Белая Татьяна Любви все возрасты покорны Глава 1 Люсьена принимала дорогих гостей. Неожиданно к ней пришла ее бывшая одноклассница Юлия, с которой они не виделись лет десять, в компании с известной тележурналисткой из Москвы Еленой Виноградовой. Елена была ровесницей Люсиной дочери. Хозяйка обращалась к ней на «ты» и потчевала московскую гостью рыбными деликатесами Тюменского Севера: малосольным муксуном, строганиной из нельмы и черной икрой. — Люсьена Борисовна! В Московском ресторане на такое угощение всей моей зарплаты не хватило бы, — обратилась Елена к хозяйке. — Я просто умираю от блаженства. А строганину, вообще, никогда не пробовала. — Кушай деточка, не стесняйся. Друзья с Севера не забывают. Мы с мужем родились, и большую часть жизни там прожили. А что привело знаменитую журналистку в наш город? — поинтересовалась Люся. — Я всегда с большим интересом смотрю твои документальные фильмы и ток-шоу. — Мною задуман новый проект. Серия передач под общим названием: «Любви все возрасты покорны»! Во всех моих предыдущих работах, героями были довольно известные люди — артисты кино и театра, певцы, шоу-мены, депутаты и т. д. Теперь мне хотелось бы создать серию передач, героями которых станут обыкновенные люди. Обыкновенные люди, с необыкновенными любовными историями, — добавила она с улыбкой. — Ой, Леночка! — с явным сожалением вздохнула ее собеседница. — Сейчас по всем программам — криминал, боевики, детективы и болтливые депутаты. Тупые бразильские сериалы еще. О настоящей любви все забыли. — Мне много пришлось поездить по стране, — продолжила журналистка. — От незнакомых людей, особенно в поездах, я слышала такие романтичные, а порой, и драматичные реальные истории любви. Тогда и пришла в голову мысль о серии подобных передач. Я сама по профессии психолог. И, грешным делом, очень люблю разбираться в психологических перепитиях человеческих судеб. В Тюмени у меня намечались очень интересные герои. — В Тюмени я, практически, никого не знаю. Вот, Юлию Валентиновну случайно встретила в гостинице. Она шла к вам и прихватила меня с собой. Завтра, наверное, возвращаюсь в Москву. — Необыкновенные истории, говоришь? — задумалась Люсьена. — Я могла бы посоветовать тебе одного героя, которого очень хорошо знаю. Даже не с одной, а с двумя его необычными любовными историями, которые произошли с разницей в тридцать два года, — предложила женщина. — Люсьена Борисовна, вы меня просто спасете! — воскликнула Елена. — Ну, Борисовну давай оставим, я еще солидной себя не ощущаю, а о герое и его историях могу рассказать. — Юля, ты помнишь нашего Стасона? — обратилась она к однокласснице. — Конечно, помню, — ответила Юля. — Кстати, я тебя хотела о нем расспросить. — Они и сейчас неразлучны. И работают вместе. Стас генеральным директором, а Шура его замом. Хотя так они числятся по штатному расписанию. А на самом деле, являются совершенно равноправными партнерами в большом, разветвленном бизнесе. — Лена, ты временем располагаешь? — спросила Люся у журналистки. — В двух словах об этом человеке не расскажешь. — Времени у меня море. Я вся внимание, — с готовностью ответила та. Юля же, напротив, куда-то спешила и вскоре ушла. — Собственно, сами истории я только обрисую. Но хочу поподробнее рассказать тебе о человеке, который, возможно, станет твоим героем. Мне бы хотелось рассказать, как формировался его характер, чтобы тебе легче было понять его самого и его поступки. Сразу скажу, человек он сложный, неординарный. Женат второй раз. Как это не покажется странным, снова по любви. Только вот и первая его романтичная и даже трагичная история могла бы стать достойным сюжетом для хорошего романа. Зовут его Станислав Георгиевич Оболенский, — начала она свой рассказ. — Ему сейчас, как и нам с мужем, пятьдесят пять лет. Его жизнь настолько переплетена с нашей, что не удивляйся, когда я буду говорить и о нас. Достаточно сказать, что его единственный сын Юра, которому почти тридцать восемь лет, до сих пор называет меня мамой Люсей. — Люсьена, вы не ошиблись, может быть двадцать восемь лет? — спросила Лена. — Нет, я не ошиблась, — возразила та. — Двенадцатого декабря Юрочке исполнится тридцать восемь лет. Но, все по порядку. 