Марина Цветаева — Красною кистью рябина зажглась: читать стих, текст стихотворения поэта классика на РуСтих
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Анализ стихотворения «Красною кистью рябина зажглась» Цветаевой
Творчество молодой Марины Ивановны Цветаевой – бесконечное постижение тайников собственной души, поиск знаков, примет и символов. К этому ряду относится и стихотворение «Красной кистью рябина зажглась».
Стихотворение написано летом 1916 года. Поэтессе в эту пору 24 года, она автор нескольких сборников стихов, жена и мать. Ее литературная известность ширится. То последнее лето перед революцией она провела в семье сестры в городе Александров. Именно в этом деревянном домике она впервые по-новому прочла стихи А. Ахматовой и написала ей множество посвящений. Сюда с визитами наведывался О. Мандельштам. По жанру – философская лирика, по размеру – дактиль с перекрестной рифмовкой, 3 строфы. Рифмы и открытые, и закрытые, женская сменяет мужскую. Лирическая героиня – сама поэтесса. Композицию можно разделить на 2 части: тогда и сейчас.
М. Цветаева родилась 8 октября по так называемому «новому стилю», но в расчете на разницу в днях для еще XIX века. К концу XX века добавился еще один день. И теперь возникла путаница: 8 или 9 октября? Собственно, день апостола Иоанна Богослова приходится на 9 число месяца. Старенькая сестра М. Цветаевой также придерживалась этой даты, когда в современной России возродился интерес к поэтам рубежа веков. Для самой поэтессы был важен символизм дня рождения, связанный с днем памяти апостола. Впрочем, в более поздние годы она говорила, что родилась точно в полночь, в ночь с субботы на воскресенье. Но для собственного мироощущения выбрала понятие кануна, межвременья. Сам образ субботы был для нее глубоко символичен. В этом смысле, выходит, правы сторонники и той, и другой версии дня ее рождения. «Я родилась»: вневременное описание, рождение как человека, личности. «Спорили сотни»: как она считала, к ее появлению на свет причастны хотели быть все. «Хочется грызть»: нарочитая просторечность строки подчеркивает широкую, жадную до впечатлений натуру, М. Цветаевой. «Горькую»: пронзительная нота об огорчениях на жизненном пути, предчувствие будущей судьбы. В первом и втором четверостишиях заметно чередование инверсии: падали листья, спорили сотни. Такой прием подчеркивает ритм стихотворения. Олицетворение: спорили. Метафоры: зажглась, жаркой. Огонь, жар – один из основных образов этого стихотворения. «День был субботний»: почти библейская интонация. Эпитеты: жаркой, горькую. Рефрен: рябина.
«Красной кистью рябина зажглась» — произведение М. Цветаевой, где лаконичность соседствует с глубиной содержания.
Стихи Марины Цветаевой открыли мне двери храма — Российская газета
На днях я получил письмо о Марине Цветаевой из села Ермолино Ивановской области.
Сегодня, в канун 9 октября — дня рождения Марины Ивановны Цветаевой, я уступаю свой «капитанский мостик» автору этого письма, нашей читательнице. О ней скажу лишь то, что она сама считает самым важным в своей судьбе: тридцать лет назад ее духовный путь таинственно направили строки:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Марина Цветаева
16 августа 1916 года.
Здравствуйие, Дмитрий!
В село Ермолино я приехала в 1988 году, мне исполнилось тогда двадцать шесть лет. Было 9 октября, суббота. На проповеди священник стал говорить об апостоле Иоанне Богослове. А это был единственный святой, чье имя мне было знакомо. Я знала о нем из стихов Марины Цветаевой — моего самого любимого в те годы поэта.
После службы я сказала отцу Антонию, что сегодня день рождения Цветаевой. Он как-то задумался и, к моему удивлению, очень проникновенно и тихо прочитал: «Красною кистью рябина зажглась…» Оказалось, что день моего первого прихода в церковь — «день был субботний: Иоанн Богослов». Так Марина Цветаева открыла для меня двери храма…
С именем апостола любви Иоанна Богослова связана судьба цветаевского рода, воплотившего в себе один из главных даров Божиих — стремление к служению людям, жертвенности и самоотречению (хотя и понимаемых зачастую по-разному).
В храме Иоанна Богослова села Стебачева Владимирской губернии в начале ХIХ века служил первый носитель фамилии — священник Василий Цветаев. Приход был бедным, отец Василий с матушкой в поте лица добывали хлеб. Все пятеро детей разделяли их труды и этим «восприняли и воспитали в себе дух неустанной деятельности», ставший фамильной чертой Цветаевых.
«Непостижимо чудны действия любви и согласия! Но где нет взаимной друг к другу любви, там, по выражению Апостола, «неустройство и все худое»… Отвратим очи наши от картин, недостойных взора христианского. Возлюбим друг друга…» — обращался к своей пастве в день св. Иоанна Богослова протоиерей Владимир Цветаев (сын отца Василия), прослуживший в Николаевской церкви погоста Талицы тридцать один год, с 1853-го по 1884-й. Слово на день Иоанна Богослова — одна из немногих проповедей о. Владимира Цветаева, дошедшая до наших дней.
В день Иоанна Богослова родилась внучка отца Владимира — Марина Цветаева.
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась…
Сейчас зажигают свои красные кисти новые рябины, посаженные у дома ее деда, где в 1988 году был создан мемориальный дом-музей. Ценности всех поколений — иконы, книги, стихи — соединились в этом доме. Молитвы деда освятили его своей теплотой, а поэзия Марины — своим вдохновением.
