С четверга на пятницу сны какие: Сон с четверга на пятницу: как расшифровать и когда сбудется вещий сон

Сны с четверга на пятницу

* * *

Над городом наяда реет,

Расплющив в небе волоса,

А следом тянется за нею

Густого дыма полоса.

Дурна погода, хоть стреляйся,

Трепещет дева, как белье,

Но не найти, как ни старайся,

Под юбкой сраму у нее.

Во мгле теряются причины,

В замках ломаются ключи,

И нету за полночь мужчины

Во всей вселенной, хоть кричи.

В миру — искусственная вера,

А выше веры и его —

Летит младенец, как химера,

И ждет зачатья своего.

* * *

Во всем очарование надлома

И проблески предсмертной красоты.

С утра сырой подъезд любого дома —

Давильня, где последние цветы

Пьянящую мелодию гниенья

Точат из раструбов увядших. Граммофон.

Орфей, Козловский… Дорогая тень.

И день перемножается на день,

И сумерки — на сумерки, когда бы

Ты не включил воспоминанье… Лень

Переменить пластинку.

В воскресенье

На рынке разговорчивые бабы

Дают за так размякшие плоды,

И зеркала стоячие воды

Хранят в провалах памяти ухабы

И резедой заросшие следы.

* * *

Откроешь двери — тишина накатится

До обморока призраком лиловым:

Как будто беззащитная до платьица

На цыпочках ты подбегаешь снова.

В теплынь и сумрак комнаты оставленной

Войдешь, как входишь в море ты, раздет —

Душа заплачет над потерей маленькой,

Качнется мир огромный ей в ответ.

И вдруг воскликнешь, тронув от машины ли

Ключи или ракушки-гаража:

«Объяли воды! Прямо до души моей

Объяли, Господи! Не повернуть назад!»

* * *

Вот так ты и останешься стоять:

Вполоборота к лету, у окна,

Навек привязана цепочкою событий

К моей судьбе. Ты, милая, права:

Свобода — мера той цепи. Но и она —

Заложница таинственных соитий,

Сложений сил заочных, и порвать,

Разъединить ее отныне не дано —

И слава богу! — ни тебе, ни мне.

Но — длить до бесконечности свободно,

Связь умножая. И когда опять

Мы встретимся на темной стороне

Заоблачных орбит, то сколь огромно

Ни стало б наше прошлое, оно,

Поверь, для нас не будет слишком тесным.

Как сфера не тесна телам небесным,

Как не тесны двоим одни объятья.

Вот так и стой. Не закрывай окно.

Менгир

Рука стремится к голове — стереть

Знак равенства…

Но так ли не стареть,

Когда, как соль, слюда в песчаник вжата

И голос крови говорит зверью,

Что лучше камню вверить боль свою,

Чем облакам, растрепанным, как вата.

Ночная помесь страха и тоски,

Встав в изголовье, лижет мне виски,

Как блудный пес, своим разумным носом

В степи нашедший камень родовой,

Ушедший в дерн до щели ротовой,

Начертанной улыбчивым вопросом.

* * *

Ночью, лежа на скомканной простыне животом,

Слыша, как бьется собственное сердце,

Думаю:

Сколько раз точно так же

Я мог бы услышать другое.

Удар, удар.

Удар…

удар.

Неужели еще?

* * *

Привиделось: я зверем был ночным,

Лакал из лужи оттепельной жадно —

Рождественские звезды над ничьим

Лицом текли, не утоляя жажды,

Обратно ходу времени. На круг

Небес ложась геномом Зодиака.

Я был рожден в тот год, когда Собака

Пришла на свет к хозяйскому костру

И там легла. Божественный орган

Брал тишину любви таким крещендо,

Что стало страшно утром человеком

Не возвратиться вновь к твоим ногам.

* * *

Привыкаю с пустотою внутри

Полагаться на небесную твердь.

Привыкаю с пустотой говорить

И в глаза ее пустые смотреть.

От игры такой — белейшего бел.

Словно свет в груди, а с виду — рябой.

Я бы криком кричал, если б смел

Не любить тебя, не плакать с тобой.

Было дважды со мною. Дай бог,

Чтобы не было подобного впредь.

Приходи ко мне, звезда, на порог,

Чтобы вместе нам с тобою гореть.

* * *

Т. Д.

Во сне ей показалось, что его

С ней рядом нет. Что вновь душа пуста,

Как та постель, где прежде спали двое,

А ныне одному так мало места

В упорных поисках животного тепла,

В стремлении к желанной несвободе

Лететь, концом крыла не задевая

Зеркального молчания воды.

