Читайте сказки про смелость ?♀️ для детей и слушайте онлайн
Был мужичок-простачок. Замечтал он, что богатырь. Объявил о себе. Поверили ему, да и компания прибавилась — еще трое с ним ходить стали. Вместе с ними перебил войско, на королеве женился, пуще прежнего величаться стал.
О том, как кот волков перехитрил. А сам он вместе со спутниками своими: козлом и бараном спаслись и пошли своей дорогой.
Сказка про недоверчивого журавля и не смелую цаплю, которые ходят друг другу свататься, да никак не могу договориться!
Туркменская сказка про молодца, которого обманули друзья. Но молодой батыр вышел из воды сухим да наказал своих обидчиков
Русская народная сказка про смелого солдата, который смог одолеть колдуна да и спас свадьбу.
Китайская сказка про каменщика, который спас Пекин от засухи, потому что владыка всех морей обиделся на жителей.
Сказка про маленькую смелую девочку Машу, которая и медвед не испугалась и придумала как воротиться домой целой и невредимой!
Семеро храбрецов — Сказка для детей читать онлайн
Однажды встретились семеро храбрецов. Первого звали Шульц, второго Якли, третьего Марли, четвертого Ергли, пятого Михель, шестого Ганс, а седьмого Вейтли.
Задумали они вместе весь свет обойти, приключений поискать и свою храбрость показать.
А чтобы странствовать им было безопасней, заказали они себе у кузнеца копье. Одно копье на всех, но зато длинное и крепкое.
Шли они день, шли они два. На третий день к вечеру, когда уже стемнело, дошли до большого луга. А на лугу сено лежало.
Пролетел тут мимо семерых храбрецов шмель. Пролетел он и зажужжал: “Ж-ж-ж!”
Храбрый Шульц очень испугался. Чуть копье не выронил.
— Ох! — говорит он товарищам. — Слышите, слышите? В барабаны бьют! А Якли говорит:
— Ах-ах! Порохом пахнет. Сейчас из пушки стрелять будут.
Тогда Шульц совсем испугался, бросил копье и побежал. Побежал и нечаянно наступил на зубья граблей, которые лежали на траве. Грабли подскочили и стукнули его по лбу.
— Ай, ай! — закричал храбрый Шульц. — Сдаюсь, берите меня в плен!
А Якли, Марли, Ергли, Михель, Ганс и Вейтли бросили копье и закричали:
— Если ты сдаешься, так и мы сдаемся! Берите всех в плен!
— Вот что, — говорит Шульц. — Не надо об этом случае рассказывать. А то над нами смеяться будут.
Так они и порешили молчать до тех пор, пока кто-нибудь из них случайно не проболтается.
А через несколько дней с ними новая беда приключилась, пострашнее первой.
Шли они через пашни, а там сидел заяц, грелся на солнышке и дремал.
Уши у него торчали вверх, а глаза были большие и словно стеклянные.
Испугались наши храбрецы, стали думать, как им быть: бежать или напасть на это чудовище?
— Братцы, — говорит храбрый Шульц, — нам предстоит опасный бой. Чем храбрее мы будем, тем скорее победим. Я так думаю.
— И я тоже, — сказал Якли.
— И я, — сказал Марли.
— И я, — сказал Ергли.
— И я, — сказал Михель.
— И я, — сказал Ганс.
— И я, — сказал Вейтли, который шел позади всех. Взялись они вместе за копье и побежали на зайца. Пробежали немного и остановились.
А Вейтли, который бежал позади всех, закричал:
— Храбрый Шульц, смелее в бой! Не пугайся, мы с тобой!
А Шульц закричал:
— Вейтли громче всех орет! Вейтли пусть идет вперед!
Стали они спорить, кому вперед идти. А заяц все сидит на том же месте.
Наконец Шульц набрался храбрости и опять побежал, остальные храбрецы за ним.
— Ату его, ату-ту-ту!- закричал Шульц.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал Якли.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал Марли.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал Ергли.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал Михель.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал Ганс.
— Ату его, ату-ту-ту! — закричал громче всех Вейтли, который бежал позади всех. Но тут заяц проснулся и ускакал.
— Вот, — говорит храбрый Шульц, — значит, мы опять маху дали. Это был заяц.
Пришли к большой реке, — лодки не видно, моста нет. Как же на тот берег перебраться? А на том берегу сидел рыбак с удочкой. Вот Шульц и кричит ему:
— Как бы нам на тот берег перебраться?
А Шульцу показалось, что рыбак сказал: «Полезай в воду». Он и полез в воду. Прошел несколько шагов, а дальше идти не может. Река глубокая, и ноги в тине завязли. Шапка у него с головы слетела и по воде плывет, а на шапку лягушка села. Села и заквакала:
— Ква-ква! Якли говорит:
— Это Шульц нас зовет. Пойдем за ним. Вошли они все в воду и тоже в тине завязли. Стоят и кричат:
— Помогите — тонем! Помогите — тонем! Кричали до тех пор, пока рыбак за ними с того
берега на лодке не приехал и их из реки не вытащил. Обогрелись храбрецы, обсушились и пошли по домам.
— Не буду я больше путешествовать, — сказал Шульц.
— Конечно, лучше дома сидеть, — сказал Якли.
— Дома тепло, — сказал Марли.
— Дома сухо, — сказал Ергли.
— Дома никто тебя не тронет, — сказал Михель.
— Дома можно на перине спать, — сказал Ганс.
— Дома я никого не боюсь, — сказал Вейтли, который теперь шел впереди всех. Вот так храбрецы!
Читайте сказки про храбрость для детей и слушайте онлайн
Сказка про зайчишку-хвастунишку, которому выпал реальный шанс проявить свою храбрость.
