Петр Мамонов о жизни, ее смысле, любви и боге
✓ Плюнь ты на чувства. Нельзя по чувствам жить. Сегодня – солнышко. Завтра – дождичек пошел. Упал, ногу сломал – третье чувство. Жить надо по закону: не «Дай», а «На».
✓ Привыкли жить навыворот. У нас на голове, если пощупать, образовалось плоское местечко, на котором удобно стоять. Так и живем – вверх ногами. Все, что Богу угодно, презираем. Сильный помоги слабому. У нас – задави. Богатый – отдай. У нас – хапани, да охрану поставь, чтоб не украли.
✓ У нас извращенный взгляд на христианство. А это просто. Сколько крови можешь отдать за другого. Потому что написано: «Что сделал одному из малых сих, то ты сделал Мне (Богу)». Сколько можешь у постели матери просиди, которая одурела от старости и болезней. Вот где приходится умирать каждый день.
✓ Я всё умею — пилить, строгать, колоть. Мужик должен всё это делать, а не гири тягать в фитнес-клубе. Ой, жалуются некоторые, работы нет. Научись плитку класть — будешь на «Мерседесе» ездить. Я у себя на участке город целый выстроил, баню, сарай. А если на диване лежать и дыню наедать — плохо закончишь. Алкоголем, наркотиками. К сожалению, сейчас много таких мужиков…
✓ Когда ко мне приезжают, говорят: «Далеко вы забрались». А я спрашиваю: «Далеко от чего?» И человек замолкает. Из-за того, что я в деревне живу, у меня каждый день другой. Каждый день — другое небо. Утром встал — и завертелось, а вечером смотришь и видишь: и такие облачка, и этакие Господь подпустил. Ни фига себе!
✓ Стоишь и как безумный смотришь на эти звезды и думаешь: «Боже мой, вот завтра умру, и что я скажу ему?» Как в молитве говорится: если тень твоя так прекрасна, каков же ты сам? Я однажды вошел в дом, думал, сейчас компьютер включу, а электричества не было. И я оказался в полной темноте. Лягте как-нибудь в темноте, отключите все «пикалки» и задайте себе такой вопрос: кто вы и как вы живете? Я вообще нормальный парень или так себе?
✓ С Богом надо иметь личные отношения. Иначе все свечки, все посты, все причащения — всё мимо. Христианство — это живая жизнь с живым Богом. А не какие-то оккультные и магические действия. Хоть опейся святой водой — ничего не будет, если не будешь менять своё сердце, свои мысли, всю свою жизнь.
✓ Вот я жизнь прожил, мне 61 год — я результатом своей жизни считаю не стихи и не фильмы, а вот это ощущение, что я без Бога не могу ни шагу ступить, ни чаю попить. Вот за это я себя уважаю — за то, что понял. И это понимание пришло через обстоятельства, которые подал мне Господь — такие, сякие».
✓ Сказать кому-то доброе слово, помочь, утешить, подарить – это же огромный личный кайф! На душе такая радость! А отказываешься от чего? Выпил, покурил, девочки, туда- сюда, а потом такая тоска! И опять надо добавлять.
✓ Я помню эту тоску. Все время находишь этому какие-то объяснения – жизнь такая, несправедливость. Да ничего подобного! Если любишь только себя, какая же тут радость?
✓ «Не надо обольщаться, что после смерти от нас один прах останется. Все крупные ученые — верующие. Все мои знакомые врачи, которые имеют дело с жизнью и смертью, — веруют. О клинической смерти оставлены тысячи свидетельств, доказывающих, что конца нет.
✓ Эйнштейн в существовании Бога не сомневался, и Пушкин, и Ломоносов, и Менделеев. А какая-нибудь Леночка семнадцати лет заявляет: «Что-то я сомневаюсь, что ваш Бог есть…» А ты почитай сначала, изучи вопрос, тогда и скажешь. Но она же этого не делает, просто языком болтает. Это как в метро вошел, увидел схему — кольцо какое-то, разноцветные точки. Махнул рукой: «А, фигня, поеду сам». Так и будешь по Кольцевой всю жизнь ездить.»
✓ Не можешь – не придуривайся. Так и скажи: «Я жену не люблю, детей не люблю, друзей не люблю, зато люблю ходить в храм и поклоны класть, и чтобы вокруг все были в юбочках-платочках». Это не вера, это дьявол. Чистой воды. А вера – это любовь. А любовь – это простить и выслушать. И каждый день самого себя бороть. Вот что такое вера. Тогда и накормите пятью хлебами город. И рыбы выловите столько, что сеть не уместит.
✓ Вот на рынке нюхаем каждый кусочек, а в душу вкладываем всё что угодно. Надо беречь свою душу, не жрать всё не свежее, протухшее…
✓ Ребенок сидит в утробе матери девять месяцев, вниз головой, кругом кишки, и думает, что это и есть жизнь. Выскочил — а тут леса, горы, моря… Мы снова думаем: вот жизнь! Но нет, дружок, не надо обольщаться, так просто не отделаешься. Какая легкость думать: подохну — и все кончится! А ничего подобного: дальше — вечность.
✓ Не теряется он никуда. Можно жить без веры в Бога, можно заработать кучу денег, иметь очень много удовольствий, поехать на Гавайи, купить яхту. И смысл жизни без веры в Бога не теряется. Не всякому же есть дело до своей души. Для кого-то смысл жизни в том, что ему тепло и хорошо и тёлка рядом лежит. И посылает такой человек всех, кто пристаёт к нему с этими разговорами о душе. Ему ни до кого дела нет.
✓ Как говорят блатные, в гробу карманов нету. Туда возьмём только то, что нельзя потрогать. Страшно не умирать, страшно понимать, что ты совсем не готов к смерти.
✓ Смысл человеческой жизни в том, чтобы быть сынами Божьими. Не рабами, не наёмниками, даже не друзьями, понимаете?! К нам свет от ближайшей звезды 6 лет идёт. Вот сегодня мы видим свет звезды 2013 года. Вот они, наши масштабы, наши глубины. А мы пытаемся заполнить их в лучшем случае добротным фильмом, а в худшем — водочкой, порнухой. Я сейчас скажу странную вещь. Нам всё это нравится только потому, что нам скучно наедине с собой. Вы попробуйте лечь в комнате, на час остаться. И вы с ужасом обнаружите, что вам скучно. Это я с вами собственным опытом делюсь. Мне тоже скучно с самим собой. Но у меня появилась алчба — мне истина нужна. Позарез нужна, аж в горле пересыхает. А на всё, что происходит не внутри меня, мне глубоко наплевать.
✓ Чтоб полюбить, надо человека принять таким, какой он есть, никуда его не тащить, а принять его таким, какой он есть. Для этого в себе надо очень много перекопать, перелопатить. В себе, а не в нем! Все написано: Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь — не вынешь, а увидишь — как вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7, 5).
Богу неважно, что вы в Него не верите, главное, что Он в вас верит
– Говорят, что вы стали другим человеком. Почему?
– Когда мне стукнуло 45 лет, я совершенно потерял интерес к жизни. Вроде все есть – жена у меня любимая, дети прекрасные, родители хорошие, работа замечательная, свободное время, полная независимость, все меня любят и я их люблю. И вдруг уперся в то, что мне незачем стало жить. А у меня есть двоюродный брат – строитель. Как раз тогда он строил поселочек людям, которых уважал. Лёне Филатову и другим. И брат сказал мне: «Петь, возьми участочек». А я всю жизнь в городе – зачем мне участок? Он говорит: «Ты хоть приедь, посмотри». Я приехал, увидел эту неописуемую красоту, эти сосны, речечку и говорю: «Вот, я здесь и останусь».
Первые два года жил один, потому что условия были трудные. Жена и дети бывали наездами. И вот помню я один зимний вечер, темный, длинный, когда я вдруг осознал, что утратил. Без ложной скромности скажу, что человек я развитый и неглупый, поэтому пить из-за этого не стал. А стал думать, для чего вообще жить, для чего мне эти отпущенные 70 или сколько там лет жизни. А прапрадед мой был протоиереем собора Василия Блаженного. Дай, думаю, куплю молитвословчик – посмотрю, о чем они там молятся. Читал поначалу с ужасом и с неким удивлением. Даже стал отмечать молитвы, с которыми я согласен и с которыми не согласен. Уже не помню, почему – что-то мне казалось очень высокопарным или не подходило в тот момент моему сердцу. Потом это все прошло, и я понял: все, что мне надо, все там есть. Я делал ремонт у себя дома. Стал в храм ходить. Деревенские спрашивают: «Ты че, Петро, в церковь зачастил?», а я им: «Ты пивко любишь попить, с мужиками в пивной целый день простоять?» – «Люблю» – «А я в церковь люблю ходить». Это было начало, а настоящая встреча с Богом произошла не так давно, года полтора назад. Я не мог выбраться из одного греха. Никак не мог. И вот утром на Сретение встал и вдруг почувствовал, что Господь залил мое сердце любовью и обезоружил меня. И все прошло. Исаак Сирин говорил: «Бог наш – это любовь, это океан любви». И причина Боговоплощения и крестной смерти – только любовь к человечеству, а все остальное вторично.
– Контрольный вопрос: не верующих в него Бог тоже любит?
– Один священник сказал: «Богу неважно, что вы в Него не верите, главное, что Он в вас верит». Бог верит в человека, он надеется на нас. Мы ему нужны, потому что любовь – это чувство с обеих сторон. Ему нужна наша любовь. Вы, как я понимаю, атеист, я верующий, но при этом мы остаемся нормальными, уважающими, слушающими и пытающимися понять друг друга людьми. С одной стороны, никто никого за уши в церковь не тащит, с другой – никто ни от кого не требует отказаться от Бога.
– Я не знаю, есть ли Бог, и придерживаюсь двойственного принципа: «Мыслить следует в основном так, как будто Бога нет, а поступать так, как будто он есть». Мне кажется, что у России вообще довольно сложные отношения с Богом.
– Непростые. До 1917 года у нас была настолько богатая и сытая жизнь, что человек забыл Бога. Господь посмотрел на это и сказал: «Ах, я вам не нужен, получите Ленина и Сталина». А когда мы перестали им поклоняться, дал нам все блага. Я в провинции живу и совершенно не разделяю распространенного взгляда, что все плохо и все воруют. Народ заинтересован в работе, бросает пить. До 10 часов вечера трудятся на своей земле. Домики все покрыты, во дворе по два автомобиля. Я маме в Москву из наших магазинов вожу местные продукты – нарофоминские, обнинские. И молоко, и сметану, и колбасу – у нас все дешевле. Вот стада племенные из Голландии привезли. Как не радоваться? Или вот про молодежь всякое говорят, а встречаюсь с молодыми людьми и вижу, что им не нужна ни порнуха, ни уродская реклама. В прошлом году я снимался у Сергея Лобана в «Пыли». Ему 24 года, он сделал картину на свои деньги, ни у кого не просил – заработал, снимая хирургические операции. Так вот, это на поверхности пыль плавает, а в глубине – чистая вода. Это когда входит в троллейбус пьяный хам, то кажется, что ехать нельзя. А остальные сорок сидят и тихо едут. Вот мы с вами сидели в Сочи в фестивальной роскоши, а люди встали в 7 утра и пошли на работу. Я депутат от этих людей.