«Я ничем не посрамила линию своего отца, — писала Марина Цветаева, — … из села Талицы, близ города Шуи, наш цветаевский род. Священнический… Оттуда — сердце, несущее меня вскачь в гору две версты подряд. Пешее сердце всех лесных предков от деда о. Владимира до прапращура Ильи…»
От отца и деда унаследовала Марина Цветаева «страсть к труду, отсутствие карьеризма, простоту, отрешенность» и библейское отношение к данному ей таланту. «Талантом гордиться нечего, — говорила Марина Цветаева. — Он от провидения и от родителей. Нам остается только трудолюбие. Талант плюс труд, только!»
Стихи Цветаева писала с раннего детства, с 11-12 лет уже последовательно и сознательно. Ежедневный, какие бы ни были обстоятельства, труд за письменным столом и благодарность Творцу за поэтический талант. «Моя поэзия — лирический дневник», — писала Цветаева. Дневник этот сложен и противоречив: есть в нем «любовь» и «любование», светлые и возвышенные страницы, трагические и страстные ноты. Так же противоречиво и неровно было ее отношение к Богу, но всегда оно глубоко, искренно.
«Я только ласточка, которая залетела в грозу под своды храма», — говорила о себе Марина Цветаева.
Как удивительно: нынче день Иоанна Богослова, как и сто восемнадцать лет назад, приходится на субботу.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов…
монахиня Софрония
с. Ермолино
Ивановская область
Написать автору вы можете по адресу: [email protected]
Лучшие стихи Марины Цветаевой о любви, рябине и землянике
10 стихотворений гениальной Марины Цветаевой, превратившей женскую истерику — в поэзию, а поэзию — в истерику
Автор Редакция На чтение 6 мин. Просмотров 851 Опубликовано
1. Красною кистью рябина зажглась, 1916 год
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
2. Бабушке, 1914 год
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
– Бабушка! – Этот жестокий мятеж
В сердце моем – не от вас ли?..
3. В огромном городе моем – ночь, 1916 год
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь
И люди думают: жена, дочь,-
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
4. Мне нравится, что вы больны не мной, 1915 год
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!
5. Моим стихам, написанным так рано, 1913 год
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
– Нечитанным стихам! –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
6. Вчера еще в глаза глядел, 1920 год
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче – вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
“Мой милый, что тебе я сделала?!”
И слезы ей – вода, и кровь –
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
“Мой милый, что тебе я сделала?”
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
“Мой милый, что тебе я сделала?”
Спрошу я стул, спрошу кровать:
“За что, за что терплю и бедствую?”
“Отцеловал – колесовать:
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе – я сделала?
Всё ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo – что дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое…
– За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
7. Плохо сильным и богатым, год неизвестен
Плохо сильным и богатым,
Тяжко барскому плечу.
А вот я перед солдатом
Светлых глаз не опущу.
Город буйствует и стонет,
В винном облаке – луна.
А меня никто не тронет:
Я надменна и бедна.
8. Ушел – не ем, 1940 год
Ушел – не ем:
Пуст – хлеба вкус.
Всё – мел.
За чем ни потянусь.
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
9. Прохожий, 1913 год
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной,
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед,—
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
10. Кто создан из камня, кто создан из глины, 1920 год
Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и нагробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена –
Высокая пена морская!
По материалам — april-knows.ru
Стихотворение «8 октября день рождения Марины Цветаевой», поэт Богданова Нина
Красною кистью рябина зажглась.
Падали листья. Я родилась.
Спорили сотни колоколов.
День был субботний: Иоанн Богослов…
Позже, просматривая свои ранние стихи, Цветаева дала развернутый комментарий и к этому стихотворению, вернее, к единственному в нём слову. Вот что записано под ним в тетради 24 года спустя, в 1934 году: «…ведь могла: славили, могла: вторили — нет — спорили! Оспаривали мою душу, которую получили все и никто (все боги и ни одна церковь!)»
И это конечно печально, что никто… Никто не получил её душу. Вернее известно кто. И факт этот не печален. Страшен. Жуток. И если бы сестра её Анастасия Цветаева не хлопотала за Маринино отпевание… за неё нельзя было даже молиться. Сейчас, слава Богу, молимся за эту израненную душу. Страдалицу, чернокнижницу, пересмешницу, как писала о ней Анна Ахматова. За всё надо платить. Плата высока. У нас, пожалуй, с отроческих лет появляются мысли о смерти. Этакое удивление – при первой встречи с ней. Как это смерть? Почему смерть? Зачем? Марина думала о ней с детства. Она звала её, она хотела сама определить срок своего пребывания на Земле. Когда Цветаева начала примерять смерть на себя всерьёз? Известны её стихи, написанные в 17 лет:
Люблю и крест, и шёлк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки.
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
А называется это стихотворение «Молитва». Шутка получилась кощунственно страшной. Скорее всего уже тогда душа Марины металась в поисках Истины. И спустя восемь лет ею примеряется уже маска покорности:
А всё же спорить и петь устанет и этот рот!
А всё же время меня обманет. И сон — придёт.
И лягу тихо, смежу ресницы, смежу ресницы.
И лягу тихо, и будут сниться деревья, птицы. ..
Но не снятся самоубийцам птицы и деревья. Не снится всё, что связано со Светом. Там только тьма. Откуда было это знать девочке-хулиганке, девочке, смеющейся над бренностью Вселенной? Она просто играла… Но, играя, она написала пророческое стихотворение, которое не смогла удержать в своей памяти. Ведь если бы удержала, наверное не нашла бы той судьбоносной верёвки!
Смерть — это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышаный вздох,
Недокрикнутый крик.