Народная сказка про храброго зайца, который ни кого не боялся, даже волка. И конечно он повстречал серого. Но потом все пошло не так, как ожидали оба.
Сказка индейцев, в которой он хитростью спасается от лап койота
Однажды хозяин тайги убил всех жителей стойбища, только младенец Мэргэн выжил. Вырос он да окрепчал. Пошел отомстить хозяину и спас всю семью.
Словенская сказка про трех братьев, и только младший был храбрецом, что исполнил наказ умирающего отца и стал королем.
Русская народная сказка о трех братьев, что пошли с чудо-юдом биться. Младший оказался самый смышленый и смелый. И от чудо-юдо избавился и от его злых жен.
Сказки о храбрости и трусости
Немецкая сказка из «Детских и домашних сказок» братьев Гримм
Однажды собрались семеро швабов вместе: первый был Шульц, второй — Яхли, третий — Марли, четвертый — Ергли, пятый — Михаль, шестой — Ганс и седьмой — Вайтли.
Все семеро задумали весь белый свет обойти, приключений поискать и великие подвиги совершить. А для того, чтобы странствовать им было безопаснее, они решили идти с оружием и заказали себе, хоть и на семерых одно, но зато очень крепкое и длинное копье.
За это копье они ухватились всемером, и впереди-то всех пошел самый смелый из них и самый мужественный, а таковым был Шульц! За ним уж следовали все по очереди, и Вайтли был между ними последним.
Тут храбрый Шульц так перепугался, что чуть не выронил копья из рук, и холодный пот сразу прошиб его по всему телу. «Слышите? Слышите ли? — крикнул он своим товарищам. — Ах, Боже мой! Да это барабан!»
Яхли, который вслед за ним держался за копье и которому Бог весть почему почуялся какой-то запах, сейчас добавил: «Да, что-то не ладно! Я чую запах пороха и горелого фитиля!»
При этих словах Шульц пустился бежать и мигом перескочил через забор; но так как он зацепил ногами за зубья грабель, забытых там во время сенокоса, то грабли ударили его в лицо и очень сильно. «Ай-ай, ай-ай! — закричал Шульц. — Бери меня в плен, сдаюсь! Сдаюсь!»
Наконец, не увидев неприятеля, который хотел бы их связать и забрать в плен, они поняли, что испугались напрасно; а чтобы не пошли об этом слухи между людьми да не вздумал бы кто-нибудь их из-за этого осмеивать и дурачить, то было между ними решено об этом приключении хранить молчанье, пока кто-нибудь из них случайно не проболтается.
Затем они двинулись далее. Но следующая опасность, которую пришлось им пережить, не может и сравниться с первой.
Несколько дней спустя путь их лежал через пашню, на которой заяц, присев на солнышке, грелся и дремал: уши его торчали вверх, а большие, словно стеклянные, глаза застыли неподвижно.
Вот и перепугались наши швабы не на шутку при виде этого страшного и дикого зверя, перепугались все и стали между собою совещаться о том, что менее всего опасно было бы предпринять в данном случае. Так как они собирались бежать, то можно было опасаться, что чудовище помчится вслед за ними и поглотит их всех с кожей и волосами.
Вот и стали они говорить: «Мы должны выдержать большую и опасную битву! Чем смелее вступим в нее, тем больше можем надеяться на победу!» И разом ухватились за копье: Шульц впереди всех, а Вайтли позади.
Господин Шульц хотел было попридержать копье, но Вайтли позади всех расхрабрился, задумал ударить по врагу и воскликнул:
Валяй во имя швабов всех!
Надейся смело на успех!
Но Ганс подсмеялся над ним и сказал:
Да! Хорошо тебе болтать —
А сам глядишь — куда б удрать?
Михаль воскликнул:
Нельзя не опасаться нам:
Никак ведь это дьявол сам?
А за ним и Ергли сказал в свою очередь:
Коли не сам — верней всего,
Что это брат родной его!
Догадливый Марли добавил к этому:
Ступай-ка, Вайтли, сам вперед,
Так нас и страх не заберет!..
Но Вайтли его не послушал, и Яхли сказал:
Нет, нужно Шульцу первым быть:
Честь эту можем уступить!..
Выслушав это, господин Шульц ободрился и произнес с великою важностью:
Так двинемся в кровавый бой!
Вперед, ребята, все гурьбой!..
И ударили все разом против дракона. Господин Шульц все крестился и Бога призывал на помощь; но так как все это не помогало и он подходил к врагу все ближе и ближе, то наконец уж он со страху стал кричать: «Ату его! Ату! Ату-ту-ту!»
Заяц от всех этих криков наконец проснулся и поспешно бежал.
Когда господин Шульц увидал, как он улепетывает, то радостно воскликнул:
Ох, Вайтли, как я заблуждался:
Дракон-то зайцем оказался!
Но наши швабы не унялись и после этого; стали искать новых приключений и пришли к широкой и глубокой реке, на которой мостов было мало и во многих местах приходилось переправляться на судах.
Так как швабы этого не знали, то и стали кричать человеку, работавшему по ту сторону реки, расспрашивая его, как бы к нему перебраться.
Человек из-за дальности расстояния не расслышал вопроса и отвечал по-своему: «Что, как?» Господину Шульцу и покажись, что он говорит: «Шагай так!»
И он, как шел впереди, так и вступил в реку. Сделав несколько шагов, он увяз ногами в илистом дне, и его покрыло волнами, а шапку его перенесло ветром на ту сторону… Села на нее лягушка и заквакала: «Квак, квак!»
Остальные шестеро швабов услыхали это и сказали: «Наш товарищ, господин Шульц, нас зовет; и коли уж он через реку перебрался, так почему бы и нам не пойти за ним следом?»