– В конце 80-х вы были рокером, и мне очень нравились «Звуки Му». У вас был собственный сценический образ – такого юродивого «протестанта». А недавно я посмотрел фильм Марины Любаковой, где вы и ваши коллеги отрекаетесь от своего прошлого, как будто занимались чем-то нечестивым и ужасным.
– Я к своему прошлому действительно плохо отношусь. Потому что вел тогда скотоподобный образ жизни. А музыка – это просто талант, который мне Бог дал. Все говорят: Пушкин, Пушкин… А покажите мне мать, которая хотела бы, чтобы ее сын прожил жизнь так, как прожил ее Пушкин. Гением своим, что от Бога, он хорошо распорядился. А вот жизнью…
– Вы полагаете, что образ жизни и творчество можно разделить? Я вот не уверен, что если бы Пушкин вел жизнь праведника, то остался бы в истории как великий поэт?
– Я вам маленькую притчу расскажу. Когда Господь наш въезжал в Иерусалим на ослице и все кричали: «Осанна» и кидали цветы под ноги ослице, она была в полной уверенности, что славят ее. Мой талант – это Господь на мне, осле, восседает. И все это прорывалось сквозь мое личное, похабное отношение к жизни, сквозь мою пьянку, сквозь мой задранный нос, сквозь самоощущение, что я король, что я гений, что я главный, что я все знаю, что я все понял. Вот какой я был человек и поэтому свои старые песни просто ненавижу. Я никогда не создавал образов на сцене, это был искренний крик о том, что у меня в душе. Теперь я слушаю эти песни и вижу с ужасом, как я жил, о чем думал, о чем пел. Сплошная порнография, водка и так далее. Можно, конечно, сказать: «антигерой», «отрицательное обаяние»… Я – всего лишь приемник. Если приемник «Грюндиг», то прием чище. Я должен чистить себя, чтобы чище воспринимать дары, которые Господь дает. Когда я был зашорен, то все, что шло через меня, волей-неволей зацепляло болотистую тину, которой я был переполнен. И хоть это было талантливо, это было страшно. Это не путь. Это было только разрушение. Отрицание той жизни. Может быть, в тот момент и надо было так действовать. Потому что жили мы страшно.
– Многие тоскуют по этой страшной жизни.
– Это понятно. В тюрьме по-своему здорово жить. Потому что тебя кормят, поят, поднимают, строят, гонят на работу – делай и ни о чем не думай. Отсюда весь этот вой о старом времени. А я всегда был бунтарски настроен и выл против этого времени. Это был правильный вой, но загрязненный моей личной жизнью.
– Если бы он не имел отношения к вашей личной жизни, это бы так не действовало. И вы бы не стали тем Мамоновым, который вызывал у нас такой драйв.
– Никто не знает, что бы было с нами, если бы мы не пили столько водки, не меняли бы так женщин и не делали бы столько глупостей. Может, я пятьсот своих лучших произведений втоптал в пьянку…
– Если бы вы тогда обратились к Богу, то создали бы ансамбль духовных песнопений, от которого бы скулы сводило оскоминой…
– Митрополит Антоний пишет, что если верующий художник начинает сочинять произведения о своей вере, то, как правило, выходит фальшивка. Не надо ничего сочинять, надо положиться на свою художественную интуицию, и тогда чистота, достигнутая в вере, будет в твоих произведениях. Вот начало одного из моих последних стихотворений: «Сердце чистое-чистое / Высоко-высоко / Мысли быстрые-быстрые / И снега далеко». Это написал тот же человек, который пел: «Муха – источник заразы» и «Люля кебаб»? Я реально вижу, что во мне изменилось.
– Честно говоря, про мух мне нравится больше.
– Что кому нравится, это дело вкуса. Искусство – это не первый план нашей жизни. Первый план – это отношения между людьми. Любовь – не вздохи на скамейке, не прогулки при Луне и не восхищение друг другом. Это умение нести тяготы другого человека. Даже если он тебе неприятен, ты сделай ему хорошее, переступи через себя. Подними лежащего, не думай, что это пьянь валяется. Может, у него с сердцем плохо. И даже если пьян, подними, посади на бордюрчик. У нас ошибочное мнение, что христианство – это хождение в церковь и молитвы. Как говорит мой любимый отец, Дмитрий Смирнов, некоторые из нас, ходящие по сорок лет в церковь и читающие все молитвы, очень удивятся, когда встанут перед райскими дверьми и оттуда услышат голос: отойдите, не знаю вас. Христианство – это вымыть лишний раз посуду.
– В фильме Павла Лунгина «Остров», где вы играете не очень послушного послушника, мне очень понравилась церковно-славянская речь в вашем исполнении. Просто музыка.
– Да, это потрясающая вещь. В древнеславянском языке не было ни одного хулительного или ругательного слова. Не было в них потребности. Значит, не было хамства.
– Я где-то прочел, что вот-де Лунгин снимает молящегося человека, да еще крупным планом, а ведь это так же гадко, как подглядывать в бане…
– Это серьезный вопрос. Сейчас я отношусь к кино, как к чистому развлечению. Я закинул на чердак всех Бергманов и всех Тарковских, которые сами ничего не понимали и нас, зрителей, грузили своим непониманием. Я смотрю французское кино 50-х годов, гангстерские триллеры. Очень честные фильмы. Сюжеты такие увлекательные, что на два часа от всего отключаешься. Но все преступники, которых ты успел полюбить, в конце обязательно погибают. Зло наказывается. Так что эти фильмы странным образом несут положительный заряд. Поэтому у меня большое сомнение относительно нашего фильма. В этом ли назначение кино? Мы ведь проповедуем, ненавязчиво, но все-таки проповедуем. Не дай Бог было сделать православную агитку. Мы просто попытались дать людям, которые с семи утра на работе, какие-то поручни и костылики, чтобы им было легче жить. А как показывать православие без молитвенного состояния?
– Вы не боитесь из артиста превратиться в проповедника?
– Я с вами делюсь своим сердечным опытом. Ко мне приходил один человек и говорил: «Я хочу познать Бога, откройте мне Бога». Я ему ответил: «Предположим, я бы мог это сделать, но готовы ли вы отказаться от той жизни, которой живете, и начать жить новую жизнь? Или вы мечтаете о Боге только как о добавочной награде?» Он был человек честный и сказал: «Да, я хотел бы, чтобы Бог вошел в мою жизнь, не нарушая того порядка, который я установил». А так не получится. Если мы его принимаем, то придется менять свою жизнь.
– Вы сказали, что христианство никому ничего не навязывает. А церковь? По-моему, она стала прибегать к устрашению. Вот была в Сахаровском центре выставка «Осторожно, религия!». Двусмысленное название, провокационные экспонаты. Такой, например: как бы икона с вырезом вместо лица, а напротив – фотоаппарат. Люди, которые называли себя православными, разгромили выставку, якобы по своей инициативе, а на деле – по наущению какого-то священника, и не понесли наказания. Вместо них суд оштрафовал одного из организаторов выставки.
– Экспонат, по-моему, кощунственный, но погром – не христианский акт. Зло на зло – не ответ. Зло побеждается только добром. Вообще, что такое зло? Тьма – это отсутствие света, зло – отсутствие добра. У него нет своей сущности. Попробуйте внести в комнату свечу и закрыть свет тьмой. Вы можете только погасить свечу. Меня возмущают и голые жопы на экране, и игровые автоматы в продовольственных магазинах. Но противостоять этому надо своей жизнью. А не разрушением этого.
– У дьявола тоже нет сущности?
– Что такое ангелы? Хрусталики, в которых нет никакой тьмы и которые играют всеми гранями, потому что в них преломляется свет. Ангелы, славя Бога, восходят день ото дня все ближе и ближе к нему. А что такое бесы? Это ангелы, которые остановились и тут же стали мутнеть. Так же и люди. Остановок на достигнутом не бывает. Если ты остановился на удобной ступенечке, твой лифт сразу поехал вниз. Гордость – самый страшный грех, от которого все идут остальные. Тщеславие, многоглаголание, чем я грешен очень сильно. Но празднословие празднословию рознь. Когда я говорю и общаюсь с журналистами, чтобы через них до людей дошли такие вещи, я правомочно болтлив. Как сказал один старец афонский, «лучше я с Богом поговорю о тебе, чем с тобой о Боге».
– Хорошая формулировка, хотя, видит Бог, вы со мной только о нем и говорите. Ваш герой в фильме несколько иной. Отчасти святой, отчасти юродивый, отчасти провокатор, отчасти бес. Чем и интересен. Так?
– Нет, немножко не так. Что такое подвиг юродивого? Самый высший подвиг в христианстве, когда человек обрекает себя на полное поношение, полный позор, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не увидел в нем святость. Вот Василий Блаженный бегал голым – зачем? Бесы в него вселились? Нет. Чтобы ему все говорили – ты самый мерзкий, ты самый грязный. По нашей вере это благо, это дает смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. То, что вы называете провокациями, он совершает не со зла, а для вразумления, для того, чтобы люди очухались. Вот он перед приходом отца-эконома мажет дверную ручку дегтем, потому что тот загордился своим положением, или поджигает матрас настоятеля, чтобы вывести его из состояния полной благостности, которую так блестяще сыграл Виктор Иваныч Сухоруков.
– На взгляд атеиста, вы в своем нынешнем состоянии тоже производите благостное впечатление…
– Это вам кажется. Я нахожусь в состоянии непрестанного удивления перед Господом, который меня все терпит, и все дает, и ждет от меня, и ждет, и потихоньку мое сердце открывается и открывается. Знаете, как раньше описывали зарождение жемчуга? Это когда устрица открывается и на нее падает лучик света. Максимум, чего я пока достиг, – что иногда я чувствую себя такой вот устрицей. А будет ли жемчуг – Бог весть…
Петр МАМОНОВ родился 14 апреля 1951 года в Подмосковье. В 1979 году окончил Московский полиграфический техникум. В 1979–1982 годах учился на редакторском факультете Московского полиграфического института. Работал печатником в типографии «Красный пролетарий». В 1984–1990 годах – руководитель и вокалист группы «Звуки Му». В 1991–1995 годах работает над проектом «Мамонов и Алексей». Сотрудничает с Театром имени Станиславского. Театральные работы: «Лысый брюнет» (1991), «Полковнику никто не пишет» (1995), «Есть ли жизнь на Марсе?» (1997, моноспектакль). В кино дебютировал в 1986 году в короткометражном фильме «Хау ду ю ду». Сыграл в фильмах «Игла» (1988), «Такси-блюз» (1990), «Аnna Karamazoff» и «Нога» (1991), «Терра инкогнита» и «Время печали еще не пришло» (1995).