Всё так и вышло. Но никто ей не судья. Никто кроме БОГА. А у Него на каждое творение – свой план. Но тех, кто плану пытается помешать – наверное Он наказывает строго.Однако человеку, понимающему, что есть Бог, а что — его противник, трудно будет обмануться на счет сил, которые зачастую движут поэзию Цветаевой — «страстей, стихий». И осознав природу этих сил, каждый православный испытает чувство острой жалости к душе поэта, подпадающей под их власть. Если только мы подойдем к восприятию ее творчества с готовностью понять и простить душу ближнего, а не с готовностью побить камнями, мы увидим те редкостные душевные качества Цветаевой, которые будут близки православному читателю. В этом случае главный урок, который мы сможем извлечь из восприятия поэзии Цветаевой, будет не отрицание ее творчества как служения «бесам страстей своих», а сочувствие к ближнему, страдающему от удаленности от Творца (пусть и не осознанной им вполне).
Великим поэтам вместе с даром творить стихи, вероятно, дается особая тонкость душевной организации. И именно за такими необыкновенными душами поэтов, как за драгоценными жемчужинами, ведет охоту завистливый противник Бога в первую очередь, искушая человека самим искусством. Тем более, что Марина Цветаева была человеком православным, глубоко верующим и любящем императорскую семью, с которой лично был знаком её отец. Любовь к Царю, как помазаннику Божию конечно определяет внутреннюю дисциплину человека! Она очень переживала отречение Царя, и посвятила трогательные стихи цесаревичу.
За Отрока — за Голубя — за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия!
Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий — Димитрий.
Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него — любовной благодати?
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка — Алексия!
Но Россия не сохранила ягнёнка Алексея. И у Марины с 1917 года жизнь покатилась под откос. Активное неприятие дел зла, выраженное ею в поэтическом слове (особенно в «Лебедином стане») с христианских позиций, является актом духовной борьбы. Именно в этой духовной борьбе ее поэзия приближается к своему высшему назначению – служению Богу. В разыгрывающейся трагедии гражданской войны она смогла увидеть не просто противостояние слоев русского общества, но борьбу духовных начал, нашедшую выражение в противопоставлении греха — чистоте, Содома — праведнику, предательства — верности, низости — чести. Ясно выражено это в стихотворении «Белизна — угроза Черноте…»:
Белизна — угроза Черноте.
Белый храм грозит гробам и грому.
Бледный праведник грозит Содому
Не мечом — а лилией в щите!
Белизна! Нерукотворный круг!
Чан крестильный! Вещие седины!
Марина родилась в христианской семье, чтила православные праздники, ходила в церковь, дочь свою учила молиться. В дневниковых записях 1920г. читаем следующий разговор Марины Цветаевой с Вячеславом Ивановым:
— Вы христианка?
— Теперь, когда Бог обижен, мы должны помогать быть Богу. В каждой бедной встречной женщине распят Христос. Распятие не кончилось, Христос ежечасно распинается, — раз есть Антихрист.
— Словом, вы христианка?
— Думаю, что да. Во всяком случае, у меня бессонная совесть… И кроме того — я больше всего на свете люблю человека, живого человека, человеческую душу, — больше природы, искусства, больше всего…
Поэт Цветаева с душевной болью и восхищением повествует в своих произведениях о Воине Христовом — священнике церкви мчч. Бориса и Глеба, призывающего прихожан встать на защиту святыни и Самого Господа Иисуса Христа. Главным в них являются чувства смирения перед Промыслом Божиим («Бог прав…») и преданности Ему как Царю. А враг Бога боится смирения, и он объявляет войну Поэту Марине Цветаевой.
Теперь и до конца её будут преследовать только скорби, боль и одиночество, о которых быть может и было представление в её душе.
В письме к другу юности она писала: «Мне больно, понимаете? Я ободранный человек, а Вы все в броне. У всех вас: искусство, общественность, дружбы, развлечения, семья, долг, у меня, на глубину, ни-че-го. Всё спадает, как кожа, а под кожей — живое мясо или огонь. Я ни в одну форму не умещаюсь — даже в наипросторнейшую своих стихов! Не могу жить. Всё не как у людей… Что мне делать — с этим?! — в жизни». В письме к мужу о том же: «Ах, Серёженька! Я самый беззащитный человек, которого знаю. Я к каждому с улицы подхожу вся. И вот улица мстит». В своём запредельном одиночестве Цветаева писала «… ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака…»
Но лживая жизнь приготовила для неё сюрпризы страшнее, чем она могла представить. В июне 1939 года Цветаева с сыном Георгием приехала в Москву. Радость от соединения семьи длилась недолго. В августе 1939 года арестовали и отправили в лагерь дочку Алю, а в октябре — мужа Сергея Эфрона. Цветаева скиталась с болеющим сыном по чужим углам, у неё не было даже угла. Не было где приклонить голову… » Мы, Цветаевы Москву задарили ( музей, три библиотеки), — писала она, — а Москва нас не принимает, вышвыривает. Жизнь неподражаемо лжёт!» Когда арестовали близких, она стояла в очередях с передачами дочери и мужу. Чтобы прокормиться, она занималась переводами, с головой уходя в работу. «Я перевожу по слуху — и по духу. Это больше, чем смысл», — такой подход подразумевал поистине подвижнический труд. На свои стихи у Цветаевой времени не хватало. Среди переводческих тетрадей затерялось лишь несколько прекрасных стихотворений, отражавших ее душевное состояние. Вот одно из них:
Пора снимать янтарь, пора менять словарь,
Пора гасить фонарь наддверный…
«Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна — … но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!» И она сама погасила наддверный фонарь. В одной из записок, оставленных ею было написано: » Не вынесла. МЦ»
Что послужило главной причиной её ухода: тяготы эвакуации, общая безнадежность ситуации или тяжелые отношения с переживающим переходный возраст сыном – теперь неважно. Важно, что Поэта не стало. По собственной воле. Увы. И остался только:
Недостроенный дом, недовзращенный сын,
Недодышанный вздох, недокрикнутый крик.