И все поспешно попрыгали в воду и утонули…
Хоть и храбрые были богатыри, а из-за лягушки погибли лютою смертью, и никто из них домой не вернулся.
Сказка Храбрость – Борис Житков – Читать сказку детям онлайн
Я о ней много думал. Особенно в детстве. Хорошо быть храбрым: все уважают, а другие и боятся. А главное, думал я, никогда нет этого паскудного трепета в душе, когда ноги сами тянут бежать, а то от трепету до того слабнут, что коленки трясутся, и, кажется, лучше б лег и живым в землю закопался. И я не столько боялся самой опасности, сколько самого страха, из-за которого столько подлостей на свете делается. Сколько друзей, товарищей, сколько самой бесценной правды предано из-за трусости: «не хватило воздуху сказать»…И я знал, что по-французски «трус» и «подлец» — одно слово — «ляш». И верно, думал я: трусость приводит к подлости.
Я заметил, что боюсь высоты. До того боюсь, что если лежу на перилах балкона на шестом этаже, то чувствую, как за спиной так и дует холодом пустота. Просто слышу, как звенит проклятая холодом своим. И говорю тогда невпопад: оглушает сзади пустота.
Я раз видел, как на подвеске красил купол кровельщик. Метров сорок высоты, а он на дощечке, вроде детских качелей. Мажет, как будто на панели стоит, еще закурил, папироску скручивает. Вот я позавидовал! Да если б меня туда… я вцепился б, как клещ, в веревки или уж прямо бросился бы вниз, чтоб разом покончить со страхом: это самое больное, самое непереносимое чувство. Я выследил этого храбреца и вечером пошел за ним. Он пошел прямо на реку. Стал раздеваться. Я рядом. Я, при таком храбреце, пробежал по мосткам до самого краю и с разбегу бух головой: глубоко там, не ударишься. Выплыл. Смотрю, мой кровельщик стоит по пояс в воде и плещет на себя, приседает, как баба. Я ему:
— Дяденька, иди сюда, здесь водица свежей.
А он:
— Ишь, прыткий какой. Тама, гляди, утонуть можно.
— Да тут тебе по шею.
— Ладно! Неровен час колдобина али омут какой. Ну тебя к лешему. Не мани.
А когда он портки оттирал песком, я спросил:
— А как же выси-то не боишься?
— По привычке.
А поначалу, сказал, что страховито было.
Я решил, что приучу себя к высоте. И стал нарочно лазить туда, где мне казалось страшно.
Но ведь не одна высота, думал я. А вот в огонь полезть. В пожар. Или на зверя. На разбойника. На войне. В штыки, например.
Я думал: вот лев — ничего не боится. Вот здорово. Это характер. А чего ему бояться, коли он сильней всех? Я на таракана тоже без топора иду. А потом прочел у Брема, что он сытого льва камнем спугнул: бросил камнем, а тот, поджавши хвост, как собака, удрал. Где же характер? Потом я думал про черкесов. Вот черкес — этот прямо на целое войско один с кинжалом. Ни перед чем не отступит. А товарищ мне говорит:
— А спрыгнет твой черкес с пятого этажа?
— Дурак он прыгать, — говорю.
— А чего ж он не дурак на полк один идти?
Я задумался. Верно: если б он зря не боялся, то сказать ему: а ну-ка, не боишься в голову из пистолета выстрелить? Он — бац! И готово. Этак давно бы ни одного черкеса живого не было. С гор в пропасть прыгали бы, как блохи, и палили бы себе в башку из чего попало. Если им смерть нипочем. Ясное дело: совсем не нипочем, и небось как лечатся, когда заболеют или ранены. Зря на смерть не идут.
Вот про это «зря» я увидал целую картину.
Дело было так. Был 1905 год. Был еврейский погром. Хулиганье под охраной войск убивало и издевалось над евреями как хотело. Да и над всякими, кто совался против. И образовался «союз русского народа»… казенные погромщики, им даны были значки и воля: во имя царя-отечества наводить страх и трепет. В союз этот собралась всякая сволочь. А чуть что — на помощь выезжала казачья сотня, на конях, с винтовками, с шашками, с нагайками. Читали, может быть, про эти времена? Но читать одно. А вот выйдешь на улицу часов в семь хотя бы вечера и видишь — идет по тротуару строем душ двадцать парней в желтых рубахах. Кто не понравился — остановили, избили до полусмерти и дальше. Дружина союза русского народа.
В это время как раз приходит ко мне товарищ. Приглашает дать бой дружине. Днем, на улице. Я ни о чем другом тогда не подумал, только: неужто струшу? И сказал: «Идет…» Он мне дал револьвер. А за револьвер тогда, если найдут, ой-ой! Если не расстрел, то каторга наверняка. Уговорились где, когда. «И Левка будет». А Левку я знал. Я удивился: Левка был известен как трус. Его называли Левка-жид, и он боялся по доске канаву перейти. И Левка. Место было то, с которого начинала орудовать дружина. Нас было семь человек. Мы растянулись вдоль улицы под домами. Вот и желтые рубахи. Улица сразу опустела — еврейский квартал. Дружина идет строем по тротуару. Мы стоим, прижавшись к домам. Нас не видно.
У меня сердце работало во всю мочь: что-то будет? Чем бы ни кончилось, все равно замечен и потом… Все равно найдут. Стрельба на улицах… Военный суд. Виселица.
Вдруг один из дружинников поднял камень, трах в окно. В тот же момент выстрелил наш вожак. Это значило — открывай огонь. Наши стали палить. Мой выстрел был седьмым. Но я думал, что есть еще утек: есть возможность замести следы. Дружина шарахнулась. Их начальник что-то крикнул, все встали на колено и стали палить из револьверов. И вдруг Левка выбегает на середину улицы и с роста бьет из своего маузера. Выстрелит, подбежит шагов на пять и снова. Он подбегал все ближе с каждым выстрелом, и вдруг все наши выскочили на мостовую, и в тот же миг дружина вскочила на ноги и бросилась за угол. Левка побежал вслед, но его догнал наш вожак и так дернул за плечо, что Левка слетел с ног.