Петр Мамонов: Меня рвет на части
Петр Николаевич Мамонов – поэт, музыкант, актер. Родился 14 апреля 1951 года. В 1979 году окончил Московский полиграфический техникум. В 1979-1982 годах учился на редакторском факультете Московского полиграфического института. В 1984-1990 годах – руководитель и фронтмен легендарной рок-группы “Звуки МУ”. С 1991 года выступает сольно. Автор, режиссер и главный актер спектаклей: “Есть ли жизнь на Марсе?”, “Шоколадный Пушкин”, “Мыши, мальчик Кай и Снежная Королева”. Снимался в фильмах: “Время печали еще не пришло”, “Такси-блюз”, “Игла”, “Пыль”, “Остров”.
Бежать надо за крестом
В этом дне было много дождя. Мокрая трава, сочащееся влагой небо, неспешный разговор Петра Николаевича – как стук капель по жестяной крыше. У Мамонова в деревне Ефаново, что под Вереей, – деревянный дом, в котором он живет вот уже десять лет. Тут же он принимает многочисленных журналистов, почти никому не отказывая. Наша беседа начинается с принесенного мной в подарок чая, на который хозяин смотрит с подозрением: “Я, знаете, пью мате – мужской напиток, горький и терпкий; или воду – вкусную, из нашей ефановской скважины”.
Здесь, вдали от городов, все иначе: вечная тишина, и вид за окном не меняется – только времена года красят его каждое по-своему.
– Петр Николаевич, что для Вас жизнь в деревне?
– В раю живешь – а все мало, все время хочется чего-то… Знаете, я уверен, что те обстоятельства, в которые нас помещает Господь, всегда благо. Я никуда не убегал и не прятался, как некоторые говорят! И жить в глуши никогда не планировал – родился и вырос в центре Москвы, на Большом Каретном. А очутился здесь. Но раз Он меня сюда поселил, значит, тут мое место.
– Говорят, место меняет человека. Вас поменяло?
– Да вроде место осталось прежним, а вот все, что раньше нравилось, стало мне скучно. И наверняка по промыслу Божьему! Ну, привезли мне друзья каких-то великолепных головок травы из Индии, я накопил огромную коллекцию современной музыки, я, наконец, остался один, мне никто и ничто здесь не мешает… Казалось бы: курнул, прилег, слушай музыку и лови кайф. Не могу. Через час думаю: “Боже мой! Как же было хорошо, когда я был с Тобой! Как я летал!”. Я ведь написал сто двадцать прекрасных стихотворений за три летних месяца – да я за всю свою жизнь столько не написал! Вот какие дары сразу – бери! И я все это опять втоптал в грязь. А ведь если я гнию, то и Церковь, тело Христово, с моего бока гнилая… Я и плачу по этому поводу, но, видно, плачу неискренне, оставляю себе щелочки лукавые… А Господь все это видит.
Фото Павла Смертина
– Последнее время Ваш дом – место паломничества журналистов. А каким должен быть православный журнал, чтобы быть интересным именно Вам?
– Мне не нужна православная обложка, православная, скажем так, “фишка”. Как и куда поехал Владыка, как детишки с благостными лицами получили по вафельке от богатого дяди и как это все поп святой водой окропил. У меня, Пети Мамонова, насущные вопросы: как мне сегодня жить, как справиться со своим греховным, насквозь пропитанным пороком существом. Это мне важно! Вот тут недавно приезжал молодой человек из можайской газеты. Говорит: “Петр Николаевич, возьмите лопату – попозируйте для нашей рубрики “Звезды с лопатой”. Отвечаю: “Постойте, Вы сначала дайте мне номер газеты, тогда я решу, стоит ли”. Посмотрел: а там ура-патриотизм, русофильство и все такое прочее… Нет уж, я по другой части. Я хочу по-честному.
– А то, что Вы раз за разом повторяете в каждом интервью, может кому-то помочь?
– Конечно! Потому и говорю. Как мне сейчас жить, почему я не могу справиться со своей раздражительностью, почему не могу побороть свои вредные привычки, в чем дело? Вот журнал “Нескучный сад” написал про меня: шут, арлекин, христианин. Ну, какой я христианин? Я десять лет в Церкви, но не считаю себя христианином. Я не могу возлюбить Бога больше всего на свете, у меня не получается. Знаю правду слова Его, и что все счастье у Него, и лучи – все там… Но делаю по-своему.
Вот позвонил человек, попросил помочь – не хочется ехать, но все бросаешь и едешь. Вот христианство! А если говоришь: “Жень, я так занят, давай на следующей недельке”, – это уже не христианство, а обычная вежливая жизнь. Ведь можно быть приличным человеком и без веры, так?
Вот и рвет меня на части! Но пути назад нет. Иногда думаешь: куда же я попал?.. Греховная мысль, конечно, но это не ропот на Бога. Это другое: я не готов, я побежал за радостью, за восторгом, а бежать-то надо за крестом и за Христом.
– А как же “всегда радуйтесь”?
– Всегда радуйтесь – это другая радость, радость о Духе Святом, о мире душевном, а не такая дурацкая: выпил – и радуйся. А если любишь только себя, какая тут радость? Проверьте каждый себя, умеете ли вы любить – так, чтобы забыть все, чтобы думать только о любимом, как в молодости. Вот есть любимая девушка, и думаешь только о том, как бы ей услужить, как бы она не обиделась. Посмотрела косо – не спишь всю ночь. О себе не думаешь совсем! Даже в плотской, человеческой любви, и то забываешь себя, а тут… Вот как такую веру обрести и такую рьяную целеустремленность, чтобы забыть свои “хочу” постоянные? Ради Господа нашего, Который жив и с нами рядом вот здесь сидит и слушает меня, грешного, окаянного. Я столько дурного Ему сделал, так Его оскорблял, а Он все прощает: я все еще жив…
Трудно переломить свое сердце, обратить его к Богу. Как только это получается, все остальное легко и просто. По опыту знаю, потому что Господь, по благости своей, подавал мне такие минуты, когда включается что-то, и думаешь: как же я живу?! Что же я так стремился к греху, что нашел в нем? А потом все сначала…
– То, что Вы делаете на сцене, то, что Вы пишете, помогает бороться с грехом?
– Это дар Божий, он не помогает. Это служение, наверно. Слава Богу, что Он дал мне такой дар, благодаря которому я могу большому количеству людей послужить. Надеюсь, что здесь, в моей работе, я честен. Я ведь имею очень маленькое отношение к тем дарам, которые через меня сыпет Бог. Тем ответственнее я должен жить: кому больше дано, с того больше спросится.
Мы не врачи, мы – боль
Мамонов говорит эмоционально, но размеренно, не замолкая в ожидании вопросов, а будто пережидая, когда можно будет снова говорить. Конечно, вовсе не так, как на сцене в спектакле – истово, на грани игры и сумасшествия, – совсем иначе: тихо, но с бесконечным внутренним напряжением и болью. Улыбается: “Со мной журналистам легко, я часами, даже днями могу разговаривать не смолкая… А почему? Потому что это – моя главная боль, я об этом думаю все время”. Но и в театре, и здесь, в полутьме избы, это один и тот же человек – нет-нет, да и проскользнет в нем по-хорошему безумная, шутовская нотка: “Это счастье – когда над вами смеются! Клоун – самое почетное звание. Кто такой клоун? Это человек не от мира сего. Я не хочу жить ценностями этого мира, они, скажу на жаргоне, просто перестали меня “тащить”.
– А в споре о том, совместимы ли рок и Православие, Вы на чьей стороне?
– Вопрос ведь всегда ставят как? Что творчество как таковое, особенно “рок-н-ролльные пляски” – это все бесовское дело. Я с этим принципиально не согласен. Если есть дар, значит, как-то надо нести его людям, потому что талант в землю зарывать – не дело. А что касается формы… Почему обязательно должно быть так: с гитаркой, под свечечкой, потихонечку? На самом деле это все халтура! Вот читаю у митрополита Антония Сурожского: “В момент, когда художник старается сделать из своего дела, мастерства иллюстрацию своей веры, это большей частью становится именно халтурой”. Пример иеромонаха Романа, Жанны Бичевской и прочих только отвращает от христианства. У людей нормальных, которые имеют вкус и ум, просто не может быть другой реакции. А таких большинство: дураков нет. Как же быть? Снова митрополит Антоний: “Если художник пропитан своей верой, ему не нужно сличать с ней свое вдохновение, потому что они не только переплетены – они составляют одно”. То есть делай, что хочешь: веруй, молись, грехи свои истребляй, но твори, как тебе сердце велит! Насколько ты вырос духовно, настолько ты и выдашь. А если изберешь тему “Милый Боженька, слава Тебе”, а сам – гнилой, это двусторонний грех: ты и людей путаешь, и сам врешь.
– Наверное, можно судить и по тому, какими люди уходят после Ваших выступлений?
– К сожалению, мой друг, искусство – и это совершенно четко доказано – людей не меняет. Если бы меняло, то мы давно бы в раю жили! Сколько написано прекрасного: и Шекспир, и Пушкин, и Байрон, и Гоголь – все, что хочешь! Ан нет…
– Но хоть что-то оно двигает в душе?
– На те полтора часа, что я на сцене, да. Но только на эти полтора часа. И то, если я искренне говорю, в художественной форме, а не просто ору как сумасшедший. Я стараюсь передать людям то, что в данный момент происходит в моей душе, не играю, не создаю никаких образов. Вот увидит меня один, другой, третий и подумает: я-то думал, я один такой, а вот дядька-артист, знаменитый, на сцене поет, а у него то же самое, так же болит”. Болит ведь! Герцен еще давным-давно сказал: “Мы не врачи, мы – боль”. Мы не исцеляем, не помогаем, а делимся своей болью, потому что нам тоже страшно, жутко, одиноко жить в этом мире. Мы можем только сострадать, если кому дано, – и это уже проявление любви.
Фото Павла Смертина
– Тогда может ли вообще человек помочь человеку?
– Я так скажу: не имею человека. Как тот евангельский расслабленный, что тридцать восемь лет лежал у общей купели и ждал чуда, но никто не готов был сидеть рядом до тех пор, пока не возмутится вода – чтобы бросить его в купель. У всех свои заботы, а кто знает, когда это случится: через день, через год?.. Людей, готовых на такое, почти не сыскать! Вот, к примеру, когда человек в запой впадает, его можно вытащить двумя способами: или в больницу, или так… Но так – это значит, что с ним надо пару недель сидеть. Постоянно. Вот был бы такой друг, который приедет и скажет: “Петь, вижу, ты маешься, давай я с тобой дней десять поживу, помолимся вместе, побеседуем, как-нибудь да справимся вдвоем!”