И пожалуй самое важное – это недокрикнутый крик… Её никто не услышал, или не хотел услышать. Ей никто не помог. Не хватило сил. Веры в Бога не хватило… Она спряталась в смерть, как страус в песок. Думала ли Марина, что Там будет всё тот же тупик, если не обойдёшь его здесь, на Земле? Не знаю. Но судить её мы не можем и не имеем право. Живя в эмиграции она написала:
» И к имени моему Марина—прибавьте: мученица».
И это истина…
лучшие стихи о любви, рябине и землянике
«Кто создан из камня, кто создан из глины», а редакция «Апреля» создана из неравнодушных к литературе людей. Так уж сложилось. Вспоминаем 10 стихотворений гениальной Марины, превратившей женскую истерику – в поэзию, а поэзию – в истерику.
Расскажи друзьям:
1. Красною кистью рябина зажглась, 1916 год
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
2. Бабушке, 1914 год
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! — Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от вас ли?..
3. В огромном городе моем — ночь, 1916 год
В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь
И люди думают: жена, дочь,-
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
4. Мне нравится, что вы больны не мной, 1915 год
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!
5. Моим стихам, написанным так рано, 1913 год
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Читайте также: Анна Ахматова — царица русской поэзии >>
6. Вчера еще в глаза глядел, 1920 год
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать»,- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
7. Плохо сильным и богатым, год неизвестен
Плохо сильным и богатым,
Тяжко барскому плечу.
А вот я перед солдатом
Светлых глаз не опущу.
Город буйствует и стонет,
В винном облаке — луна.
А меня никто не тронет:
Я надменна и бедна.
8. Ушел — не ем, 1940 год
Ушел — не ем:
Пуст — хлеба вкус.
Всё — мел.
За чем ни потянусь.
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
9. Прохожий, 1913 год
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной,
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед,—
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
10. Кто создан из камня, кто создан из глины, 1920 год
Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и нагробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!
Все стихотворения – из архивов сайта lib.ru и Стихи XIX-XX веков
Расскажи друзьям:
«Любить только мужчин — какая скука!» Жизнь и драма Марины Цветаевой
«Уж сколько их упало в эту бездну» — самая известная из трагических и самая трагическая из известных строчек в истории нашей литературы. Сегодня Anews хочет обратиться к непростой судьбе их автора — поэтессы Марины Цветаевой.
Почему она скрывала свою дату рождения? Кого обвиняла в революции? И сколько предсмертных писем оставила?
Могила из детства
«Муся всё время рифмует. Может быть, будет поэт?» — так писала в дневнике Мария Цветаева о своей 4-летней дочери Марине.
Мария Цветаева, мать поэтессы. Фото — Википедия
Девочка оказалась прирождённой поэтессой — почти в буквальном смысле слова. Появившись на свет 8 октября 1892 года, она самовольно прибавила к дате рождения один день — чтобы связать его с днём поминовения апостола Иоанна Богослова и добавить это красивое «совпадение» в своё творчество:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Своё московское детство поэтесса всегда описывала в восторженных тонах, особенно воспевая семейные выезды на Оку, в Тарусу. Но даже в этих восторженных отзывах не обошлось без трагических нот, впоследствии пропитавших всю жизнь Цветаевой. Ещё молодой девушкой, обращаясь к Богу, она написала: «Ты дал мне детство — лучше сказки и дай мне смерть — в семнадцать лет!»
Цветаева в 1911 году. Фото — Википедия
Возможно, уже тогда в неординарной девушке зародилась желание быть похороненной в любимых местах. В рассказе «Хлыстовки» она писала: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: „Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»».
В 1962 году усилиями студента-филолога Семена Островского воля поэтессы была исполнена.
Википедия
Пётр I виноват в революции!
Революция не вызвала у Цветаевой поддержки — она не могла смириться с воцарившимся разгулом идеологического угара и насилия:
И проходят – цвета пепла и песка —
Ре́волюционные войска.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нету лиц у них и нет имен, —
Песен нету!
На стяг пурпуровый маша рукой беспалой,
Вопит калека, тряпкой алой
Горит безногого костыль,
И красная – до неба – пыль.
Колеса ржавые скрипят.
Конь пляшет, взбе́шенный.
Все окна флагами кипят.
Одно – завешено.
Революционные матросы со знаменем «Смерть буржуям». Фото — Википедия
Впрочем, было бы неправильно сказать, что Цветаева критиковала исключительно большевиков. Доставалось от неё и отрёкшемуся от трона императору Николаю II:
Пал без славы
Орел двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы.
Помянет потомство
Еще не раз —
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз.
Николай II. Фото — Википедия
Последний российский император был далеко не единственным, кто удостоился критики поэтессы. В своих мыслях о виновниках революции 1917-го Цветаева унеслась аж на два века назад, подвергнув жёсткому осуждению самого Петра Великого:
Не ты б — всё по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок. (Имеется ввиду как раз расстрелянный Николай II)
Не ладил бы, лба не подъемля,
Ребячьих кораблёв —
Вся Русь твоя святая в землю
Не шла бы без гробов.
Ты под котел кипящий этот —
Сам подложил углей!
Родоначальник — ты — Советов,
Ревнитель Ассамблей!
