная сексуальность: Эллис и Нилендер / Первый сборник стихов 43
5. Иллюзии: Женитьба на Сергее Эфроне / Рождение дочери Ариадны / Аля Разочарование / Смерть отца 56
6. Лесбийские страсти: София Парнок / Незаживающая рана 66
7. В тени революции: Флирт с Мандельштамом / Любовные связи и страх Рождение второй дочери Ирины / Революция и разлука 78
8. Жизнь при коммунизме: Бедность, волнение и творчество / Связь с актерами и театром / Близость с Алей 86
9. Страсть и отчаяние: Сонечка: фантазия чистой любви / Смерть Ирины 95
10. Годы исступления и роста: Волконский, Вышеславцев, Ланн / Царь-девица и «На красном коне» 104
11.
Новый поэтический голос и отъезд: Молодой большевик, литературные друзья / Отъезд 116
12. Русский Берлин: Вишняк, новое увлечение / Старые друзья: Эренбург и Белый Воссоединение с мужем / Переписка с Пастернаком 124
13. Прага , Творческий пик / Творческий гребень — «Богатый» / Письма Пастернаку и Бахраху 133
14. Большая любовь, большая боль: Константин Родзевич / «Поэма горы» и «Поэма конца» / Брачный кризис 144
15. Отставка и рождение сына: Смиренная бедность, подруги / Рождение сына Георгия (Мура) Переезд в Париж 152
16. Париж, успех и новые проблемы: «Крысолов» / Ограниченный успех / Евразийцы — новые друзья , критика 160
17. Переписка с Рильке и Пастернаком: поиски потустороннего / Конфликт с Пастернаком / Экономические трудности 168
18. Спуск по спирали: смерть Рильке / Враждебность в литературных кругах / Поворот Эфрона к Советам 180
19. Нарастающая изоляция: Федра / После публикации в России «Защиты Маяковского» / Николай Гронский 187
20.
На дне: Поэтический кризис, нарастающая изоляция / Конец брака Пастернака / Депрессия 196
21. Отчуждение и самоанализ: Саломея и «Письмо к амазонке» 203
22. Нищета и автобиографическая проза: Переписка Иваска / Эфрон ходатайствует о советском паспорте / Семейные конфликты 210
23. Дальнейший уход: Визит Пастернака / Штейгер — новые надежды на любовь рухнули 223
24. Роковой год, 1937: Пушкинские очерки — взгляд в себя / Отъезд Али в Россию / Дело Эфрона 231
25. Возвращение в Советский Союз: Атмосфера сталинского террора / Арест Али и Сергея Голицыно Писатели Хаус / Неудачные попытки опубликовать; переводы 242
26. Война, эвакуация, самоубийство 254
Послесловие 265
Примечания 269
Библиография 291
Алфавитный указатель 295
Продажа/территориальные права: Мир
Права и лицензирование
Ткань ISBN: 978-0-8223-1482-0
Ворота перелеска | Шостакович: Его выбор стихов Цветаевой для соч.
143
Как и большинство образованных россиян, Шостакович был постоянным читателем поэзии. На протяжении всей своей жизни он положил на музыку множество стихов, причем не только русских, но и японских, еврейских, английских, итальянских, немецких и французских. Он охватил некоторых из крупнейших русских поэтов от Лермонтова и Пушкина до Блока, Евтушенко и Цветаевой. Самой последней из этих русских поэтов, над которыми он работал, была Марина Цветаева, чья поэзия стала более доступной в СССР после крупной публикации ее произведений в 1919 году.65.
Шостакович написал музыку для Si x Стихи Марины Цветаевой всего за одну неделю в августе 1973 года, когда он отдыхал в Эстонии. Его здоровье в это время было плохим, и он уже знал, что неизлечимо болен. Его знакомство с творчеством Цветаевой расширилось в 1971 году, когда он положил на музыку стихотворение Евтушенко «Елабужский гвоздь» о самоубийстве Цветаевой. Вскоре после этого он услышал «Три песни на стихи Цветаевой» Тищенко и впоследствии заказал копию (Фэй 277)
Особый интерес представляет выбор им шести цветаевских стихотворений.
Из всех сотен стихотворений, которые она опубликовала, по каким причинам Шостакович выбрал именно эти шесть?