Был у меня такой человек – мой самый близкий друг Евгений Федорович Казанцев, знаменитый бас-гитарист московский. Он ушел два с лишним года назад от туберкулеза. Как половину меня вырвали… Это ведь очень важно: когда что-то болит, чего-то не можешь, всегда есть к кому пойти и рассказать. Кроме духовного отца, конечно… Ведь к духовному отцу идешь как к отцу, спросить совет, а тут – как к соседу по палате, такому же больному. Если у него ноги нет, а у меня глаза, мы что, будем смеяться и тыкать пальцем друг в друга: “А у тебя ноги нет?”, “А у тебя, дурак, глаза нет!”
– Петр Николаевич, а слава Вам мешает?
– Слава… Я взрослый человек, и человек, к счастью или несчастью, неглупый, поэтому я спокойно к ней отношусь… Так я о себе думал долгое время. Но вспоминаю: сидим на Соловках, снимаем “Остров”, и в минуту отдыха включаю я телевизор, а там – самый конец интервью со мной: я буквально пару слов сказал, и все. И мне так стало плохо: как же это я не посмотрел передачу с собой целиком?! Говорю себе: стоп, это что же? Тщеславие в чистом виде. А я-то думаю и вам говорю, что я к славе равнодушен. Неизвестно! Так, от внешнего отгребаюсь, но если меня хвалят, я это люблю, конечно. Ругают – стараюсь не обижаться, но уж если по-настоящему, хлестко, да в цель, да точно – обижаюсь, и к этому человеку начинаю относиться плохо. У нас, как говорит Осипов Алексей Ильич, “куда ни тронь, всюду вонь”. Мы люди приличные, хорошие лишь до того момента, пока нас за живое не заденут.
– Вот Вы говорите, что все совершается по промыслу Божьему. Значит, для чего-то были эти “сорок лет в дыму” – вся Ваша жизнь до прихода в Церковь?
– Да, Господь их дал мне, но дал и свободу выбора. И что я выбрал? Давайте по-честному: я выбрал грех, выбрал левую сторону, праздник каждый день. Да, я могу работать, ворочать, копать, но вечером дай праздничек! Если вечером праздничка нет – долбит так, будто палкой тебя колотят!
А представляете, если бы я выбрал добро? Сколько бы я успел, сколько бы написал стихов… Ну, а чтобы горя хлебнуть, не надо специально идти на темную сторону, чтобы от дна потом оттолкнуться и – наверх… Чепуха все это! У каждого свой крест и каждому по его мере отмерит Господь: кому болезнь, у кого близких заберет – каждому свое.
Но удивительно, как все-таки милостив Бог: я ведь мог пятьсот тысяч раз умереть! Сейчас пожинаю плоды: каждое утро тоскливо, жить не хочется, а приходится вставать. Но не ропщу, потому что достойное получаю по делам своим. Никогда не отчаиваюсь. Вот, кажется, все, погибаю – Бога оскорбил: причастился и сразу же вечером напился. Но и тут нельзя отчаиваться. Как говорит наш батюшка в храме, куда я хожу: “Встал – попробуй прожить один день, никаких планов не строй”.
Комариными шажками в Царствие Небесное
Петр Николаевич срывается с места и со словами: “Простите, мне надо баньку топить”, – уходит по тропинке в морось и зелень, наискосок, к срубу на другой стороне участка. За окном бегают бесчисленные коты и котята, шныряют в мокрых кустах, порскают в разные стороны каждый раз, как мы открываем дверь и выходим во двор. Все больше кажется, что именно здесь и надо беседовать с Петром Мамоновым – в привычной ему тишине, будто подслушивая его мысли: “Богу наши добрые поступки не нужны, они нужны нам, чтобы сердце наше научилось любить! Надо приложить все свои силы, всю веру, все остатки души, еще живые, кровоточащие, еще не сгнившие, не истоптанные… вот кусочек найдем, и им прильнем к Спасителю! Понимаете, все это должно повернуться, как в игрушке, которую ребенок собирает: и так пробует, и этак – никак не может попасть, чтобы защелкнулось и встало на место. И плачет, и капризничает, но вот… раз! Чудо! Так и наше сердце”.
– Как Вы думаете, почему многие так негативно относятся к Церкви?
– Потому что не просвещены. Лесков еще писал: Россия крещена, но не просвещена. Надо объяснять самые азы: Христос – Кто это вообще такой? Ведь люди в темноте ходят, в суевериях. Я скажу больше: и причастие Святых Таин может быть совсем не благодатью, а магией. Вот сейчас дуну-плюну, причащусь, поставлю сто свечей, закажу сорокоуст – и дело сделано. А перейди ему дорогу: “Куда прешь!” Если триста причастников, отпихивая друг друга, рвутся к Чаше, какое это Причастие?..
Вот если обо всем этом будут писать честно, тогда я пойму, где находится моя страна на самом деле. У нас в стране 8 миллионов абортов в год – так давайте поставим перед вами 8 миллионов годовалых детей и дадим вам в руки автомат Калашникова. Вперед, стреляйте! Подымется рука? Нет. Потому что с виду мы все нормальные вроде люди, не садисты. У отца Дмитрия Смирнова спрашиваю: “Вот как вы относитесь ко всем этим страшным рекламам, что по всему городу развешаны?” Он говорит: “Я их не вижу”. Но это он не видит. Вот написали бы мне, грешному, как научиться не видеть этих плакатов, этих голых тел?
Я люблю свой народ, я здесь, я никуда не уехал, поэтому я падаю от этого навзничь. Как загородиться от этого? или, может, не надо загораживаться? Почему кругом водка, наркотики? Потому, что никто не объяснил нам, что есть другое, что есть любящий Отец. А когда объяснили – уже нет сил, нет внутреннего, искреннего желания. Идешь только потому, что знаешь: путь только там. И правда, и любовь…
В наше время даже попы говорят, что сегодня достаточно быть просто порядочным человеком: время подвижничества прошло. Сейчас же основные прихожане храмов – неофиты. Восемьдесят процентов заново в веру обращенных. Они ничего не знают, им просто некуда больше идти: и там плохо, и тут… Куда? Или в петлю, или к Богу! А хорошо было бы, если бы шли по любви, если бы человек с детства видел, как мама, папа и братишки-сестренки друг другу помогают и в Церковь ходят. Детям ведь в храме очень нравится, им там все интересно: там свечечки горят, там какие-то иконки. У детей души – чистые, светлые, а мы стоим в храме – все мимо, потому что души у нас окаменелые.
Фото Павла Смертина
– Может ли вырасти что-то доброе на такой выжженной почве?..
– А вот это наше дело – растить. Но только в себе, а не других поучать. Спроси с себя – и хватит с тебя. Все беды ведь потому, что люди, которые начитались книг всяких (и я, в том числе, грешил этим) начинают считать себя мудрыми, толкают речи о Боге, поучают. А вечером глядишь: с бутылкой пива сидит! Я считаю: не лезь к другим, не тащи никого в храм креститься, не обращай никого в свою веру. Сиди и молчи. Если надо будет, они увидят… Как батюшка Серафим говорил: стяжи в себе дух мирен, и вокруг тебя тысячи спасутся. Скажу проще: вот семья, четверо. Муж с работы к телевизору, пивка, и все – никакой, мутный лежит; жена целый день орет: “Опять нажрался!”; дети совершенно безумные растут в таком аду. Но вдруг одна четвертая часть этой семьи, к примеру, муж, пришел в себя, бросил пить, из раздражительного стал кротким, из злого добрым. Что случилось? На одну четвертую улучшилось состояние этой семьи. Это уже шаг, пусть и маленький! Вот такими комариными шажками можно и в Царствие Небесное дойти.
Самое страшное – спокойная совесть, это – сон. “У меня все в порядке”. Не бывает! Первый признак, что ты на правильном пути – когда видишь грехи свои. Значит, ты идешь к свету, а свет, как известно, темную комнату озаряет все больше и больше, и то, что не было видно в прежнем полумраке, выходит наружу. Оказывается, что ты и завистлив, и денежек хочешь побольше, да и детей своих любишь только потому, что они твои… Больше того – ты вообще никого не любишь, только себя. А вид делаешь лишь из воспитания.
Приходит гость: здравствуйте, проходите, чаю? А на самом деле тебе начхать, напьются ли люди чаю, уйдут они голодные или нет. Сидишь, вежливо разговариваешь, а думаешь: скорее бы ушли, или, наоборот: остались бы подольше, уходят – снова обида. И так постоянно!
– Как Вы думаете, можно ли передать свой опыт веры детям? Какие слова нужны, чтобы рассказать о своем страдании, о поиске Бога?
– Научить можно только своим примером: словами никого не убедишь. А ведь человек воспитывается до четырех лет, дальше можно только что-то подправить, но научить заново – никак. И если этот возраст упустишь, будет очень тяжело. Я, конечно, не в претензии на своих родителей, у меня прекрасная семья, мама – переводчик, отец ученым был, все было хорошо. Но, к сожалению, мне никто не рассказал о Боге, никто в церковь маленького не повел – теперь у меня этого просто нет в природе. Пусть я убежал бы оттуда в тринадцать лет, но что-то важное было бы заложено. А как с моими детьми?.. Я не знаю ничего о других, даже о своей жене и детях – настолько мы все разные. Внешне мы все похожи, а если серьезно копнуть, такие глубины в каждом открываются, какие только Бог может измерить.
– Петр Николаевич, очень непросто словами выразить то, что значат для меня, зрителя, Ваши концерты… А что они дают Вам?
– С одной стороны, концерты, спектакли помогают мне жить, но с другой – очень изматывают. Здесь палка о двух концах. Если всерьез бороться с грехом – что у меня не получается, как хотелось бы, – то это отнимает все силы: и духовные, и физич
Мой путь к Богу ( Петр Мамонтов) — Православные истории — православная социальная сеть «Елицы»
Творчество поэта, актера и музыканта Петра Мамонова вызывает много вопросов. От наивных, в том духе – здоровый ли это человек? До более серьезных – может ли шут быть христианином?
На эти вопросы Петр Мамонов отвечал корреспонденту «НС» диакону Феодору Котрелеву в деревне Ефаново, где живет бывший лидер рок-группы «Звуки Му».