10 сентября 1949 года в двух молодых семьях в один день родились сыновья — Стасик Оболенский и Шурик Радченко. Семьи жили в одном доме и даже на одной лестничной площадке. Очень дружили между собой и понятно, что мальчишки росли вместе. В то время устроить детей в детское учреждение было очень сложно, поэтому, когда малыши чуть подросли они оставались под присмотром бабушки и дедушки Стасика. До войны у бабы Софочки и деда Моисея было пятеро сыновей, но вернулся только младшенький — Георгий. Дед Моисей был истинным евреем. Носил длинные волосы, бороду, и сколько я его помню, всегда предпочитал черную одежду. По особым праздникам он даже заплетал впереди две тонкие косички. Между собой с женой они разговаривали только на иврите. Не удивительно, что мальчишки быстро научились этому языку. С младых ногтей старый Моисей внушал им, что мужчина должен быть сильным и душой, и телом. Размазывать сопли и слезы, жаловаться и ябедничать — позор! И два крошечных будущих мужчины учились переносить синяки и шишки, глотая слезы, но без рева. Дед Моисей обладал даром предвидения и был экстрасенсом. Он умел с одного взгляда увидеть в человеке его суть. Мой Шурик этому так и не научился, — с улыбкой заметила она, — а вот Стасу этот дар передался с генами по наследству. Дед предсказал еще в те времена крушение коммунистической идеи. А когда Стас подрос, стал давать внуку уроки ведения бизнеса, будучи совершенно уверенным, что его внучек станет жить при капитализме. А еще дед говорил мальчишкам, что жена у мужчины должна быть одна и на всю жизнь. Женщину должно оберегать не только от тяжелой работы, но и от лишних волнений. Он говорил, что мужчина должен как коршун парить над своим гнездом, закрывая жену и детей своими мощными крыльями. И всегда держать клюв и когти наготове от недругов. Отец Стаса был страстным рыболовом и охотником. Он очень рано стал брать сына с собой. Несмотря на протесты Елизаветы Романовны, его жены, Георгий Моисеевич таскал Стаса с собой буквально в рюкзаке, когда ему еще трудно было преодолевать большие расстояния. Так что воспитание нашего героя было самым спартанским. В первый раз вчетвером мы встретились в Доме Культуры, — продолжила Люсьена. — Тетя Лиза, мама Стасика, была пианисткой и работала там аккомпаниатором и культработником. Когда в ДК открылся кружок бальных танцев, она привела туда сына. Понятно, что Шурик автоматически оказался здесь же. Нас с Иринкой привели наши мамы. Стаса поставили в пару с Ирой, а меня с Шурой. А через год мы все пошли в один первый класс. Родители Стаса рассказывали, что буквально через неделю после начала занятий в танцевальном кружке, их шестилетний сын заявил, что они с Ирой женятся. Все посмеялись и забыли. Смех смехом, но с тех пор Ира со Стасом не расставались никогда. Если мы с Шурой то дружили, то ссорились, влюблялись в других и снова мирились. Прошли много преград, прежде, чем решили пожениться, то для Стаса с этого времени существовала только одна девчонка на свете — Ирочка. |
Их история длилась многие годы и вот только недавно они смогли соединиться. Но моя «Джульетта» попала в больницу с аппендицитом. И, по всей видимости, командировка срывается. Главный редактор меня убьет, — усмехнулась женщина.
Они ведь с твоим Шуриком неразлучны были.
И старики были только рады, что у них появилось вроде бы сразу двое внуков.