I. «Моим стихам» (1913)
II. «Откуда такая нежность?» (1916)
III. «Диалог Гамлета с совестью» (1923)
IV. «Поэт и царь» (1931)
В. «Нет, там барабанили» (1931)
VI. «Ахматовой» (1916)
Эти шесть стихотворений, конечно, не были среди самых известных Цветаевой; только два из них вошли в крупные антологии на английском языке («Откуда такая нежность?» и «К моим стихам»). Однако эти шесть стихотворений по-разному связаны с жизнью Шостаковича и его неминуемой смертью в 1975 году. Поэтому справедливо заключить, что они были выбраны в первую очередь на основе его собственного положения и взглядов, а не на основании их пригодности для музыкальной обработки.
Первое и последнее стихотворение касаются творческой карьеры. Первый предвосхищает успех; последний хвалит успех. В этом кадре два стихотворения о любви и отношениях (II и III) и два стихотворения об отношениях между поэтом и государством (IV и V).
Актуальность для Шостаковича очевидна в стихах о творческой карьере и отношениях между поэтом и государством. Не столь ясна связь Шостаковича с двумя любовными поэмами.
I. Моим стихам
Моим стихам, написанным так рано
Что я не знал, что я поэт,
Как брызги из фонтана,
Как вспышки из ракеты,
Взрываются, как чертики 9005
В святилище сна и благовоний,
К моим стихам о юности и смерти,
— К непрочитанным стихам! —
Рассеянные в пыли книжных магазинов
Где их никто не покупал и не купит,
Моим стихам, как драгоценному вину
Твоя очередь придет.
Шостакович, как и Цветаева, был вундеркиндом. Так что он мог легко идентифицировать себя с этим стихотворением о раннем творчестве («Я не знал, что я поэт»). У него тоже были идеи, «лопающиеся, как маленькие дьяволы» в юном возрасте, когда его работа еще не была выполнена и не воспринималась всерьез.
Но что, несомненно, больше всего привлекло бы внимание композитора, так это вера Цветаевой в собственное раннее творчество («Время твое придет»). Смирение Цветаевой в этом стихотворении также должно было понравиться композитору.
II. Откуда такая нежность?
Откуда такая нежность?
Они не первые — эти локоны
Которые я разглаживаю, и я знала
Губы темнее твоих.
Звезды взошли и погасли.
Откуда такая нежность?
Глаза поднялись и погасли
На моих глазах.
А я таких гимнов не слышал
Темной ночью,
Украшенный — О нежность! —
На самой груди певицы.
Откуда такая нежность?
И что с ним делать, хитрец,
Странный певец,
С ресницами, которые не могут быть длиннее?
Выбор этого стихотворения несколько удивителен, поскольку Шостакович был известен скорее своей иронией и трагедией, чем романтическим выражением.
Кроме того, это очень женское стихотворение — оно было написано поэту Осипу Мандельштаму — в нем говорится о кудряшках, длинных ресницах и темных губах, а также о нежности. Самое главное для Шостаковича, я полагаю, стихотворение соединяет эту нежность с искусством. Нежность утверждает не только ласковость, но и деликатность, и Цветаева видит это качество в Мандельштаме не только в его поведении, но и в дикции («Я таких гимнов не слышала»). Далее она предполагает, что это качество можно использовать для создания стихов («И что с этим делать, хитрец»). Это лучшее стихотворение из шести и явно нашло отклик у Шостаковича как прекрасное высказывание о творчестве и его таинственном происхождении («Откуда такая нежность?»).
III. Диалог Гамлета с совестью
Она на дне, с грязью и
Сорняками… Она пошла туда спать в них,
— Но там, внизу, не до сна!
—Но я любил ее,
Как 40000 братьев
Не мог любить.
— Гамлет!
Она внизу, где грязь:
Грязь!… И последняя гирлянда
Всплыла на бревнах…
—Но я любил ее
Как 40000…
— Меньше, чем холостяк,
5, 90.
Она внизу, там, где грязь.
—Но я-
любил ее??
Шостакович начал писать музыку к шекспировскому «Гамлету» еще в 1932 году (Сюита из «Гамлета» для малого оркестра). Он дважды переписывал эту музыку в 1954 и 1963-1964, последний раз для фильма Козинцева. Стихотворение Цветаевой не затрагивает призвания, как известное стихотворение Пастернака «Гамлет»; скорее это драматизирует вину — вину за самоубийство любовника. Хотя в романтической жизни Шостаковича было несколько странных моментов, ситуация в этом стихотворении, по-видимому, не имеет прямого отношения к его переживаниям и не указывает на то, что одна из его любовниц покончила жизнь самоубийством.