Поэт, музыкант, актер, художник Петр Николаевич Мамонов родился в Москве в 1951 году. В 1979 году окончил Московский полиграфический техникум. В 1979-1982 годах учился на редакторском факультете Московского полиграфического института. Работал печатником в типографии «Красный пролетарий», банщиком, лифтером, переводчиком с норвежского. В 1982 году организовал одну из самых ярких и экспериментальных групп в русском роке – «Звуки Му». В 1989 году группа распалась, с тех пор Мамонов выступает как актер театра (спектакли «Лысый брюнет» и «Полковнику никто не пишет» в театре имени Станиславского), в том числе и с собственными произведениями: «Есть ли жизнь на Марсе?», «Шоколадный Пушкин», «Мыши, мальчик Кай и Снежная Королева». Параллельно П. Н. Мамонов снимается в кино: фильмы «Игла», «Такси-блюз» «Нога», «Время печали еще не пришло», «Пыль» и др. Творчество Мамонова всегда вызывало неоднозначную реакцию у публики. Одних шокировала стилистика театра абсурда и сценический образ Мамонова: его герой словно душевно болен или находится в припадке эпилепсии – другие считают Мамонова талантливым новатором.
На фото: в конце 80-х Петр Николаевич блестяще сдал пробы на роль Антона Макаренко в фильме по «Педагогической поэме». Однако, к сожалению, картина была закрыта в 1991г.
— Петр Николаевич, «простому» человеку ваше творчество – то ли театр, то ли рок-музыка – понять непросто. Поэтому у нас несколько вопросов относительно вашего творчества…
– Нам надо помнить знаете что? Такую историю: когда Господь наш Иисус Христос в Иерусалим входил – на ослице ехал – и люди бросали пальмовые ветви, цветы, ветви деревьев, кричали осанну – ослица была в полной уверенности, что это кричат ей. Вот нам надо помнить, что мы вот такие вот ослицы – к вопросу о творчестве… Слава Богу, что Господь такое понимание дает. Поэтому я говорю совершенно серьезно, без всякой иронии, что для меня вообще неясно, что такое «я». Куда мне, грешному, свой ум прикладывать? Какое бы то ни было творчество возможно только в том случае, если Господь своей безудержной и совершенно непостижимой любовью, которой Он залил весь мир, проникнет в мое сердце. Знаете, как древние считали, как образуется жемчуг в устрице? Устрица раскрывает раковину, и туда попадает луч солнца или удар молнии – и так образуется жемчужина. Так пишет об этом Исаак Сирин – это мой любимый святой. И наше дело – только створки открыть и ожидать. Если луч попадет – слава Господу, тогда жемчужина образуется, и ее уже не отдашь ни за какие коврижки! Вот вы ко мне приехали, чтобы я вам что-то сказал про творчество, врать начал, что я вот творческий человек, я вот так задумал, я придумал, да я вот так ножку поставил, эдак поставил? А я не могу врать. Я – это вон, пиджак в шкафу. Никакого меня нету, и никакого моего творчества тоже нету, слава Тебе, Господи!
— А что есть?
– Господь.
— Как-то раз моя бабушка увидела – в записи – ваше выступление и говорит: «Чего это он поет, как больной, дергается?»
– А я кто? Я разве здоровый? Или вы здоровый? Да мы все рождаемся больными – от Адама до наших дней! Мы рождаемся поврежденными грехом. А мне вот Бог дал такой дар, что я все, что происходит в моей душе, заключаю в какие-то реальные формы и показываю. Представьте себе, что будет, если сейчас все мысли и чувства, которые в вас, взять и облечь в форму? Будет безумие, да? Вот я перед вами такой и есть – больной. И бабушка ваша права. Здоровых вообще нет, здоров один Бог.
Манера исполнения Петра Николаевича у многих вызывает оторопь.
– Ну хорошо, а как же культура, законы искусства и все такое?
– Да нет никакого искусства и никакого служения искусству. Вся ваша культура рушится как карточный домик!
Все, что делается в так называемом искусстве – делается чувственным образом, эмоциями. А все, что есть дух, – все это безмолвие. Лично я понял это, столкнулся с этим противоречием и все отдам, если того потребует Бог, за это молчание. Трудно идти по выбранному пути, преграды постоянные! Там пропал, здесь пропал, тут опять пропал. Еще слава Богу, Господь иногда дает видеть свои немощи, которых как песка морского. А ведь как пишет Симеон Новый Богослов? Тщательное исполнение евангельских заповедей научает нас познать свои немощи! Потрясающе! Встаешь утром думаешь: «Сегодня буду жить по Евангелию!» Пять минут прошло – готов! Приехали! А поначалу кажется: все чисто, не пью, не курю, чистяк, взлетел… А ты начни по Евангелию смотреть – сразу будешь глубоко, сразу: «А-а-а, Петр Николаич, вот ты где находишься на самом-то деле, дружочек! Курить ты бросил и пить – подумаешь! Во-о-от ты где находишься, вот ты какой тщеславный, да самолюбивый!»
— Но, согласитесь, есть бесконечно большая система условностей, которая и называется культура, искусство… И мы все – да-да, и вы тоже – в этой системе существуем. Взять хоть такую условную вещь, как нормы приличия: мы же не ходим по улицам без штанов…
– Ну, что касается штанов – то это не культура, это благочестие. Вслушайтесь: «право-славие», «благо-честие» – да это же одно и то же! Но благочестие – это не культура. Так же как нравственность – это еще не христианство. Ведь христианство – это сколько ты крови можешь отдать за Христа: всю, часть или вообще ничего. Насколько много можешь отдать – настолько ты христианин. А эта готовность отдать кровь – напрямую связана с любовью к людям. Нет любви – значит, нет и христианства, хоть ты весь обставься свечками.
— Ну, Петр Николаевич, так что же, значит, никакой культуры не надо?
– Да конечно не надо! Конечно, мой дружочек, вся эта ваша культура – это путаница одна!
— Ладно, а ваши пляски на сцене – это благочестиво?
– Да, потому что любовь там есть к людям. Да и как ей не быть, когда я говорю: «Ребята, я такой же, как и вы, у меня такое же дерьмо в душе! Ты, который сидишь и думаешь: “Я один такой дурак” – ты не один! Смотри, Петр Николаевич так же мучается, и так же его корежит и крючит». И вот в этот момент мы со зрителями соединяемся в любви на полтора часа, делаем благое дело во славу Божию. А если происходит не так, если рогатый полез, если началось самолюбование, – все пропало. Как только я выхожу на сцену в состоянии слабости духа, я начинаю агрессию. Потому что больше делать нечего, чем-то ведь надо одарять зал. Вот вам, Феденька, и вся культура. Дух творит себе форму – и все. Формула строгая на всю жизнь, на все времена. А главное – это чтобы все время с нами рядом был Господь. Ведь Он слушает, Он слышит, Он всю душу мою знает и видит. Где я правду говорю, где я лгу, где я озлобился на кого-то, прости, Господи! Все дела – всегда только перед Ним. «Дай мне, Господи стоять перед Тобой всегда» – такие слова постоянно звучат в моем сердце. Потому что нет другого пути, потому что Он мне говорит: Петенька, твоя душа, созданная Богом по Его образу и подобию, так широка, бездонна и глубока, что ничем ты ее не заполнишь: ни искусством, ни культурой, ни детьми, ни женой, ни любимой работой, ни кайфами, ни удовольствиями – ничем! Откуда тоска? Потому что заполнить вот эту бездонность можно только тем же, кем она создана, – то есть Богом. То есть любовью, вот и все. Когда я на сцене – публика, не публика, какая мне разница! Если между нами возникает любовь, единение – значит, правильно все. И неважно, что я сказал, как я спел, сфальшивил, не сфальшивил, ножкой в ту сторону дернул или в другую – если любовь есть – значит, то, что я делаю, богоугодно.
— Как вы оцениваете прошлое свое творчество?
– Со знаком «минус». Но при этом я абсолютно твердо знаю, что в каждый момент своей жизни я старался делать, как говорят англичане, “all the best”. То есть все, что я могу лучшего, я всегда делал, я всегда был очень требователен к тому, что из меня выходит с точки зрения ремесла. Есть ведь какие-то законы ремесла в каждой работе: у каменщика, у столяра, у пишущего стихи. Есть какие-то приемы, которым можно научиться. А вот чему никак нельзя научиться – это научиться жить. Как вы прекрасно знаете, это может с нами сделать только благодать Божия. Так вот, вся моя задача – это стяжание благодати Святаго Духа. Мелкими моими силами, малыми моими возможностями, греховным всем моим существом, продырявленной моей душой, истрепанными моими нервами, скотскими моими привычками! Вот при всем этом хоть как-то открыться Господу нашему! И когда Он обезоружит меня своей любовью – вот тогда я стою в изумлении и ошеломлении от Его милости. Это бывает. Очень редко, но бывает.
— У вас был какой-то рубежный момент, когда вы поняли все то, о чем вы говорите, когда вы пришли к Богу?
– У меня не было рубежного момента, я все время хотел жить по-настоящему, всю свою жизнь хотел, но у меня никак не получалось. Да и сейчас не получается… Вот взять хоть мой новый фильм, в котором я недавно снялся, я там играю старца одного. Во время озвучания посмотрел, вроде, мне показалось, хорошо. Месяц прошел, смотрю снова: какой ужас, как я плохо все это сделал! Какие это сопли, сколько там гордости и бесовского самолюбования! А ведь я старался делать все, что мог, молился каждый день по нескольку часов, просил у Бога помощи, старался на тот момент вести как можно более чистый образ жизни по моим слабым силам. И такой результат! А о чем это говорит? Значит, на тот момент я был таким. И слава Богу, что я хоть сейчас вижу, что это плохо. Значит, я куда-то двинулся. Было бы хуже, если бы я не видел и был бы доволен – вот где опасность! Как говорит опять же святой Исаак: когда твой корабль идет плавно и дуют ветры – берегись, что-то не так! А у меня вот – сплошной спотыкач. Значит, еще не все так плохо.
— И все-таки, как вы пришли к Богу?
– Я искал, думал много. И все никак не мог преодолеть одно препятствие. Меня смущала та схема, которую используют католики: искупил – заработал – сверхдолжные заслуги и все такое. Вот я думал: что-то здесь не так. Ну не может так быть, чтобы Господь вот просто так пришел, распялся на Кресте за нас, искупил, вознесся – и все хорошо, мы теперь спасены. Ведь это ж самое радостное событие во всей мировой истории – Бог пришел на землю. И неужели это было нужно лишь для того, чтобы осуществить вот эту схему? Неужели Господь Всемогущий не мог придумать чего-нибудь другого, чтобы искупить нас? Нет, что-то здесь не так! И вдруг открываю авву Исаака – ну конечно! Конечно! Цель и воплощения, и распятия одна – явить миру ЛЮБОВЬ. И вот тогда в сердце мое хлынул луч света. И лукавство мое пропало, и я понял: да, вот с Этим Богом я вместе! Да, вот с этой Любовью я вместе! Перед этой Любовью мне стыдно грешить. Вот если меня так любят – то тогда мне стыдно! Тогда я плачу, и падаю, и говорю: «Господи, прости меня!!!» И когда Господь вот так меня осеняет, так проливает на меня свою любовь, несмотря на то что я ему постоянно делаю против, постоянно против, против, а он меня любит, и любит, и любит – вот тогда да! Тогда я говорю от всей своей души: «Господи, Боже мой, слава Тебе!» Вот о чем я говорю, Федор! Какое тут искусство, какая тут культура, какие тут прыжки на сцене?