Дружина постреливала из-за угла. Через пять минут уже взвод казаков дробно скакал по мостовой. Дал с коней залп. Левку держали, чтоб он не бросился на казаков. А я только со всей силой удерживал ноги на панели, чтоб не понесли назад. А грудь — как железная решетка, через которую дует ледяной ветер. Мы, отстреливаясь, благополучно отступили. Не знаю, много ли стрелял я.
Я сразу не пошел домой, чтоб запутать следы, наплести петель. А Левку едва вытолкали из улиц, он плакал и рвался.
Я испытывал храбрость, а у Левки сестру бросили в пожар. Лез не зря. У него в ушах стоял крик сестры и не замолк вопль народа своего. Это стояло сзади, и на это опирался его дух. У меня был товарищ — шофер. К нему подошли двое ночью, и он снял свою меховую тужурку и сапоги и раздетый прибежал домой зайчиком по морозу.
Его мобилизовали. И через два месяца я узнал: летел на мотоциклете с донесением в соседнюю часть. Не довезет — тех окружат, отрежут. По пути из лесу стрельба. Пробивают ноги — поддал газу. Пробивают бак с бензином. Заткнул на ходу платком, пальцем, правил одной рукой и пер, пер — и больше думал о бензине, чем о крови, что текла из ноги: поспеть бы довезти. А чего проще: стать. Взяли бы в плен, перевязали, отправили в госпиталь. Да не меховым бушлатиком на этот раз подперт был дух.
Или вот вам случай с моим приятелем капитаном Ерохиным. Ему дали груз бертолетовой соли в бочонках из Англии в Архангельск. При выгрузке у пристани от удара эта соль воспламенилась в трюме. Бертолетова соль выделяет кислород — это раз, так что поддает силы пожару. А второе — она взрывает. Получше пороха. И ее полон трюм. Ахнет — и от парохода одни черепки. Он взорвется, как граната. Через минуту — пламя уже стояло из трюма выше мачт. У всей команды натуральное движение — на берег и бегом без оглядки от этого плавучего снаряда. И тут голос капитана: заливай. И капитан стал красней огня и громче пламени. И никто не ушел. Не сошла машинная команда со своих мест и дали воду, дали шланги в трюм, и люди работали обезьяньей хваткой. А берег опустел: все знали — рванет судно, на берегу тоже не поздоровится. И залили. Через полчаса приехала пожарная команда. Не пустил ее на борт Ерохин: после драки кулаками не машут.
На что его дух опирался? Да ведь каждый капитан, приняв судно, чувствует, что в нем, в этом судне, его честь и жизнь. Недаром говорят: Борис Иваныч идет, когда видят пароход, которого капитан Борис Иванович. И в капитане это крепко завинчено, и всякий моряк это знает, как только вступает на судно: капитан и судно одно. И горел не пароход, сам Ерохин горел. Этим чувством и был подперт его дух.
А то ведь говорили: как осторожно Ерохин ходит. Чуть карте не верит прямо торцем в море и в обход. Не трусоват ли? Но поставьте тех, кто так говорил, командовать судном: думаю, и они не ушли бы с пожара, и они бы не проверяли б неверные карты своим килем.
Но вы скажете: «Что большие дела — война да море. А вот на улице».
Да, на улице, на каждой почти улице есть свой Иван. Был и в нашем переулке такой клевый парень, кому все не под шапку. Никому не уважит. Лезет, хоть на кого. Просто, скажете, смелый, и все тут. Нет, не все. Для него вся жизнь в этой улице, тут его положение держится кулаком. Отступи пропал. Хоть за ворота завтра не выходи. И когда его подуськивали затронуть здорового прохожего — как ему отказаться? Ага! Полез в бутылку! Слабо! И все его положенье героя и «Ивана» повисло на волоске. И он уж кричит через дорогу:
— Эй, ты что смотришь?
(А тот и не смотрит.)
— В рыло давно не заезжали тебе, видать. — И шагает через улицу. Все глядят, как наш-то его.
И прохожему не до того, чтоб в каждой улице драться. Прохожий уклоняется. Ага! То-то. Знай вперед, как рыло держать.
А потом чего-то он перестал с ребятами за воротами стоять, прохожих поджидать. Днем его вовсе не стало видно. Как-то вечером слышу у ворот разговор, его голос:
— Ты сколько можешь осьминых заклепок в час забить? Не пробовал? Вот ты попробуй. У нас есть один, и посмотреть — не видный из себя парень, так он, брат, в час заколачивает — мне в три не кончить. Вота что!
Потом через месяц слышу — он на ребят покрикивает:
— А вы что? Все бузу трете? Чего к человеку пристали! Человек в баню идет.
А раньше самое первое дело: задраться с таким и чтоб белье в грязь разлетелось.
Вышел из «Иванов», в другом его жизнь, в другом честь — не в улице, в заводе. Не подуськаешь: нет у него ни подъему, ни духу лезть на здорового дядю — улице свою храбрость показывать. Вылетела прежняя подпорка его духа.
А вот еще: один мне говорил, что до того боялся кладбища, что и днем-то его далеко обходил. Раз пришлось отводить домой девочку лет семи. Дорога самая короткая через кладбище. Она ему:
— Дяденька, кладбищем-то ближе всего, только ой! темно уж.
— А ты боишься, что ли?
— С вами-то мне нигде не страшно.