Наиболее правдоподобное объяснение выбора этого стихотворения было предложено более чем одним критиком: чувство вины выжившего. Это состояние наиболее часто встречается у переживших Холокост. Но было высказано предположение, что Шостакович тоже мог чувствовать эту вину в свете всех русских художников, погибших во время советских репрессий. Борис Пастернак, безусловно, чувствовал вину пережившего самоубийство Цветаевой в 1941. Однако довольно натянуто видеть, как Шостакович испытывает чувство вины за выживание при чтении этого стихотворения, особенно с его повторяющимся рефреном («Но я любил ее»). Мне остается только гадать, был ли какой-то случай в прошлом Шостаковича, который привлек его к этому стихотворению.
IV. Поэт и царь
В потустороннем
Зал царей.
—Это мраморный
Непреклонный?
Такой величественный
В золотой барме.
Жалкий жандарм
Пушкинской славы.
Гонитель автора,
Измельчитель рукописи,
Жестокий мясник
Польской земли.
Будьте бдительнее!
И не забудьте
Поэт-убийца
Царь Николай
Первый.
Барма: Широкий воротник, который носили цари
Это стихотворение имеет явные ассоциации с Шостаковичем. Вместо царя Николая I читайте Сталина. Как Николай I был «преследователем [Пушкина] и «цензором [его]] рукописей», так и Сталин был преследователем и цензором Шостаковича. « Шостакович и Сталин » Соломона Волкова раскрывают эти тонкие отношения. Таким образом, цветаевские «жалкий жандарм» и «жестокий палач Польши» должны были звучать для композитора правдой — в нем, как и в Цветаевой, была польская кровь. Еще более резонансной была бы строчка «Будь осторожнее!» Я уверен, что Шостаковичу много раз говорили об этом и его друзья, и власти, когда он раздвигал границы советской терпимости своей музыкой.
Таким образом, короткое эллиптическое стихотворение Цветаевой, которое читается как краткие заметки самой себе при виде статуи Николая I в музее, сразу же понравилось бы Шостаковичу.
V. Не барабаны…
Не барабаны били, когда мы хоронили вождя
Перед неспокойным полком:
барабанит по умершему поэту.
Это была такая большая честь, что не нашлось места
Для его самых близких друзей. В голове, в ногах,
Налево, направо — руки по швам —
Были сундуки и кружки милиции.
Не странно ли, что в самой тихой из кроватей
Маленький мальчик находится под присмотром?
В том-то и в этом-то и в чем-то вроде
Эта честь, честное слово — да, слишком много!
Смотри, страна говорит, несмотря на слухи
Монарх заботится о поэте!
Почетно, почетно, почетно, супер-
Почетно, почетно, черт с ним!
Кого же уносят воры
Как вора подстреленного?
Предатель? Нет. Через дворовые ворота
Везут мудрейшего человека России.
Продолжает тему взаимоотношений Пушкина с Николаем I описанием похорон поэта, придуманных Цветаевой.
Шостакович был бы в восторге от ее иронии. Я представляю, как он смеется над строкой «Монарх заботится о поэте». И посмеялся бы над барабанными повторениями «честь» (дважды) и «почетно» (пять раз подряд).
Описание похорон полно удивительных подробностей. Например, Царские зубы отбивают церемониальный бой барабанов. Затем труп Пушкина окружает охрана в форме («В голову, в ноги, влево-вправо, руки по швам»). В чрезмерном количестве они олицетворяют жесткость и охраняют «в самой тихой постели маленького мальчика».
Приближаясь к концу своей жизни и ожидая каких-то официальных похорон, Шостакович выбирает это стихотворение, чтобы передать, что если его похороны полны гражданской помпы, они будут такими же смехотворными.
VI. Ахматовой
О Муза плача, прекраснейшая из муз!
О дикое существо белых ночей!
Черную метель ты раскинул по России.
И твои крики пронзают нас, как стрелы.
Мы шарахаемся, и глухое «ой».
—
Сто тысяч раз — клясться вам в верности:
Анна Ахматова! Это имя — великий вздох
, Который падает в безымянную глубину.
Мы коронованы только потому, что ходим по земле
С тобой и потому что небо над нами такое же!
И тот, кто ранен твоей смертной судьбой «
Уходит уже бессмертным на смертном одре.
В моем певучем граде горят купола,
И слепой бродяга славит блаженного Спасителя…
Я дарю тебе мой город колокольный,
Ахматова! — и мое сердце!
Это стихотворение молодой Цветаевой хорошо вписывается в предсмертное состояние Шостаковича и его размышления о собственном наследии. Ее фраза «Нас венчает то, что мы ходим по земле с тобой одним» вторит, возможно сознательно, сама Ахматова в гораздо более позднем посвящении Шостаковичу («в чью эпоху я живу на земле») в экземпляре ее стихов. которую она подарила композитору.
Хотя у них было много возможностей, Шостакович и Ахматова так и не стали друзьями.