— Но сцены не оставляете, прыгаете…
– Таланты же нельзя в землю зарывать, по заповедям же надо жить, а не от своего ума помраченного! Господь сказал: «Не зарывай в землю!» – значит, я обязан, и нечего тут копаться. Раз Бог дает – иди, служи! Я к батюшке иду: «Батюшка! У меня такая роль – святого старца, а я грешный такой!» А он говорит: «Что-о? Идите работать!» У нас отец Владимир – во!!! Он говорит: «Вы что это – сачкануть? Гордынька!» Враг, он ведь тут как тут. Он же – отовсюду лезет, ему же шесть тысяч лет, как учат нас отцы, он исхитрился так, что не успеешь оглянуться – а ты уже летишь. Помню, тем постом – у меня и слезы, и то, и это, и я прямо воспаряю… Под такую попал прелесть! Слава Господу, Он меня стукнул. Так что относительно творчества – никаких иллюзий. Сейчас прямо в ладошках несу драгоценность эту – не дай Бог расплескать, не дай Бог вот этот малюсенький дар утерять!
— Петр Николаевич, ваше творчество – хотите вы или нет – оно все же «на любителя», не для всех. А как вы оцениваете современную масс-культуру?
– Это страшно. Не потому, что там кто-то плохо играет или там такой Олег Газманов или сякой Киркоров. А потому, что это ведь не из пустоты растет, это ведь общество заказывает такое кино, таких певцов. Эти бесконечные «Смехопанорамы» и весь этот парад уродов – они потому, что все наше существование заполонил дух уныния. И уже если кого-нибудь не изрубили на шестьдесят семь кусков, то никто и смотреть не будет. И если не показали голую задницу, то никто уже и не заметит! А все из-за духа уныния: дай мне, развлеки меня хоть как-нибудь! А лукавый тут как тут, старается: и тебе «9-я рота», и тебе «Штрафбат», и «Хромой-3», и «Слепой-4». Правильно говорит отец Дмитрий Смирнов, мой любимый проповедник: «Ну что лукавый выдумал нового за шесть тысяч лет? Наркотики – было, секс – было, насилие, грабежи, убийства – было. Что-нибудь новое он придумал? А Господь, – говорит, – это всегда новое стихотворение, новая песня, новая музыка». Вот не было никогда этого стихотворения – и вот оно появилось. Вот где интересно, вот где творчество! А не то, что они показывают чернуху какую-то. Ну что ты поймаешь в героине нового? Что ты поймаешь в водке нового?
— То, что вы живете в деревне, в уединении – это связано с изменениями в вашей духовной жизни, с вашим приходом к вере?
– Скорее наоборот: то, что я пришел к Богу, было следствием того, что я переехал сюда. Жил-жил, и вдруг в 45 лет этот участок мне – бах! – на голову свалился. Ну, долго рассказывать подробности… В общем, приехал, встал вон там, где столик в саду стоит, и думаю: вот здесь я буду жить! И мы сюда всей семьей переселились: с женой, с тремя детьми. Года три-четыре тишина была. А потом как-то так получилось, что я пару зим прожил один здесь. И вот каждый день у меня одно и то же занятие: пасьянс. И ничего мне не интересно: ни дети мои любимые, ни жена моя любимая, ни работа моя любимая, ни кайфы мои любимые. Сел я и увидел, что ничего мне неинтересно, хоть в петлю! Я думаю: «Как же быть, ради чего жить вообще?». Так пусто стало! Потом думаю: дай-ка посмотрю, чего они там в церковь ходят, что-то читают, молятся? Я все-таки русский человек, ну-ка дай-ка я гляну. Купил молитвословчик… и вдруг нашел в нем все, что мне надо! Я думаю: ой-ой-ой! Ну а потом, знаете, в храм зашел, постоял. И вот я уже десять лет в Церкви. Но я сам считаю, что только-только в нулевой класс поступаю, только-только наконец-то первые шаги делаю.
— Если вы идете в высь духовную, то зачем вам тогда это огромный двухэтажный домина, что высится на вашем участке?
– А-а, это – расплата за гордыню! Я ж приехал сюда королем, я же заложил цоколь 15 на 13! Двадцать тыщ долларов сразу – х-хап – туда! А теперь что, бросать что ли? Строй! Я так решил: надо будет не только достроить, но и поделиться с кем-нибудь. Потому что не по Сене шапка-то.
— Ну, у вас детей много…
– Нет! Дети – это все я. С детьми нельзя поделиться. А вот если удастся по грешным моим силам помочь хотя бы одному человеку – там какого-нибудь друга спившегося или наркомана сюда поселить и как-нибудь поднять, или брата, или хотя бы мать-старуху больную сюда привезти – вот тогда уже будет недаром все это дело. А мне лично не надо, и детям моим не надо такого дворца. Понты это все, мавзолей! Памятник ветхому Мамонову, вот что это такое. Вот вам и весь мой сказ.
Вера – это сколько крови можешь отдать за другого.
Я ничего не одобряю и не порицаю, у меня дел по горло, своей грязи. Если я очищу мир на маленькое пятнышко себя, миру этого хватит. Спаси себя, и хватит с тебя.
Дело покажет
Вера – это же не красный уголок, где все с бородами сидят, мол, мы такие православные, а все кругом сатанисты. Вера – это сколько крови можешь отдать за другого.
Вот полковник стоит в Чечне и восемь салаг. Один с гранатой играется, чеку выдернул, вот она, граната, сейчас будет взрыв. Полковник не долго думая на нее брюхом – его в куски, остальные все живы. Он коммунист, никогда в церковь не ходил, ни одной свечки не поставил, Богу не молился. Так вот он – христианин. Потому что нет большего подвига, чем свою душу отдать за другого.
Странную скажу вещь: война, с одной стороны, вещь страшная, ужасная. А с другой стороны – там столько места подвигу, вот такому, моментному. Потому что так намного легче. Но гораздо труднее умирать за ближнего своего каждый день. Вот мама больная, капризничает, иди к ней и посиди с ней хотя бы час. Ты в этот момент умер за нее, для себя. Или позвонил друг, зовет.
Так приезжай же ты, проведи с ним этот час, может, он в запое, а ты приедешь и от смерти его спасешь.
Не ищи идею русскую
Не имеет значения, что творит человек, искусство там или шкаф: какой дух, такие и формы будут. Если человек злой, такая и форма будет, если человек старается, преодолевает какие-то гадости, тогда никуда не скроешься.
Вот, предположим, темная комната, войдете со спичечкой – тьма расступается. Значит, что такое тьма? Тьма – это отсутствие света. Тьмой вы свет не затушите, правда ведь? Значит, тьмы как таковой нет, зла как такового нет. Зло мы сами овеществляем своими поступками, своей раздражительностью и прочее. Есть одна только жизнь. А остальное все – смерть. Поэтому нет никакого выбора. Если цветок отрезать и поставить стоять 10 дней, потом он завянет. Так и тут. Есть жизнь, а есть смерть.
Я против этого: «наши – ваши», «свои – чужие». Вот с чего начался Гитлер. Мы – немцы, мы такие прекрасные, у нас Бетховен, почему мы живем в нищете? Все, хватит! Адольф Гадович, сделай нам жизнь хорошую! Начиналось все точно так же, как у нас сейчас. Поэтому это очень страшно – поиски «русской идеи» и так далее. Люди просто Евангелия не читали, где сказано – во Христе нет ни эллина, ни иудея.
Про «Остров»
Я поначалу думал, что Лунгин коммерческим стал, что Дима Дюжев – как он мог в «Бригаде» этой играть, что Виктор Сухоруков – как он может этого бандита в «Брате» играть, а когда познакомился, увидел, какие это светлые люди и какой ты поганец.
И Пашенька Лунгин такой оказался открытый, робкий человек, что огромная редкость для художника. Он мог изумляться, с удивлением смотреть на все это, мол, куда вы меня затащили, старого еврея, в какую-то веру, я хотел снять про смешного старика!
И потихонечку, потихонечку он говорит, у него жизнь изменилась. Он открытый – это важно, а что он снял когда-то, так ведь бывают у художника и ошибки, и искания, и деньги, бывает, манят. А кто-то наркотики курит, а кто-то еще что. В больнице, смешно сказать, у одного глаза нет, а у другого ноги. И он говорит: «Уй, козел, а у тебя глаза нет!», а другой ему отвечает: «А ты – безногий дурак!» Такого же нет нигде. Хромой ведет слепого в туалет.
А мы тут все, больные напрочь духовными болезнями, друг над другом только и делаем, что издеваемся. Все говорим: «Да как он мог так сказать! Да как он мог так поступить!». Он больной, такой же, как и ты. Возьмите вы друг друга за руку и идите вместе.
P. S.
Есть такая фраза: «Приобретайте друзей богатством неправедным». Фраза сложная для понимания. Но если разобраться, то можно понять.
Что такое богатство неправедное? Ну, за исключением того, что украдено и нечестным путем заработано, – это ясно. Например, вам оставили наследство – это же не вы заработали. Значит, если вы будете делиться этим с людьми нуждающимися, вы себе приобретете друзей.
Что касается меня лично, я то же самое делаю – приобретаю друзей богатством неправедным. Все то, что я умею делать, – это дар свыше, богатство, которое я не зарабатываю. Выступая на сцене, снимаясь в кино, я приобретаю себе друзей. Все.
Петр Мамонов: о Боге и вере
Картина «Остров» режиссера Павла Лунгина стартовала в российском прокате 23 ноября 2006 года. Кассовый успех ей никто не гарантировал, но внимания критиков и любителей авторского кино она уже удостоилась. Первые восторженные отзывы и хвалебные рецензии вышли еще летом, когда фильм был впервые показан на сочинском кинофестивале «Кинотавр». Теперь к журналистам примкнули и священнослужители.
Позволю себе краткий пересказ содержания фильма «Остров» в изложении авторов: «Драма. Вторая мировая война. Баржу, на которой Анатолий и его старший товарищ Тихон перевозят уголь, захватывает немецкий сторожевой корабль. Вымаливая пощаду у немцев, Анатолий совершает предательство — расстреливает Тихона. Немцы оставляют труса на заминированной барже, но благодаря помощи монахов, живущих в островном монастыре ему удается выжить… Проходят годы. На острове старца Анатолия почитают за праведную жизнь и поистине чудесную помощь, которую он оказывает приехавшим сюда людям. Однако страшный грех убийства, совершенный им во время войны, не дает покоя. Чувствуя приближение своей кончины, Анатолий готовится к смерти и пока не знает, что скоро будет прощен».