Мой приятель сразу усатым дядей стал. По кресту похлопывал, говорил:
— Да чего бояться, дурашка: он деревянный. Чего он тебе сделает? А покойники, они мертвые. Поди, и кости уж сгнили. Ничего там нет: земля да крест.
Девчонка к нему жалась, он ее все по головке гладил.
Ну, а потом? Потом снова обходил.
На девочкино доверие оперся его дух.
Загрузка…Борис Житков — Храбрость: читать сказку для детей, текст онлайн на РуСтих
Я о ней много думал. Особенно в детстве. Хорошо быть храбрым: все уважают, а другие и боятся. А главное, думал я, никогда нет этого паскудного трепета в душе, когда ноги сами тянут бежать, а то от трепету до того слабнут, что коленки трясутся, и, кажется, лучше б лег и живым в землю закопался. И я не столько боялся самой опасности, сколько самого страха, из-за которого столько подлостей на свете делается. Сколько друзей, товарищей, сколько самой бесценной правды предано из-за трусости: «не хватило воздуху сказать»…
И я знал, что по-французски «трус» и «подлец» — одно слово — «ляш». И верно, думал я: трусость приводит к подлости.
Я заметил, что боюсь высоты. До того боюсь, что если лежу на перилах балкона на шестом этаже, то чувствую, как за спиной так и дует холодом пустота. Просто слышу, как звенит проклятая холодом своим. И говорю тогда невпопад: оглушает сзади пустота.
Я раз видел, как на подвеске красил купол кровельщик. Метров сорок высоты, а он на дощечке, вроде детских качелей. Мажет, как будто на панели стоит, еще закурил, папироску скручивает. Вот я позавидовал! Да если б меня туда… я вцепился б, как клещ, в веревки или уж прямо бросился бы вниз, чтоб разом покончить со страхом: это самое больное, самое непереносимое чувство. Я выследил этого храбреца и вечером пошел за ним. Он пошел прямо на реку. Стал раздеваться. Я рядом. Я, при таком храбреце, пробежал по мосткам до самого краю и с разбегу бух головой: глубоко там, не ударишься. Выплыл. Смотрю, мой кровельщик стоит по пояс в воде и плещет на себя, приседает, как баба. Я ему:
— Дяденька, иди сюда, здесь водица свежей.
А он:
— Ишь, прыткий какой. Тама, гляди, утонуть можно.
— Да тут тебе по шею.
— Ладно! Неровен час колдобина али омут какой. Ну тебя к лешему. Не мани.
А когда он портки оттирал песком, я спросил:
— А как же выси-то не боишься?
— По привычке.
А поначалу, сказал, что страховито было.
Я решил, что приучу себя к высоте. И стал нарочно лазить туда, где мне казалось страшно.
Но ведь не одна высота, думал я. А вот в огонь полезть. В пожар. Или на зверя. На разбойника. На войне. В штыки, например.
Я думал: вот лев — ничего не боится. Вот здорово. Это характер. А чего ему бояться, коли он сильней всех? Я на таракана тоже без топора иду. А потом прочел у Брема, что он сытого льва камнем спугнул: бросил камнем, а тот, поджавши хвост, как собака, удрал. Где же характер? Потом я думал про черкесов. Вот черкес — этот прямо на целое войско один с кинжалом. Ни перед чем не отступит. А товарищ мне говорит:
— А спрыгнет твой черкес с пятого этажа?
— Дурак он прыгать, — говорю.
— А чего ж он не дурак на полк один идти?
Я задумался. Верно: если б он зря не боялся, то сказать ему: а ну-ка, не боишься в голову из пистолета выстрелить? Он — бац! И готово. Этак давно бы ни одного черкеса живого не было. С гор в пропасть прыгали бы, как блохи, и палили бы себе в башку из чего попало. Если им смерть нипочем. Ясное дело: совсем не нипочем, и небось как лечатся, когда заболеют или ранены. Зря на смерть не идут.
Вот про это «зря» я увидал целую картину.
Дело было так. Был 1905 год. Был еврейский погром. Хулиганье под охраной войск убивало и издевалось над евреями как хотело. Да и над всякими, кто совался против. И образовался «союз русского народа»… казенные погромщики, им даны были значки и воля: во имя царя-отечества наводить страх и трепет. В союз этот собралась всякая сволочь. А чуть что — на помощь выезжала казачья сотня, на конях, с винтовками, с шашками, с нагайками. Читали, может быть, про эти времена? Но читать одно. А вот выйдешь на улицу часов в семь хотя бы вечера и видишь — идет по тротуару строем душ двадцать парней в желтых рубахах. Кто не понравился — остановили, избили до полусмерти и дальше. Дружина союза русского народа.
В это время как раз приходит ко мне товарищ. Приглашает дать бой дружине. Днем, на улице. Я ни о чем другом тогда не подумал, только: неужто струшу? И сказал: «Идет…» Он мне дал револьвер. А за револьвер тогда, если найдут, ой-ой! Если не расстрел, то каторга наверняка. Уговорились где, когда. «И Левка будет». А Левку я знал. Я удивился: Левка был известен как трус. Его называли Левка-жид, и он боялся по доске канаву перейти. И Левка. Место было то, с которого начинала орудовать дружина. Нас было семь человек. Мы растянулись вдоль улицы под домами. Вот и желтые рубахи. Улица сразу опустела — еврейский квартал. Дружина идет строем по тротуару. Мы стоим, прижавшись к домам. Нас не видно.
У меня сердце работало во всю мочь: что-то будет? Чем бы ни кончилось, все равно замечен и потом… Все равно найдут. Стрельба на улицах… Военный суд. Виселица.