Пётр I. Источник — Википедия
В 1922 году Цветаева с дочерью Ариадной эмигрировала в Берлин, и после революционной России Европа стала отдушиной:
Дождь убаюкивает боль.
Под ливни опускающихся ставень
Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль
Копыта — как рукоплесканья.
Но полноценного дома здесь Цветаева так и не обрела. Даже в эмигрантской среде она не стала общепризнанной литературной величиной — поэтессу упрекали в недостаточной смысловой наполненности, «растрепанности» и намеренной экстравагантности. Ведущий эмигрантский критик Георгий Адамович называл её стихи «набором слов, рядом невнятных выкриков, сцеплением случайных и „кое-каких» строчек».
Не самая благополучная жизнь сочеталась с действительной тоской Цветаевой по родине. «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни — вот места души моей» — говорила она.
Марина Цветаева в эмиграции, 1924 год. Фото — Википедия
Довольно пренебрежительно женщина отзывалась о Европе и в стихах:
До Эйфелевой – рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас – такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?».
При этом, Цветаева прекрасно понимала, что России из её грёз уже не существует и возвращаться, по сути, некуда:
С фонарём обшарьте
Весь подлунный свет.
Той страны на карте —
Нет, в пространстве – нет.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?
Коротко и точно тяжесть своей личностной ситуации поэтесса выразила в письме подруге Анне Тесковой в 1931 году: «Всё меня выталкивает в Россию в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
«Любить только мужчин — скучно»
Мятущаяся, чувственная натура Цветаевой предопределила её яркую любовную жизнь. Молва приписывает ей множество связей, в которых самой поэтессе далеко не всегда удавалось ориентироваться.
Рассказывают, будто бы она однажды встретила на улице одного из бывших воздыхателей и… не узнала его. Видя возмущение мужчины, Цветаева решила сгладить ситуацию и сослаться на свою близорукость: «Ой, я же не узнала вас, потому что раньше у вас были усы!» Однако попытка не удалась — собеседник мрачно ответил: «У меня никогда не было усов…»
Такую «любовную рассеянность» часто объясняют стремлением близорукой женщины существовать в нереальном, полурассеянном мире, стимулирующем её богатую фантазию. Недаром Цветаева не любила очков.
Интимные интересы поэтессы не ограничивались мужчинами. Широко известна её связь с коллегой Софьей Парнок.
Софья Парнок. Фото — Википедия
Те отношения Цветаева потом назвала «первой катастрофой в своей жизни». Их связь продолжалась два года и закончилась бурным расставанием, подтолкнувшим поэтессу к экстравагантному выводу: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, — какая скука!»
Софья Парнок же впоследствии дала бывшей любовнице совсем не лестную характеристику: «Холод хитрости змеиной и скользкости».
Но в основном всё же Цветаева встречалась с мужчинами. После Парнок у неё был роман с поэтом Осипом Мандельштамом. Будущая жена поэта, Надежда Мандельштам говорила, что именно «дикая и яркая Марина… расковала в нём жизнелюбие и способность к спонтанной и необузданной любви».
Надежда Мандельштам. Фото — Википедия
Как скоро ты смуглянкой стала
И к Спасу бедному пришла,
Не отрываясь целовала,
А гордою в Москве была.
Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.
Так писал Цветаевой уже сам Мандельштам, поэтическими строками извещая её о конце отношений.
Осип Мандельштам. Фото — Википедия
Многие романы поэтессы существовали лишь на бумаге, в переписке — но шума производили побольше иных реальных. Особенно «пострадал» от всего этого ещё один коллега Цветаевой — Борис Пастернак. Женщина написала целый рассказ о мнимых встречах с ним. Будто бы на маленькой станции, залитой дождём, они виделись каждый день. Цветаева писала: «Я приходила рано, в сумерки, до фонарей. Ходила взад и вперёд по тёмной платформе — далеко! И было одно место — фонарный столб — без света, сюда я вызывала Вас — «Пастернак!» И долгие беседы бок о бок — бродячие».
Борис Пастернак. Фото — Википедия
Дошло до того, что жена поэта, однажды найдя у мужа конверт с признаниями Цветаевой, запретила ему общаться с этой женщиной. И ещё долго отказывалась верить, что дама, с которой он даже не виделся, могла писать такие откровенные вещи.
Но главным «потерпевшим» от романтических эскапад поэтессы был, разумеется, её муж Сергей Эфрон. Женившемуся на Цветаевой в 18-летнем возрасте (в 1912 году, ей было 19) Эфрону пришлось так или иначе пройти через большинство периодических увлечений супруги — мнимых и реальных.
Сергей Эфрон. Фото — Википедия
В письме Максимилиану Волошину Эфрон сказал о жене, и о попытке расстаться с ней:
«Отдаваться с головой своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни… Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая — всё обращается в пламя…
Нужно было каким-либо образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр. и пр. ядами… О моём решении разъехаться я и сообщил Марине. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому. (На это время она переехала к знакомым.) Не спала ночей, похудела, впервые я видел её в таком отчаянии. И наконец объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве, не даст ей ни минуты не только счастья, но просто покоя.
Быть твердым здесь – я мог бы, если бы Марина попадала к человеку, которому я верил. Я же знал, что другой через неделю Марину бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти».
«Вот и поеду. Как собака»
Именно муж сыграл в судьбе Цветаевой роковую роль. Поэтесса, хоть и порой горько жаловалась на жизнь в Европе, говоря «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём… мы медленно умираем от голода», всё же совершенно не собиралась ехать в СССР. Но Сергей Эфрон, прошедший огонь гражданской войны и революции, не мог побороть в себе ностальгию. Более того, у мужчины развился комплекс вины, он утверждал: «Мы воевали против своего народа».