Главного героя Анатолия сыграл легендарный отшельник, музыкант, актер, человек-загадка Петр Мамонов. Некоторые его поклонники пытались найти что-то общее в этой истории и необычной судьбе артиста. Сам он не любит проводить такие параллели, но готов рассуждать о своем десятилетнем уединении в деревне Ревякино.
Рассказывает Петр Мамонов: «Из Москвы уехал. Вообще я коренной москвич, на Большом Каретном родился и так далее. Волею Божьей так вышло, что поселился я в деревне, 140 километров от Москвы, и там живу. Сосед у меня есть, через дом, — англичанин Джон Харрисон, который 20 лет уже в России живет. Построил он там себе дом. И мы с ним часто разговариваем. А у нас там городок рядом Верея, Нарофоминский район. И у него там появилось много друзей, приезжают на чай, поговорить, просто за душевным теплом. Приезжает какой-то к нему человечек на джипе, такой богатый, и предлагает за дом и участок 100 тысяч долларов. Он мне об этом рассказывает, я говорю: «Ну, что, Джон, ты как?» Он говорит: «Петь, а вот сколько это стоит, что я могу в Верею поехать, к своему другу, врачу ‘скорой помощи’, посидеть с ним, поговорить?» Я говорю: «Да, Джон, это бесценно. А что, в Англии ты так…» Он говорит: «Нет, в Англии я такого общения не имею. И вообще, Земля наша такая маленькая, и такой шарик этот маленький…» Конечно, все это так, правильно.
Шесть лет идет свет от ближайшей звезды, то есть те звезды, которые мы видим, это шестилетней давности свет. Для кого это создал Бог? Для себя что ли? Вот масштаб человеческой личности. Вот что такое достоинство и звание человека. Я не имею в виду Россию, а целый мир. Давным-давно об этом высочайшем нашем предназначении… И это все в нас есть. И если мы как следует в себе, по-честному пороемся, посмотрим, в душу нашу заглянем, то мы увидим простую вещь, о чем пишет известный вам наверняка человек Антоний Суржский, митрополит, глава зарубежной Русской церкви, царствие ему небесное. Так вот, он пишет такую простую вещь, что ни работа любимая, ни любимая жена, ни детишки, ни внучки, ни кайфы, ничто нашу душу не наполнит. Почему мы тоскуем все равно, почему мы унываем все равно? Потому что она создана Богом, она бездонна и широка, и только Бог ее может наполнить.
Что происходит вокруг нас? Что мы видим? Почему вокруг нас громыхает, орет, из экранов лезет? Это все и сразу: уступи соблазну, Египет круглый год — такие есть еще лозунги. Я не критикую, я ставлю точки над i. Почему? Потому что дух уныния объял души людские. Развлеки меня, мне скучно, дай, давай, давай сиськи, если не сиськи, то давай уже со свиньей… Давайте мне, только развлеки меня! Давай мне! Вот с этим пора заканчивать. Пора уже прийти к настоящему».
Мы не говорили о картине «Остров», ее надо смотреть. Но разговор о Боге, о вере и грехах увлек Петра Мамонова. Почему-то вспомнились слова Папы Римского Бенедикта XVI, произнесенные святым отцом в прошлом году в Освенциме. Понтифик шел пешком и останавливался возле каждого камня, на котором на разных языках были написаны слова о погибших — и на иврите, и по-русски, и по-цыгански. А он шел и у этих камней молился. Дойдя до последнего камня, Папа поднял глаза к небу и спросил: «А где ты был, Господи?» Я адресовал этот вопрос Петру Мамонову.
«Поясню, это позиция Католической Церкви. Я принадлежу к Церкви Православной. На этот счет у нас все ясно, что это все мы, люди, делаем. Начнем с начала. Если Бог — это любовь, то любовь должна быть взаимной, взаимность — это только свободно выбранная вещь. Если я выбираю, что я люблю вот этого человека, я должен быть свободен. Поэтому Господь нам дал свободу выбора. И если мы выбираем зло, то вот этот ужас весь и начинается. И на Бога здесь нечего валить. Когда Господь наш Иисус Христос на кресте был распят, и слева и справа висели два разбойника, один благоразумный, неужели он не мог бы сагитировать неблагоразумного, Господь? Конечно, мог бы, но он оставил его в покое, он дал ему свободу выбора. А он ему кричал: «Раз ты Бог, сними нас всех с креста!» Поэтому войны и все, что происходит, это выбор людей, а не Бога.
Я вам поставлю вопрос даже дальше: почему на свет рождаются инвалиды детства, от рождения? Войны — еще хоть как-то объяснимо, что это дьявол ворочает людьми, и они вот сделали этот выбор. А почему рождаются убогие всякие или что-то такое? Я говорю все не свои мысли, а то, что я прочитал от отцов Церкви и с чем я полностью согласен. Да если бы это равенство, белиберда вот эта вся — справедливость, равенство!.. Эти люди рождаются для того, чтобы нам было на ком явить свою любовь. Поэтому если бы все люди были бы равны, это было был фашистское государство солдатиков».
— Достается им эта любовь, на ваш взгляд?
— Это зависит от каждого из нас. Вот мы идем по улице, лежит человек — 10 человек подумают «а, пьяный», а один подумает «а вдруг с сердцем плохо?». Вот для этого и есть безногие, безрукие, слепые… В Евангелии мы это все прекрасно читаем, помните, в притче о расслабленном. «Кто согрешил, — у Господа спрашивают, — он или родители его?» Христос отвечает: «Никто не согрешил, это для того, чтобы на нем явились дела Божьи».
Зло не имеет сущности, это как если черный ящик покрасить, закрыть и внести в свет, открыть его — и там будет свет. Тьма не уничтожает свет. Тьма — это отсутствие света. Изначально все создано любовью и добром. Только мы внесли в мир зло своим раздражением, своим непониманием, своим осуждением. Только мы овеществляем зло. Зло сущности не имеет.
— То есть вы говорите о персональной ответственности.
— Я говорю о персональной ответственности, совершенно верно, о том, что все мы — столпы церкви на самом деле. И когда Лот ушел из Содома, последний праведник, город рухнул. Вот осталось, может быть, 15, а может быть, 100, а может быть, 100 тысяч — не знаю — человек, на которых мир стоит. Мир не стоит на этом шуме и на этом безумии, на этом зле. Мир стоит вот на этом. Бог терпит поэтому еще нас, что есть эти люди, и смотрит: ну-ну… Он нас любит очень сильно, так, как мы себе и представить не можем. И он хочет, чтобы все мы спаслись. Но он не может пойти против нашей злой воли никак. Потому что тогда не состоится любовь между нами и Богом, тогда мы не выберем Бога свободно, не возлюбим его свободно. Тогда мы будем роботизировано направлены на добро. Что вы, это не мир, это схема. Это не есть жизнь. Каждому из нас сейчас в наши страшные, прямо скажем, времена — я весь мир объездил, все видел — всюду жить очень трудно, где материально, где духовно, где как. Вы совершенно правильно уловили мой длинный такой заход, на каждом из нас лежит огромная ответственность. И есть такая хорошая русская поговорка старых наших, российских святых людей: спаси себя — и хватит с тебя.
Петр Мамонов о вере, надежде, любви и кризисе христианства в Европе
Успех религиозной драмы Павла Лунгина «Остров» уже не подвергается никакому сомнению. А не так давно, в преддверии выхода картины, исполнитель главной роли Петр Мамонов обратился с речью к редакции русского Rolling Stone
Rolling Stone на русском языке — это говно. Вы меня простите, но я правду говорю. Говно журнал: порнуха, непотребства. А когда на английском читаешь, вроде все прилично — о поп-звездах там, все понятно. На русском раз пять покупал и тут же выкидывал в мусорный ящик. Вся туфта, которая нас окружает, она вся в Rolling Stone. Я думаю, вы знаете, как название вашего журнала переводится? Перекати-поле. Ну и при чем тут все эти жвачки? Это же куст, который катится по пустынному полю, это означает в переводе «лузер». По смыслу «лузер» в английском языке — это не неудачник, это человек уязвимый. Человек, который отринул все, которого легко ранить. Этот человек, лузер, он не гонится за бабками. Вот что у вас за название. А теперь откройте журнал и посмотрите, что там у вас написано и какая у вас бумага.
Вчитываться в Rolling Stone я не хочу, у меня и так перед глазами все пестрит. Я не читатель, я писатель. Но если меня что-то заинтересует — вот тогда я беру. Если я захожу в магазин «Трансильвания» и спрашиваю: «Чего у вас из Лондона пришло?», мне по обложкам сразу понятно, что за музыка внутри. Например, если я вижу клеевую прикольную обложку, шнурки там на ней какие-то на швейной машинке сделанные, это для меня как пятно. Вот поставь пачку «Беломора» в ряд с иностранными сигаретами, и я вам скажу — она будет как луч. Когда мы с Брайаном Ино вместе работали, знаете, что он из Москвы вывез? Квадратную коробку со спичками, на которую нужно надавить, чтобы из нее спичку вытащить. И Брайан эту коробку у себя в замке, в Вудбридже, поставил на мраморный английский стол XV века. Эта коробка сразу все убрала, потому что такого больше нигде не делают.
Я — маленький альтернативный человек со своим делом, которым интересуется пять тысяч человек
Любой человек, имеющий деньги, может что-то издать на глянцевой бумаге. А ею ведь даже жопу не вытрешь, потому что она глянцевая. Ведь как выглядели первые номера Rolling Stone? Как газета! Вот если бы вы сегодня сделали такую фишку, когда американцы от этого уже ушли, вот тогда бы я читал, мне бы было интересно. Сначала внешний вид — а уже потом текст. Подумаешь — тексты Rolling Stone! Сейчас и Cosmopolitan есть, и другие фальшивки. Вот если бы был просто перевод с английского, тогда другое дело. А у вас пятьдесят процентов чужих, пятьдесят — своих. Все герои плохие, когда они распопсованы, размалеваны, когда человеческого лица не увидишь. Какая-то общая масса, а сейчас время индивидуальностей. А вы таких, как я, пытаетесь смешивать с массовой культурой, на видео нас снимаете, а потом еще где-то показывать будете. А ведь денег я за показы не получаю. На фиг мне все эти ваши люди, что читают Cosmopolitan. Я не для них, я для тех, кто с семи утра в троллейбусе. Я не для глянцевых, вы перепутали. Я — маленький альтернативный человек со своим делом, которым интересуется пять тысяч человек.