Вдруг один из дружинников поднял камень, трах в окно. В тот же момент выстрелил наш вожак. Это значило — открывай огонь. Наши стали палить. Мой выстрел был седьмым. Но я думал, что есть еще утек: есть возможность замести следы. Дружина шарахнулась. Их начальник что-то крикнул, все встали на колено и стали палить из револьверов. И вдруг Левка выбегает на середину улицы и с роста бьет из своего маузера. Выстрелит, подбежит шагов на пять и снова. Он подбегал все ближе с каждым выстрелом, и вдруг все наши выскочили на мостовую, и в тот же миг дружина вскочила на ноги и бросилась за угол. Левка побежал вслед, но его догнал наш вожак и так дернул за плечо, что Левка слетел с ног.
Дружина постреливала из-за угла. Через пять минут уже взвод казаков дробно скакал по мостовой. Дал с коней залп. Левку держали, чтоб он не бросился на казаков. А я только со всей силой удерживал ноги на панели, чтоб не понесли назад. А грудь — как железная решетка, через которую дует ледяной ветер. Мы, отстреливаясь, благополучно отступили. Не знаю, много ли стрелял я.
Я сразу не пошел домой, чтоб запутать следы, наплести петель. А Левку едва вытолкали из улиц, он плакал и рвался.
Я испытывал храбрость, а у Левки сестру бросили в пожар. Лез не зря. У него в ушах стоял крик сестры и не замолк вопль народа своего. Это стояло сзади, и на это опирался его дух. У меня был товарищ — шофер. К нему подошли двое ночью, и он снял свою меховую тужурку и сапоги и раздетый прибежал домой зайчиком по морозу.
Его мобилизовали. И через два месяца я узнал: летел на мотоциклете с донесением в соседнюю часть. Не довезет — тех окружат, отрежут. По пути из лесу стрельба. Пробивают ноги — поддал газу. Пробивают бак с бензином. Заткнул на ходу платком, пальцем, правил одной рукой и пер, пер — и больше думал о бензине, чем о крови, что текла из ноги: поспеть бы довезти. А чего проще: стать. Взяли бы в плен, перевязали, отправили в госпиталь. Да не меховым бушлатиком на этот раз подперт был дух.
Или вот вам случай с моим приятелем капитаном Ерохиным. Ему дали груз бертолетовой соли в бочонках из Англии в Архангельск. При выгрузке у пристани от удара эта соль воспламенилась в трюме. Бертолетова соль выделяет кислород — это раз, так что поддает силы пожару. А второе — она взрывает. Получше пороха. И ее полон трюм. Ахнет — и от парохода одни черепки. Он взорвется, как граната. Через минуту — пламя уже стояло из трюма выше мачт. У всей команды натуральное движение — на берег и бегом без оглядки от этого плавучего снаряда. И тут голос капитана: заливай. И капитан стал красней огня и громче пламени. И никто не ушел. Не сошла машинная команда со своих мест и дали воду, дали шланги в трюм, и люди работали обезьяньей хваткой. А берег опустел: все знали — рванет судно, на берегу тоже не поздоровится. И залили. Через полчаса приехала пожарная команда. Не пустил ее на борт Ерохин: после драки кулаками не машут.
На что его дух опирался? Да ведь каждый капитан, приняв судно, чувствует, что в нем, в этом судне, его честь и жизнь. Недаром говорят: Борис Иваныч идет, когда видят пароход, которого капитан Борис Иванович. И в капитане это крепко завинчено, и всякий моряк это знает, как только вступает на судно: капитан и судно одно. И горел не пароход, сам Ерохин горел. Этим чувством и был подперт его дух.
А то ведь говорили: как осторожно Ерохин ходит. Чуть карте не верит прямо торцем в море и в обход. Не трусоват ли? Но поставьте тех, кто так говорил, командовать судном: думаю, и они не ушли бы с пожара, и они бы не проверяли б неверные карты своим килем.
Но вы скажете: «Что большие дела — война да море. А вот на улице».
Да, на улице, на каждой почти улице есть свой Иван. Был и в нашем переулке такой клевый парень, кому все не под шапку. Никому не уважит. Лезет, хоть на кого. Просто, скажете, смелый, и все тут. Нет, не все. Для него вся жизнь в этой улице, тут его положение держится кулаком. Отступи пропал. Хоть за ворота завтра не выходи. И когда его подуськивали затронуть здорового прохожего — как ему отказаться? Ага! Полез в бутылку! Слабо! И все его положенье героя и «Ивана» повисло на волоске. И он уж кричит через дорогу:
— Эй, ты что смотришь?
(А тот и не смотрит.)
— В рыло давно не заезжали тебе, видать. — И шагает через улицу. Все глядят, как наш-то его.
И прохожему не до того, чтоб в каждой улице драться. Прохожий уклоняется. Ага! То-то. Знай вперед, как рыло держать.
А потом чего-то он перестал с ребятами за воротами стоять, прохожих поджидать. Днем его вовсе не стало видно. Как-то вечером слышу у ворот разговор, его голос:
— Ты сколько можешь осьминых заклепок в час забить? Не пробовал? Вот ты попробуй. У нас есть один, и посмотреть — не видный из себя парень, так он, брат, в час заколачивает — мне в три не кончить. Вота что!
Потом через месяц слышу — он на ребят покрикивает:
— А вы что? Все бузу трете? Чего к человеку пристали! Человек в баню идет.
А раньше самое первое дело: задраться с таким и чтоб белье в грязь разлетелось.
Вышел из «Иванов», в другом его жизнь, в другом честь — не в улице, в заводе. Не подуськаешь: нет у него ни подъему, ни духу лезть на здорового дядю — улице свою храбрость показывать. Вылетела прежняя подпорка его духа.
А вот еще: один мне говорил, что до того боялся кладбища, что и днем-то его далеко обходил. Раз пришлось отводить домой девочку лет семи. Дорога самая короткая через кладбище. Она ему:
— Дяденька, кладбищем-то ближе всего, только ой! темно уж.