«Я вся теку. Ты — весь ушел в песок

Увертливой дорогою инкуба,

Оставив непосильную свободу

Дойти до края: вдоль и поперек,

Насквозь, и ткнуться головой в подушку,

Прижатую к стене…»

Открыв глаза,

Она заплакала. В осенней полумгле

За окнами казался инфернальным

Крик удаляющейся птицы. Как незрячий,

В кромешном одиночестве, рукой

Она попробовала влажную дорожку:

Соленая, как воск высокогорный…

Не повторяя русла, открывая

Свое лицо, она училась видеть,

И руки были ей поводырем,

Когда из тьмы небытия рождался

Рельеф Эдема: плечи, голова,

Копна волос…

Он. И закрыв глаза,

Уже ненужные, она легла обратно.

Не вытирая отражений звезд,

Упавших вниз, и загадав на счастье

Желание…

* * *

Я проснулся ночью в чужой постели на окраине города

от курантов заблямкавших как шкатулка в центре

светло-серого сонного еще неживого творога

пасхального кулича неосвященной церкви

не угрызаясь совестью не содрогаясь внутренне, слушая

старый вальс кружащийся сам с собою смерчик

часовой пружины выпавшей из обоймы — лучшую

музыку что я знал до смерти

в чужой постели на окраине города ночью в который раз

умерев и воскреснув в который не думая о прощении

ибо Бог простит но сам себя — никогда. И глаз

не закрыть пятаком.

Ничем.

Без любви, но с благодарностью

Е. О.

Семь лет назад в таком же городке

мы проходили площадь, словно стрелки

часов,

и возвращались к центру — убедиться,

что след, оставленный в пространстве, не сгорает.

И позже, в маленьком кафе, у стойки бара

делили время, словно мелочь, на двоих,

теряя сдачу. И в окно смотрели

так,

как я один смотрю теперь отсюда,

с погасшей улицы — вовнутрь ночного зала,

где девушка в трико — Лаокоон,

в упругих кольцах яростного танца

сражается сама с собой.

Но безуспешно.

* * *

Девочка ходит, ключами звенит.

В небе кукушка влетает в зенит.

Оттуда не выпасть, а там — не прожить.

Девочка учится резать и шить.

Лопочет осока, танцует тростник.

Корень извилист и к речке приник.

На всякую нитку найдется конец.

Корона похожа в руках на резец.

На всякое «близко» находится «там».

Девочка ходит за мной по пятам.

* * *

Два баяна на ладони,

Солнце в желтом колесе.

Танцевали в небе кони —

Оказалось, что не все.

С полки опустилась птица,

Оловянные глаза.

Дай, хозяюшка, напиться —

Оказалось, что нельзя.

Дом стоит в ольховой неге,

Стадо катится назад.

Порубили в щепки мебель —

А никто не виноват.

* * *

Насте

Сны с четверга на пятницу: ветрено или искренно,

Холодно, холодно, холодно. Осень за той горой —

Сепией или темперой, жалобной кардиосистолой —

Ветками не отмашешься. Сырой — говорю — корой.

Сядем на подоконнике. Музыкой поцелуйною

День начинаем, подреберною дырочкою в стене,

Шепотом, паутинкою… Сумерек утра. Задуй его

В бутылочку безымянную, брошенную вполне.

Сбудутся лета. Сбываются. Детство — как сумрак в ельнике.

И тишина колокольная в ушах — по кому? — звонит.

Спросишь, — немые тени летят с простыни: подельники,

Пододеяльники, узники ленты цветной в зенит.

Холодно. Искренно. Ветрено. И гора — приближается

С осенью за плечами. Хоть до зари замри.

Краски бледнеют, и кольца воспоминаний смыкаются

Медленно, туго — горло с детской ангиной внутри.

Не выдохнуть, не избавиться — не выпасть, не сгинуть в мелочи.

Губы еще шевелятся — слов не разобрать никак.

«Оттуда не возвращаются. Доверчивай, мой доверчивый,

Мой Телемак в косыночке, в юбочке мой Телемак».

* * *

Ничего кроме голоса

никого на потом

то стерня-то и колется

за околицей дом

ничего не останется

только мышь да полынь

в диалектике танца

тени тени углы

ничего кроме голоса

сохрани сохрани

тоньше веры и волоса

безымянные дни

мы придем и разуемся

пахнут весны бельем

помолчим полюбуемся

и вздохнем.

* * *

Детство, пройденное в потемках от дома к школе,

Незрячей душою выученное по Брайлю…

Солнце над ним никогда не вставало, что ли,

Или очки на физике разобрали?

Что еще вспоминаю? Ночные кошмары, ругань,

Стирка белья в субботу и понедельник судный,

И между ними — словно тулуп паскудный,

Куцый день седьмый. Но когда бы кругом

Не возвращалось все, вряд ли бы на ладонях

Отпечатались линии жизни: глубокие, словно реки

Эдема, извилистые, как погоня

За собственной тенью. Невольник речи,

Я твержу наизусть урок в опустевшем классе:

Обстоятельства действия, времени или места —

Второстепенные части речи. Второстепенные части

Речи. Второстепенные. Второстепенные, честно.