Так состоялось наше знакомство.Татьяна Белая ★ Любви все возрасты покорны читать книгу онлайн бесплатно
1234567…77
Белая Татьяна
Любви все возрасты покорны
Глава 1
Люсьена принимала дорогих гостей. Неожиданно к ней пришла ее бывшая одноклассница Юлия, с которой они не виделись лет десять, в компании с известной тележурналисткой из Москвы Еленой Виноградовой. Елена была ровесницей Люсиной дочери. Хозяйка обращалась к ней на «ты» и потчевала московскую гостью рыбными деликатесами Тюменского Севера: малосольным муксуном, строганиной из нельмы и черной икрой.
— Люсьена Борисовна! В Московском ресторане на такое угощение всей моей зарплаты не хватило бы, — обратилась Елена к хозяйке. — Я просто умираю от блаженства. А строганину, вообще, никогда не пробовала.
— Кушай деточка, не стесняйся. Друзья с Севера не забывают. Мы с мужем родились, и большую часть жизни там прожили. А что привело знаменитую журналистку в наш город? — поинтересовалась Люся. — Я всегда с большим интересом смотрю твои документальные фильмы и ток-шоу.
— Мною задуман новый проект. Серия передач под общим названием: «Любви все возрасты покорны»! Во всех моих предыдущих работах, героями были довольно известные люди — артисты кино и театра, певцы, шоу-мены, депутаты и т. д. Теперь мне хотелось бы создать серию передач, героями которых станут обыкновенные люди. Обыкновенные люди, с необыкновенными любовными историями, — добавила она с улыбкой.
— Ой, Леночка! — с явным сожалением вздохнула ее собеседница. — Сейчас по всем программам — криминал, боевики, детективы и болтливые депутаты.
Тупые бразильские сериалы еще. О настоящей любви все забыли.
— Мне много пришлось поездить по стране, — продолжила журналистка. — От незнакомых людей, особенно в поездах, я слышала такие романтичные, а порой, и драматичные реальные истории любви. Тогда и пришла в голову мысль о серии подобных передач. Я сама по профессии психолог. И, грешным делом, очень люблю разбираться в психологических перепитиях человеческих судеб. В Тюмени у меня намечались очень интересные герои. Их история длилась многие годы и вот только недавно они смогли соединиться. Но моя «Джульетта» попала в больницу с аппендицитом. И, по всей видимости, командировка срывается. Главный редактор меня убьет, — усмехнулась женщина.
— В Тюмени я, практически, никого не знаю. Вот, Юлию Валентиновну случайно встретила в гостинице. Она шла к вам и прихватила меня с собой. Завтра, наверное, возвращаюсь в Москву.
— Необыкновенные истории, говоришь? — задумалась Люсьена. — Я могла бы посоветовать тебе одного героя, которого очень хорошо знаю.
Даже не с одной, а с двумя его необычными любовными историями, которые произошли с разницей в тридцать два года, — предложила женщина.
— Люсьена Борисовна, вы меня просто спасете! — воскликнула Елена.
— Ну, Борисовну давай оставим, я еще солидной себя не ощущаю, а о герое и его историях могу рассказать.
— Юля, ты помнишь нашего Стасона? — обратилась она к однокласснице.
— Конечно, помню, — ответила Юля. — Кстати, я тебя хотела о нем расспросить. Они ведь с твоим Шуриком неразлучны были.
— Они и сейчас неразлучны. И работают вместе. Стас генеральным директором, а Шура его замом. Хотя так они числятся по штатному расписанию. А на самом деле, являются совершенно равноправными партнерами в большом, разветвленном бизнесе.
— Лена, ты временем располагаешь? — спросила Люся у журналистки. — В двух словах об этом человеке не расскажешь.
— Времени у меня море. Я вся внимание, — с готовностью ответила та.
Юля же, напротив, куда-то спешила и вскоре ушла.