— А ты боишься, что ли?
— С вами-то мне нигде не страшно.
Мой приятель сразу усатым дядей стал. По кресту похлопывал, говорил:
— Да чего бояться, дурашка: он деревянный. Чего он тебе сделает? А покойники, они мертвые. Поди, и кости уж сгнили. Ничего там нет: земля да крест.
Девчонка к нему жалась, он ее все по головке гладил.
Ну, а потом? Потом снова обходил.
На девочкино доверие оперся его дух.
Сказка Храбрый портой — Братья Гримм. Читать онлайн.
История о молодом портном, который стал очень смелым, когда убил семь мух одним ударом. Он отправился в путешествие по миру с поясом, на котором было написано «Когда злой бываю, семерых убиваю». Храбрый и хитрый портной справился с великанами и разбойниками, перехитрил самого короля…
Храбрый портной читать
В одном немецком городе жил портной, звали его Ганс. Целый день сидел он на столе у окошка, поджав ноги, и шил. Куртки шил, штаны, жилетки шил.
Вот как-то сидит портной Ганс на столе, шьет и слышит — кричат на улице: «Варенье! Сливовое варенье! Кому варенья?»
«Варенье! — подумал портной. — Да еще сливовое. Это хорошо».
Подумал он так и закричал в окошко:
— Тетка, тетка, иди сюда! Дай-ка мне варенья!
Купил он этого варенья полбаночки, отрезал себе кусок хлеба, намазал его вареньем и стал жилетку дошивать.
«Вот, — думает, — дошью жилетку и варенья поем».
А в комнате у портного Ганса много-много мух было, прямо не сосчитать сколько. Может, тысяча, а может, и две тысячи. Почуяли мухи, что вареньем пахнет, и налетели на хлеб.
— Мухи, мухи, — говорит им портной, — вас-то кто сюда звал? Зачем на мое варенье налетели?
А мухи его не слушают и едят варенье. Тут портной рассердился, взял тряпку да как ударит тряпкой по мухам, так семь мух сразу и убил.
— Вот какой я храбрый! — сказал портной Ганс. — Об этом весь город должен узнать. Да что город? Пусть весь мир узнает! Скрою-ка я себе новый пояс и вышью на нем большими буквами: «Когда злой бываю, семерых убиваю».
Так он и сделал. Потом надел на себя новый пояс, сунул в карман кусок творожного сыра на дорогу и вышел из дому.
У самых своих ворот увидел он птицу, запутавшуюся в кустарнике. Бьется птица, кричит, а выбраться не может. Поймал Ганс птицу и сунул ее в тот же карман, где у него творожный сыр лежал.
Шел он, шел и пришел наконец к высокой горе. Забрался на вершину и видит: сидит на горе великан и кругом посматривает.
— Здравствуй, приятель! — говорит ему портной Ганс. — Пойдем вместе со мною по свету странствовать.
— Какой ты мне приятель! — отвечает великан. — Ты слабенький, маленький, а я большой и сильный. Уходи, пока цел.
— А это ты видел? — говорит портной Ганс и показывает великану свой пояс. А на поясе у Ганса вышито крупными буквами: «Когда злой бываю, семерых убиваю».
Прочел великан и подумал: «Кто его знает, может, он и верно сильный человек. Надо его испытать».
Взял великан в руки камень и так крепко сжал его, что из камня потекла вода.
— А теперь ты попробуй это сделать, — сказал великан.
— Только и всего? — говорит портной. — Ну, для меня это дело пустое.
Вынул он потихоньку из кармана кусок творожного сыра и стиснул в кулаке. Из кулака вода так и полилась на землю.
Удивился великан такой силе, но решил испытать Ганса еще раз. Поднял с земли камень и швырнул его в небо. Так далеко закинул, что камня и видно не стало.
— Ну-ка, — говорит он портному, — попробуй и ты так.
— Высоко ты бросаешь, — сказал портной. — А все же твой камень упал на землю. Вот я брошу, так прямо на небо камень закину.
Сунул он руку в карман, выхватил птицу и швырнул ее вверх. Птица взвилась высоко-высоко в небо и улетела.
— Что, приятель, каково? — спрашивает портной Ганс.
— Неплохо, — говорит великан. — А вот посмотрим теперь, можешь ли ты дерево на плечах снести.
Подвел он портного к большому срубленному дубу и говорит :
— Если ты такой сильный, так помоги мне вынести это дерево из лесу.
— Ладно, — ответил портной, а про себя подумал: «Я слаб, да умен, а ты силен, да глуп. Я всегда тебя обмануть сумею». И говорит великану:
— Ты себе на плечи только ствол взвали, а я понесу все ветви и сучья. Ведь они потяжелее будут.
Так они и сделали.
Великан взвалил себе на плечи ствол и понес. А портной вскочил на ветку и уселся на ней верхом. Тащит великан на себе все дерево, да еще и портного в придачу. А оглянуться назад не может. Ему ветви мешают. Едет портной Ганс верхом на ветке и песенку поет:
— Как пошли наши ребята
Из ворот на огород…
Долго тащил великан дерево, наконец устал и говорит:
— Слушай, портной, я сейчас дерево на землю сброшу. Устал я очень.
Тут портной соскочил с ветки и ухватился за дерево обеими руками, как будто он все время шел позади великана.
— Эх ты, — сказал он великану, — такой большой, а силы, видать, у тебя мало.
Оставили они дерево и пошли дальше.
Шли, шли и пришли наконец в пещеру. Там у костра сидели пять великанов, и у каждого в руках было по жареному барану.
— Вот, — говорит великан, который привел Ганса, — тут мы и живем. Забирайся-ка на эту кровать, ложись и отдыхай.