* * *

Если крохотный моллюск, однажды перейдя

черту, отделяющую жизнь от смерти, все же

остается по эту сторону бытия, упав, как семя,

в благодатную почву, — в мягкий ил, а тот,

окружив его и став за миллион лет

известняком и сутью его, все пишет на камне

краткую историю жизни его и все

продолжающуюся — небытия;

если миг его смерти мы уподобим бросанию в

землю зерна, а эволюцию несуществования —

произрастанию доброго злака сквозь толщу

времен;

и если известно также, что долгое смотрение

на яркий свет ведет к тому, что, отвернувшись,

еще долго потом мы видим стоящие перед

глазами пятна, мешающие смотреть, —

То что легло однажды в мою ладонь

и отпечатало на ней знаки и линии моей судьбы,

в которой уже неразрывно присутствует все:

прошлое и будущее;

что было зародышем и первопричиной

оттиска, называемого «моя жизнь», который

все обступает и умножает кальций текущего

времени;

на что и когда я смотрел, что из глаз моих все

нейдут яркие образы этой жизни;

и что, наконец, я не вижу, но мог бы видеть,

не будь перед моими глазами неизбывных

пятен этого бытия?

* * *

И золотая рожь, и павший колос

Мне в равной мере сообщили голос,

Которым движется сквозь мрак пустой породы

И жирный чернозем, вослед светил

Душа моя, наперсница Природы,

Сообщница краеугольных сил.

Ей ничего от голоса не надо,

Печальнице поры полураспада

Осенних рощ. Упавший лист истлел,

Но как бы продолжается на память

Движенья таинство. Вне равновесья тел,

За гранью слуха…

Слова не поправить,

Строки не вымарать…

Я — плоть земли, ее сырая глина.

Пока не перетерлась пуповина,

Я продолжаю говорить с живыми

И мертвецами. Всех, кого я знал,

И буду знать, и знаю, — я позвал

Любого в дом свой и наполнил ими

Теченье лет. Благословенны боль

И радость, мне поставившие голос.

Я и сейчас мычал бы, как слепой

У паперти за грош, когда бы встарь

Младенческая люлька не протерлась,

Когда б Господь не обронил словарь

У ног моих, когда б я не играл им…

* * *

Д. Р.

Друг ситцевый, ветшает наша ткань

И рвется. Сквозь прорехи мирозданья —

Другая жизнь: брильянтовая грань

И горький пепел разочарованья.

Любить ее — напрасная печаль

Душе, корнями обращенной в детство.

Какое баснословное наследство

Сулила пламенеющая даль!

И может, все, что видим мы теперь,

Есть только повторение в грядущем

Минувших черт…

Незапертая дверь

На сквозняке колышется беззвучно —

Как будто ангел на пороге встал

Послушать, как младенец в колыбели

Гулит. Еще никто не обещал

Ему Спасения, и даже не успели

Крестить его, и в светоносный люк

Плывут по воздуху, как виноград лиловый,

Созвучья, сотворенные до Слова:

То «гули-гули», то «люблю-люблю».

Примета с четверга на пятницу : Включи настроение

Москва 19:36 7 января 2023

О программе Персоны Контакты Реклама

Анонс

У кого позаимствовали отношение к снам астрологи? И чем цветные сны отличаются от чёрно-белых? Расскажет рубрика «Есть такая примета».

Связанные теги

Сон Приметы История Суеверие Религия

02:31

26 апреля 2022

Подробнее

Есть такая примета: с четверга на пятницу сны сбываются.

Выясним, как в этом суеверии замешана планета Венера.

Дарья Миронова, ясновидящая:

– Пятница – день Венеры. Это планета отношений, судьбы, кармы. Ровно в полночь Юпитер и Венера соединяются, поэтому нам снятся пророческие сны. Мы находимся в особом состоянии и видим завесу важных событий, которые могут сбыться.

Во многих культурах пятница считается особенным днём. Неслучайно с ней связаны представления о крестных муках Иисуса Христа. На пятницу приходились страшные и трагические события: убийство Авеля Каином, казни египетские, изгнание Адама из рая. Пятница в народном представлении была днём поворотным. Наши предки верили, что именно в этот день могла измениться судьба.

Традицию толкования сна с четверга на пятницу астрологи позаимствовали у древних римлян. Чёрно-белый сон вёл к большим трудностям, а цветной, яркий, динамичный предвещает нечто фантастически-прекрасное, о чём мы ещё потом долго будем вспоминать.

Дарья Миронова, ясновидящая:

– Если приснился плохой сон и вы переживаете, что он сбудется, нужно встать, посмотреть в окно далеко-далеко и отпустить этот сон, чтобы не произошло ничего плохого.

Когда приснился страшный сон, надо было вывернуть наизнанку постельное бельё или не есть ничего целые сутки. Использовались и всевозможные заклинания, например, такое: «Что увидел во сне – не увижу наяву».

А вот в Латинской Америке уверены, что вещие сны люди видят с понедельника на вторник. Связано это с тем, что второй день недели для местных жителей – символ правды.