Всё это накладывалось на зарубежную советскую пропаганду. Цветаева пыталась переубедить мужа:
«Сергей Яковлевич принес однажды домой газету – просоветскую, разумеется, – где были напечатаны фотографии столовой для рабочих на одном из провинциальных заводов. Столики накрыты тугими крахмальными скатертями; приборы сверкают; посреди каждого стола – горшок с цветами. Я ему говорю: а в тарелках – что? А в головах – что?»
Поэтесса пыталась противопоставлять пропаганде свои сведения: «Письма от отбывших (сама провожала и махала!) красноречивые: один все время просит переводов, а другая, жена инженера, настоящего, поехавшего на готовое место при заводе, очень подробно описывает, как ежевечерне, вместо обеда, пьют у подруги чай – с сахаром и хлебом»
Цветаева в 1935-м. Фото — РИА Новости
Но Эфрон оставался глух к этим соображениям, так что в очередной раз встал вопрос о расставании. «… я решительно не еду, значит – расставаться, а это (как ни грызёмся!) после 20 лет совместности – тяжело — говорила в письме Цветаева, — А не еду я, потому что уже раз уехала. (видели фильм «Je suis un èvadé», где каторжанин добровольно возвращается на каторгу, – так вот!)»
Фрагмент фильма «Я – беглый каторжник» 1932 года
Однако, расставания так и не случилось. Возможно, одну из главных ролей здесь сыграла старшая дочь супругов — Ариадна Эфрон. Она неоднократно удерживала порывавшегося уйти отца. Привязанная к нему, Ариадна перенимала и его идеи, рисуя в своей голове счастливое советское будущее. В 1937 25-летняя девушка уехала в СССР.
Ариадна Эфрон. Фото — Википедия
Оттуда Ариадна писала, что собирается работать в издательстве, очень рада и чувствует, как будто никогда и не уезжала из Москвы. В том же году пересёк советскую границу и Сергей Эфрон.
Цветаева много и тяжело размышляла об этой проблеме, задавала себе вопросы, нужна ли она мужу и взрослой дочери. Но в конце концов привязанность взяла верх — в 1939-м, написав сакраментальное «Вот и поеду. Как собака», она вместе с 14-летним сыном вернулась в Советский Союз.
«Пойми, что я больше не могла жить»
Возвращение обернулось едва ли не худшим из возможных сценариев. Приехавшая к родным, Цветаева через несколько месяцев потеряла их: 27 августа 1939-го была арестована Ариадна, а 10 октября — Сергей. Дочь провела в лагерях и ссылках 15 лет (реабилитирована в 1955-м), а мужа приговорили к смертной казни и расстреляли 16 октября 1941-го. Но даже он пережил жену — Марина Цветаева повесилась 31 августа 1941-го.
После потери родных она не писала стихов, лишь занимаясь переводами и заботясь о сыне — Муре (полное имя — Георгий).
Георгий Эфрон в 1941 году. Фото — Елабужский музей-заповедник
С началом войны их обоих эвакуировали в город Елабугу (сейчас — Татарстан). Георгий Эфрон описывал, что до пункта назначения пришлось добираться 10 дней, а спать — стоя, в темноте и вони.
Билет Цветаевой на пароход до Елабуги. Фото — Елабужский музей-заповедник
«Мать была в горсовете, и работы для неё не предвидится; единственная пока возможность — быть переводчицей с немецкого в НКВД, но мать этого места не хочет. — также писал Георгий, — Настроение у неё — отвратительное, самое пессимистическое».
Сложно сказать, стало ли тяжёлое материальное положение последней каплей — очевидно, что Цветаева уже долгое время была на грани отчаяния. Нашедшие её тело обнаружили три предсмертные записки: тем, кто будет её хоронить , друзьям в близлежащий Чистополь и сыну. Окружающих она просила позаботиться о юноше. А самому ему писала:
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик (ни отца, ни Ариадну Георгий больше не встретил — он погиб на фронте в 1944-м)».
Марина Цветаева была похоронена 2 сентября на Петропавловском кладбище в Елабуге. Точное расположение могилы неизвестно. На южной стороне кладбища, у каменной стены в 1960 году сестра поэтессы Анастасия Цветаева «между четырёх безвестных могил 1941 года» установила крест с надписью «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева». В 1970 году на этом месте было сооружено гранитное надгробие.
Википедия
Читайте также:
К юбилею Марины Цветаевой. Статьи — Храм «Большое Вознесение» у Никитских ворот
Марина Цветаева неизвестен, Public Domain Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
16 августа 1916
Эти строки принадлежат перу Марины Цветаевой, 125-летний юбилей которой мы отмечаем в этом году.
——————
Она родилась в полночь 8 октября, когда субботний день уже был на исходе, уступая свое место воскресному дню, «и вскоре певучий благовест ближайшей церкви возвестил прихожанам о праздничной службе. Вслед ему откликнулись колокольни других церквей и все шире по Москве разливалась волна радостного колокольного звона.»
«В колокольный я, во червонный день Иоанна родилась Богослова. Дом — пряник и вокруг — плетень и церковки златоглавые» — так впоследствии писала Марина Цветаева о дне своего рождения, который она любила праздновать 9 октября.
Детство, юность и молодые годы Марины Цветаевой связаны со старинной Москвой и можно сказать, что храм Большого Вознесения находится в центре того пространства, где с небольшими перерывами проходила ее жизнь до отъезда заграницу.