Посмотрел портной на кровать и подумал: «Ну, эта кровать не по мне. Чересчур велика».
Подумал он так, нашел в пещере уголок потемнее и лег спать. А ночью великан проснулся, взял большой железный лом и ударил с размаху но кровати.
— Ну, — сказал великан своим товарищам, — теперь-то я избавился от этого силача.
Встали утром все шестеро великанов и пошли в лес дрова рубить.
А портной тоже встал, умылся, причесался и пошел за ними следом.
Увидели великаны в лесу Ганса и перепугались.
«Ну, — думают, — если мы даже ломом железным его не убили, так он теперь всех нас перебьет».
И разбежались великаны в разные стороны.
А портной посмеялся над ними и пошел куда глаза глядят.
Шел он, шел и пришел наконец к королевскому дворцу. Там у ворот он лег на зеленую траву и крепко заснул.
А пока он спал, увидели его королевские слуги, наклонились над ним и прочли у него на поясе надпись: «Когда злой бываю, семерых убиваю».
— Вот так силач к нам пришел, — сказали они. — Надо королю о нем доложить.
Побежали королевские слуги к своему королю и говорят:
— Лежит у ворот твоего дворца силач. Хорошо бы его на службу взять. Если война будет, он нам пригодится.
Король обрадовался.
— Верно, — говорит, — зовите его сюда.
Выспался портной, протер глаза и пошел служить королю.
Служит он день, служит другой. И стали королевские воины говорить друг другу:
— Чего нам хорошего ждать от этого силача? Ведь он, когда злой бывает, семерых убивает. Так у него и на поясе написано.
Пошли они к королю и сказали:
— Не хотим служить с ним вместе. Он всех нас перебьет, если рассердится. Отпусти нас со службы.
А король уже и сам жалел, что взял такого силача к себе на службу.
«А вдруг, — думал он, — этот силач и в самом деле рассердится, воинов моих перебьет, меня зарубит и сам на мое место сядет. Как бы от него избавиться?»
Позвал он портного Ганса и говорит:
— В моем королевстве в дремучем лесу живут два разбойника, и оба они такие силачи, что никто к ним близко подойти не смеет. Приказываю тебе найти их и одолеть. А в помощь тебе даю сотню всадников.
— Ладно, — сказал портной. — Я, когда злой бываю, семерых убиваю. А с двумя-то разбойниками я и шутя справлюсь.
И пошел он в лес. А сто королевских всадников за ним следом поскакали.
На опушке леса обернулся портной к всадникам и говорит:
— Вы, всадники, здесь подождите, а я с разбойниками один справлюсь.
Вошел он в чащу и стал оглядываться кругом. Видит: лежат под большим деревом два разбойника и так храпят во сне, что ветки над ними колышутся.
Портной недолго думая набрал полные карманы камней, залез на дерево и стал сверху бросать камни в одного разбойника. То в грудь попадет ему, то в лоб. А разбойник храпит и ничего не слышит.
И вдруг один камень стукнул разбойника по носу. Разбойник проснулся и толкает своего товарища в бок:
— Ты что меня бьешь?
— Да что ты, — говорит другой разбойник. — Я тебя не бью, тебе, видно, приснилось.
И опять они оба заснули.
Тут портной начал бросать камни в другого разбойника.
Тот тоже проснулся и стал кричать на товарища:
— Ты что в меня камни бросаешь? С ума сошел?
Да как ударит своего приятеля но лбу. А тот его. И стали они драться камнями, палками и кулаками.
И до тех пор дрались, пока друг друга насмерть не убили.
Тогда портной соскочил с дерева, вышел на опушку леса и говорит всадникам:
— Дело сделано. Оба убиты. Ну и злые же эти разбойники — и камнями они в меня швыряли, и кулаками на меня замахивались, да что им со мной поделать? Ведь я, когда злой бываю, семерых убиваю.
Въехали королевские всадники в лес и видят: верно, лежат на земле два разбойника, лежат и не шевелятся — оба убиты.
Вернулся портной Ганс во дворец к королю. А король хитрый был. Выслушал он Ганса и думает: «Ладно, с разбойниками ты справился, а вот сейчас я тебе такую задачу задам, что ты у меня в живых не останешься».
— Слушай, — говорит Гансу король, — поди-ка ты опять в лес, излови свирепого зверя единорога.
— Изволь, — говорит портной Ганс, — это я могу. Ведь я, когда злой бываю, семерых убиваю. Так с одним-то единорогом живо справлюсь.
Взял он с собой топор и веревку и опять пошел в лес.
Недолго пришлось портному Гансу искать единорога: зверь сам к нему навстречу выскочил — страшный, шерсть дыбом, рог острый, как меч.
Кинулся на портного единорог и хотел было проткнуть его своим рогом, да портной за дерево спрятался. Единорог с разбегу так и всадил в дерево свой острый рог. Рванулся назад, а вытащить не может.
— Вот теперь-то ты от меня не уйдешь! — сказал портной, набросил единорогу на шею веревку, вырубил топором его рог из дерева и повел зверя на веревке к королю.
Привел единорога прямо в королевский дворец.
А единорог, как только увидел короля в золотой короне и красной мантии, засопел, захрипел. Глаза у него кровью налились, шерсть дыбом, рог как меч торчит. Испугался король и кинулся бежать. И все его воины за ним. Далеко убежал король, так далеко, что назад дороги найти не смог.
А портной стал себе спокойно жить да поживать, куртки, штаны и жилетки шить. Пояс свой он на стенку повесил и больше ни великанов, ни разбойников, ни единорогов на своем веку не видал.
(Перевод с немецкого А. Введенского под редакцией С. Маршака, илл. В.Конашевича)