Да, фильм «Остров» покажут на трехстах экранах (Мамонов играет матроса угольной баржи, который во время Второй мировой расстреливает товарища по приказу немцев, а затем подается в монашество, в течение десятков лет ведет праведную жизнь и в итоге становится чудотворцем. — Прим. ред.), но это не мой фильм, а режиссера Павла Лунгина. Я там занят как актер, работающий с другими прекрасными актерами — Виктором Ивановичем Сухоруковым, Димой Дюжевым и многими другими. Совершенно недооцененными актерами. А зачем их оценивать? Всем же нужен джойстик, нужно, чтобы ими двигали. А мной не двинешь уже, я существую для своих. Вот «Такси-блюз» Лунгина схлынул — и слава богу, это же плохой фильм, голливудская конфетка. Это история Золушки: пьяница, а потом вдруг знаменитость. С Лунгиным я работал, потому что мы товарищи, потому что сценарий хороший был. А к «Такси-блюз» я отношусь очень спокойно, хотя он и приз за режиссуру в Каннах получил.
Я не киноактер, я личность. Я такой вот странный. Я единственный такой. Вот такого меня и надо брать, а не ставить в ряд жвачечных этикеток. И если Rolling Stone напечатает про меня материал, сделайте такую вкладочку из газетной бумаги. Я в типографии работал, я все знаю про это. И мое интервью, на такой бумаге напечатанное, — это и фишка была бы, и мне приятно было бы. Вот вам идея. Сейчас главное — это идеи. Раньше за качеством гнались, чтобы как на Западе. А теперь все есть, а идей нет.
Я вашим итальянским коллегам из Rolling Stone давал интервью. Так надо было, они о фильме Лунгина спрашивали. Спрашивали о вере православной, как жить завтра спрашивали. Не потому спрашивали, что я такой, а из-за фильма. Фильм этот о самой насущной проблеме, поскольку у человека кроме пениса есть еще религиозный орган. И если этот орган неудовлетворен, сразу начинается тоска и уныние. Потому что сегодня многие живут по схеме «развлеки меня» — отсюда все эти смехопанорамы, безобразные круглые толстяки на экране или кровища. «Развлеки меня, покажи мне!» Мало куска жопы — давай всю, мало жопы — давай собак. Если бы вам духовность была интересна, она у вас была бы. Может быть, лично вам, редакторам, она и интересна, а спроса на это нету или маловато его, спроса.
Фильм «Остров» сразу семь стран купили. И неважно, как мастерски или немастерски все было сыграно. Это просто такой спокойный фильм на настоящую, хорошую, живую тему. Все живое и подлинное. Яблоко, сорванное с дерева, лучше яблока из магазина, пусть оно даже в самую лучшую упаковку завернуто. У меня сейчас такое в сумке лежит, я скоро его съем. Почему мы, русские люди, встали на путь каких-то обезьян? Почему «Макдоналдсов» понастроили? А я объясню почему — потому что джойстик людям нужен. Люди хотят, чтобы ими управляли, им так проще. А мой путь — это сказать: «Пока, ребята!» Вот сейчас ветряк поставлю в деревне и совсем ото всех отрежусь. И картошка своя у меня там растет, и перец, и помидоры, и огурцы, и яблоки, и сад, и дом прекрасный. Еще ветряк и солнечную батарею на крышу. Я от людей не бегу, у нас в Ревякино за четыре года в пять раз земля подорожала. Чего мне бежать — у меня же там гектар, участок леса. А в Москве на Каретном у меня обычная квартира трехкомнатная, где мама больная. А в деревне дом огромный будет. Пока, правда, только маленькая избушка есть.
Почему мы обезьянничаем, а не живем своей спокойной жизнью?
Нам бы взять у европейцев их воспитанность, манеры, вежливое обращение, уважение чужой личности — и все. Плюс их автомобили и ширпотреб. Пускай они все это делают, а мы будем хлеб выращивать и все на него выменивать. Так всегда и было, когда крестьянин крестьянину давал рубль золотой. Натурально золотой. Сейчас это трудно представить. Американцу такое рассказываешь, а он не верит — не могло такого быть. Прирост промышленного производства в год — тринадцать-четырнадцать процентов, это в 1912-1913 годах. Ни в одной стране мира такого не было, и даже в Китае сейчас нет. Вот как жили люди. Почему мы обезьянничаем, а не живем своей спокойной жизнью? Вот недалеко от меня в городе Верея приятель-англичанин Джо купил маленький домик и устраивает там в «файв о клок», настоящее английское чаепитие для старушек. Бабки собираются, он им рассказывает, как у них в Англии жизнь, очень все достойно. Молодец? Молодец. А мы здесь живем. И чего везем? Вот в Италию на кинофестиваль в Венецию привез фильм, жизнь свою привез.
По поводу русской богоизбранности: Бог нам неизвестен, и неизвестно, кого он избрал. Европа — это же кладбище христианства, вот поэтому и фильмы на религиозную тему у них не получаются. Там только памятники, а веры очень мало. Католицизм — это извращение, протестантизм — это вообще атас. Они как устроились по жизни комфортно, так и духовно хотят себя чувствовать комфортно. В протестантизме ведь что главное: верь — и все. Грехи уже искуплены Христом. Поэтому делай все что хочешь, только в меру, — и будешь спасен. А у нас вон как герой мой с грехом своим носится — и правильно. И кается, и плачет. А не то, что в церковь пришел и опустил двадцать копеек. Так что в Европе веры нет.
Для вас, Rolling Stone, важна фраза, которую митрополит Антоний Сурожский однажды сказал: «Защищенность — есть признак смерти, незащищенность и риск — признак жизни». Желаю той малой части читателей, что меня прочтут, не бояться быть и уязвимыми, и ранимыми, и тонкими. И мир будет хлестать их по щекам, им будет больно, и кровь будет течь — я имею в виду в первую очередь внутренние переживания. Ничего, все это признаки жизни. Не смотрите на трупы, которые на «Хаммерах» ездят или там на Трехгорке работают, смотрите на живых. Тут сразу и кончатся разговоры про богоизбранность. Национальности и все эти границы придумали не так уж и давно — какие-то триста-четыреста лет назад. Что это за национальности такие, ведь все между собой перемешались. Я русский, а во мне и татары, и кого там только нету. Народ принадлежит к той или иной нации по языку — на каком вы языке думаете, тот вы и есть. Потому что язык впитал в себя все традиции со времен зарождения христианства. В древнеславянском языке не было ругательных слов — даже таких, как «сволочь», «хам». Потому что явлений таких не было. Тогда была деревня, а в конце деревни — храм. Не было ни НТВ, ни Rolling Stone, ни «чуин-гама», ни-че-го. Ни музыки, ни искусства, ни архитектуры. Где же все это было? В храме. Посмотрите на любой храм XII века — и вам не нужно будет ничего объяснять и рассказывать. Вы просто откроете рот и будете стоять. А духа мало сегодня стало. В том числе и у меня. Вот был у меня знакомый один: щелкнул пальцами и сказал себе: «Больше не курю». Рецидивист с Цветного.
Петр Мамонов
Дискография музыканта доступна в Apple Music
«Все, что в вечности пригодится – все не умеем». Петр Мамонов о стране, культуре и желаниях
Эксклюзивное интервью музыканта, актёра, поэта Петра Мамонова для программы «Пульс города». Это его первое интервью после тяжелой болезни.
«Петр Николаевич, вы в Петербурге. Для вас Петербург – это какой-то особый город в биографии? Как бы вы описали: Петербург – это какое место на земле?»
«Я живу в своей стране. Поэтому для меня все едино. В том смысле, что все это русский народ мой родной, любимый, всякий разный. Ошибающийся, делающий подвиги. Всякий разный. Но русский, мой. Мы ездим по нашей стране с большим удовольствием. Спрашивают: а как наш город вам, понравился? В каком-нибудь Иркутске. А у меня город – зал. Я не вижу город. Страна у нас замечательная. Я полон оптимизма насчет нашего будущего, судя по людям, приходящим на мои концерты».
«Деньги важны для вас?»
«А как же. Кушать-то надо. Господь даст, не волнуйся. Сколько надо – Господь даст. Только работай. Если бы я шел играть концерт за деньги, мотив у меня бы был деньги, я бы играл мимо все. Но я иду не за этим. Я иду людям рассказать. Как старец в болоте сидит и говорит: я ничего не достиг, я просто в болоте сижу и кричу – люди! Не ходите сюда! Я такой. В болоте сидел много лет и продолжаю по каким-то своим делам ещё сидеть. Ведь редко, кто скажет искренне «Я такой ужасный». Скажет: «Я в общем-то нормальный. Делаю грешки какие-то, но у меня все хорошо». Мы же так о себе располагаемся. Но это смерть душевная. Потому что тогда никакого движения нет. Научились очень многим вещам: снимать, фотографировать, писать, на машине ездить… Прощать не умеем. Раздражаться не умеем. Любить не умеем. Жертвовать не умеем. Все, что в вечности пригодится – все не умеем».
«В Петербурге начинается Культурный форум. Скажите, пожалуйста, культура может сейчас играть роль какую-то…».
«Я не в курсе дела. Я в деревне живу. Поэтому я не в курсе дела. Наверное, там что-то происходит. То, что я вижу отрывками, ужасно. Когда смотрю футбол, а в перерывах – афиша, что происходит в нынешнем театре. Это хоть стой, хоть падай. Я профессиональный актер – это кошмар. Просто кошмар. Это всегда так. Всегда хорошее – это штучный товар. Жизнь всегда одна и та же. Поэтому хорошего, чистого, подлинного, святого – всегда мало. Но, чтобы засолить пуд мяса, не нужен пуд соли».
«Дайте мне совет, как бороться с пороками, со слабостями? Они тебя окружают на каждом шагу. Вы говорите: где-то зависть, где-то жадность, где-то наркотики, для кого-то алкоголизм… Как?»
«Это досужий вопрос. Желание если есть – поймешь как. Желания нет. Если будет хоть край, если хоть в петлю – найдешь, как. Когда у меня стало хоть в петлю в 45 лет, когда у меня были и деньги, и слава, и работа, и жена, и дети, и дом – а мне жить стало незачем. Кайфы все я пробовал, все я пробовал. Хоть в петлю – вот тогда я сказал: «Господи, если ты есть, помоги. Подыхаю». Вот тогда».
«И?»
«Чего «И»? И Господь сказал: «Вот он я, здравствуй». Мы можем либо с дьяволом, либо с богом. Третьего стула нет. Это надо твердо понять».
«А можно проскочить как-нибудь?»
«Никак».
«С утра я с богом. А ближе к вечеру – с дьяволом».
«Вариантов нет. Если ты на пути, но не получается, это одно. А если ты сам – то это мимо».