В детские годы она жила в доме, в доме под тополем, о котором ее сестра Анастасия Ивановна Цветаева в своих мемуарах вспоминала:
«С улицы (в Трехпрудном переулке меж Тверской и Бронной) — № 8, одноэтажный, деревянный, крашенный…. С 1897 года – коричневой краской, с семью высокими окнами, воротами, над которыми склонялся разлатый, серебристый тополь, и с калиткой с кольцом; нажав его, входили в немощеный, летом зеленый двор». Обитатели называли его «шоколадным», а Марина – «шкатулкой шоколадного цвета».
Высыхали в небе изумрудном
Капли звезд и пели петухи….
Это было в доме старом, доме чудном.
Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,
Превратившийся теперь в стихи.
Эти строки из несохранившегося стихотворения, которое было написано так рано, что «и не знала я, что я — поэт», она цитировала по памяти несколько раз в разных источниках.
И совсем пророчески звучит другой стих, который сама Цветаева ни в один свой сборник не включала.
Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю — пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом.
Будет скоро тот мир погублен
Посмотри на него тайком
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций,
Цвета пепла и серебра.
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
1913 г.
Дом, доставшийся после смерти отца, брату Андрею (сыну Цветаева от первого брака), во время войны был передан им под лазарет, горел и действительно исчез, был разрушен в 1917 году. Разрушен был не только дом, но и мир, в котором она пребывала.
Детство в благополучной профессорской семье.
Отец — известный профессор филолог и искусствовед, директор Румянцевского музея Иван Владимирович Цветаев, своими неустанными трудами подаривший городу, да и всей стране уникальный музей Изящных искусств (музей Изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).
Мать — в девичестве Мария Мейн, прекрасная пианистка, ученица Николая Рубенштейна мечтала сделать из дочери пианистку и через нее воплотить свои мечты о несбывшейся артистической карьере. Но девочка, хотя и имела способности к музыке, предпочитала рифмовать слова и уже с шести лет начала писать стихи не только на русском, но и на французском и немецком языках.
Делала она успехи и в музыке, так что ее пятилетней взяли в музыкальную школу Зограф-Плаксиной в Мерзляковском переулке, 18 (сейчас поблизости находятся Музыкальное академическое училище и музыкальная школа при Московской консерватории), где в семь лет она уже выступала в ученическом концерте.
Осенью 1901 года Марина идет в свою первую гимназию – 4-ю женскую гимназию на Садово-Кудринской (это здание сохранилось, Садово-Кудринская, дом 3, строение 1 и сейчас в нем помещаются кафедры 1-го Московского медицинского университета им И. М. Сеченова). Успехи юной ученицы, подтверждаемые высочайшими баллами, радуют мать, но это, наверное, последняя радость, которую могли доставить ей ее девочки.
Анастасия (слева) и Мария Цветаевы. Ялта 1905 г. неизвестен, Public DomainВскоре Мария Александровна заболевает, у нее развивается туберкулез и после поездок на лечение в Италию, потом в Германию и наконец в Ялту, в которых ее с небольшими перерывами на учебу сопровождают Марина и Ася, она умирает в Тарусе в июле 1906 года.
Воплотив свою мечту – открытие музея Изящных Искусств состоялось 31 мая 1912 года в присутствии царствующей фамилии, — профессор Цветаев через год умирает. Незадолго до смерти он становится свидетелем осуществления поэтического призвания своей дочери.
В 1910 году, будучи еще гимназисткой (поменяв несколько гимназий, Марина Цветаева заканчивает, вернее прерывает свое обучение в частной гимназии Брюхоненко по адресу Столовый переулок,10) она печатает свой первый сборник «Вечерний альбом», в который вошли сто одиннадцать стихотворений гимназического периода. Печатает на свои деньги в Товариществе типографии А.И. Мамонтова, недалеко от дома по адресу Леонтьевский пер., 5.
Свою первую книгу она посвящает романтической девушке, художнице Марии Башкирцевой, умершей в 24 года в Париже в конце прошлого века. Юной поэтессой владеют мысли о близкой кончине, которые она выражает в стихотворении «Молитва». Вот строки из этого стихотворения, которое, зная дальнейшую трагическую судьбу Цветаевой, можно назвать «молением о чаше».
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
— «Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу — всех дорог!
——————————————
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
26 сентября 1909, Таруса
Вечерний альбом 1910 г. неизвестен, Public DomainЕе сборник замечают Валерий Брюсов, Николай Гумилев, Максимилиан Волошин.
Волошин вводит Цветаеву в круг литераторов, привлекает в кружок символистов при издательстве «Мусагет», но постоянным членом объединения она не становится. « Ни тогда, ни позже она не входила ни в какие литературные группы» (Ирма Кудрова).
В феврале 1912 года в Товариществе скоропечатани А. А. Левенсона (Трехпрудный переулок, 9) выходит ее вторая книга «Волшебный фонарь».
Но между этими двумя изданиями совершаются знаменательные события ее личной жизни.
В 1911 году Марина Цветаева, гостя в Коктебеле у Максимилиана Волошина, знакомится с Сергеем Эфроном и вскоре выходит за него замуж. Венчание состоялось 27 января 1912 года в церкви Рождества Христова в Большом Палашевском переулке – перед образом «Взыскание погибших» (храм был снесен в 1936 году, на его месте находится школьное здание).
Марина Цветаева и Сергей Эфрон неизвестен, Public DomainЭтот брак предопределил всю остальную жизнь Марины Цветаевой — она будет следовать за мужем во всех его тяжких скитаниях, приведших в конце концов к трагическому концу.
1912 год отмечен для нее еще одним радостным событием — рождением дочери, которую она, несмотря на возражение близких, назвала необычным в их кругу именем, Ариадна, но называла нежно-уменьшительно, Аля.
В эти годы, несмотря на заботы о ребенке, она много писала. В 1913 году вышел еще один сборник ее стихов «Из двух книг».
В 1916 г. Цветаева создает знаменитые циклы стихотворений: «К Ахматовой», творчеством которой (да и ей самой) она восхищалась, и «Стихи о Москве». Этот цикл сложился после ее поездки зимой 1915-16 гг. в Петроград как дар «любви» к « Златоустой Анне — всея Руси», как «желание ей подарить что-то вечнее любви». Тогда она мечтала встретиться с Ахматовой и прочесть ей свои стихи, но Анны Андреевны не было в городе. Встреча их состоялась только 7–8 июня 1941 года после долгих лет испытаний и невзгод, накануне еще более тяжких испытаний, выпавших на долю этих двух, великих поэтов, творческая жизнь которых начиналась так радужно и беззаботно.
Стихи о Москве
Цветаева воспринимает Москву как свое наследство, которое она передает дочери, а та передаст своей.
Облака — вокруг,
Купола — вокруг,
Надо всей Москвой
Сколько хватит рук! —
Возношу тебя, бремя лучшее,
Деревцо мое
Невесомое!
В дивном граде сем,
В мирном граде сем,
Где и мертвой — мне
Будет радостно, —
Царевать тебе, горевать тебе,
Принимать венец,
О мой первенец!
Ты постом говей,
Не сурьми бровей
И все сорок — чти —
Сороков церквей.
Исходи пешком–молодым шажком! —
Все привольное
Семихолмие.
Будет твой черед:
Тоже — дочери
Передашь Москву
С нежной горечью.
Мне же вольный сон, колокольный звон,
Зори ранние —
На Ваганькове.
31 марта 1916
Стихотворение, посвященное Осипу Мандельштаму, в память прогулок по Москве, когда Цветаева знакомила его с «первопрестольной»:
Из рук моих — нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке — всe сорок сороков,
И реющих над ними голубков.
И Спасские — с цветами — ворота,
Где шапка православного снята.
Часовню звездную — приют от зол —
Где вытертый от поцелуев — пол.
Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.
К Нечаянныя Радости в саду
Я гостя чужеземного сведу.
Червонные возблещут купола,
Бессонные взгремят колокола,
И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,
И встанешь ты, исполнен дивных сил…
Ты не раскаешься, что ты меня любил.
31 марта 1916
—
Москва! — Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем.
Клеймо позорит плечи,
За голенищем нож.
Издалека — далече
Ты все же позовешь.
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце
Червонное горит.
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
8 июля 1916. Казанская
———
Вскоре «Стихи о Москве» появились в петербургских «Северных записках» и произвели огромное впечатление на читателей, хотя некоторые строки ее стихов «звучали как вызов городу Петра в вечном его соперничестве с Москвой.»
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.
Царю Петру и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари, колокола.
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
И целых сорок сороков церквей
Смеются над гордынею царей!
28 мая 1916
Для Цветаевой «Москва — нерукотворный град, в отличие от Петербурга, который создан по линейке и циркулю. Древняя столица, как и образ ее жизни, размашистей, стихийнее, полна вольного смешения архитектурных стилей и близка к живой стихии языка.»
Цветаева болезненно воспринимала разрушение домиков старой Москвы, которых заменили «рвущиеся своими этажами ввысь доходные дома.»
Слава прабабушек томных,
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных
Все исчезаете вы,
Точно дворцы ледяные
По мановенью жезла.
Где потолки расписные,
До потолков зеркала?
Где клавесина аккорды,
Темные шторы в цветах,
Великолепные морды
На вековых воротах,
Кудри, склоненные к пяльцам,
Взгляды портретов в упор…
Странно постукивать пальцем
О деревянный забор!
Домики с знаком породы,
С видом ее сторожей,
Вас заменили уроды,—
Грузные, в шесть этажей.
Домовладельцы — их право!
И погибаете вы,
Томных прабабушек слава,
Домики старой Москвы.
В 1914 году Марина Цветаева с мужем и дочерью поселяются в доме по адресу Борисоглебский переулок, д. 6, строение 1, который она облюбовала для своей семьи по некоторому сходству с домом ее детства, домиком старой Москвы. Построенный еще в 1862 году в стиле московского классицизма, он не был похож на доходные дома начала века, растущие как грибы. Этот дом стал свидетелем счастливых лет ее жизни, резко оборванных революционными событиями. Из этого дома в 1922 году она уезжала из России, как казалось, навсегда.
Через 70 лет в 1992 году «она вернулась всемирно известным поэтом в этот дом», ставший ее Домом-музеем, (в настоящее время здесь помещается Культурный центр «Дом-музей Марины Цветаевой).
Рождение второй дочери Ирины в 1917 году уже не было таким радужным — время неумолимо приближало их к разлуке и тяжким испытаниям.
Революция и Гражданская война разделили семью. Сергей Эфрон, верный воинской присяге, принял участие в сражениях на улицах Москвы, защищая город от большевиков. После поражения, чудом оставшись в живых, он пробирается на юг и вступает в Добровольческую армию. Марина сопровождает мужа в его поездке в Крым, но вскоре возвращается в Москву к оставленным там детям. Гражданская война разрывает все связи между севером и югом и она долгие четыре года ничего не знает о судьбе своего мужа. Но она знает одно, что ее Сергей сражается на стороне белых и создает цикл стихов «Лебединый стан», воспевающий жертвенный подвиг добровольцев.
На кортике своем: Марина —
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.
Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
Москва, 18 января 1918
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу — грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое — в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
24 марта 1918
Кто уцелел — умрет, кто мертв — воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
— Где были вы? — Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: — На Дону!
— Что дел