— Собственно, сами истории я только обрисую. Но хочу поподробнее рассказать тебе о человеке, который, возможно, станет твоим героем. Мне бы хотелось рассказать, как формировался его характер, чтобы тебе легче было понять его самого и его поступки. Сразу скажу, человек он сложный, неординарный. Женат второй раз. Как это не покажется странным, снова по любви. Только вот и первая его романтичная и даже трагичная история могла бы стать достойным сюжетом для хорошего романа.
Зовут его Станислав Георгиевич Оболенский, — начала она свой рассказ. — Ему сейчас, как и нам с мужем, пятьдесят пять лет. Его жизнь настолько переплетена с нашей, что не удивляйся, когда я буду говорить и о нас. Достаточно сказать, что его единственный сын Юра, которому почти тридцать восемь лет, до сих пор называет меня мамой Люсей.
Читать дальше
1234567…77
Американский ученый: Татьяна и Т. С. Элиот
Меня исключили из редакционной коллегии Review, уволили без промедления, как будто я ушел в самоволку от какого-то царского двора, когда я только и делал, что работал над малоизвестный литературный журнал.
Нам пришлось занять пустую кладовку в подвале Гамильтон-холла, иначе у нас не было бы собственной штаб-квартиры. Я пропустил только одно проклятое заседание правления. Я не был студентом-стипендиатом, как Оуэн и другие члены правления, и мне приходилось несколько раз в месяц моделировать мужское нижнее белье, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Но мое изгнание было связано не с той пропущенной встречей. Оуэн хотел мои билеты.
«Вам придется их вернуть, — сказал он.
Он хотел эти чертовы билеты для своих мамы и папы, и у него не хватило тяги к декану, чтобы достать их самостоятельно. Я боготворил Оуэна, был его плебеем на
«Ты не можешь получить билеты, Оуэн».
— Это мятеж, — сказал он.
— Гроссман, обыщите его карманы.
Но никто на доске не стал бы со мной связываться. Я был бодибилдером задолго до того, как начал читать книги, и именно поэтому я пользовался таким спросом как модель-мужчина; У меня была скульптурная, лесная манера, которую хотел видеть каждый торговец в своем выставочном зале. Я по-прежнему должен был быть осторожен с Оуэном. Его отец был литературным агентом с Манхэттена, имевшим связи с Iowa Workshop, где Фланнери О’Коннор написала свои первые рассказы. Мы украли у О’Коннор, скопировали ее стиль, привезли ее захолустных персонажей в Морнингсайд-Хайтс и мечтали учиться в Айове. Так что я должен был быть более покорным. Но я мог думать только о Татьяне.
Она вошла в мой класс по русскому роману XIX века в середине семестра, как аристократическая беспризорница, в тонком белом платье; у нее был бледный туберкулезный вид, как будто она только что сбежала из больничной палаты. Ее пальцы все время дрожали. Она была скорее блондинкой, чем блондинка, с близорукими голубыми глазами и крошечным вздернутым носом.
По ее словам, Татьяна училась в старшем женском колледже через дорогу, и для ее окончания требовалось еще три кредита. Вот она и обрушилась на нас, говоря по-русски лучше, чем наш проф.
О Татьяне ходили всякие слухи, что она довела до самоубийства председателя славянского факультета, что у нее роман с одним из наших призеров-физиков и с его женой, что она любовница Русская изгнанница вдвое старше ее — неопубликованная поэтесса, еще более обедневшая, чем она. Ходили также слухи, что она праправнучка Толстого.
Так что я последовал за ней после уроков.
«Татьяна, — кричу я, — у меня два билета».
Она сделала вид, что не заметила, что я назвал ее имя. Я стоял там, подвешенный в тишине, которую она создала из ветра на Колледж-уок.
«А ты кто?» — наконец спросила она.
«Я на ваших курсах русской литературы».
Она хихикнула про себя, сморщив нос. — Ты имеешь в виду камеру пыток, которая плюется романами, как колбасная фабрика… Школьник, ты можешь одолжить мне 20 долларов?
Работа моделью в швейном районе сделала меня богатым, поэтому я достал пачку 20-долларовых банкнот и дал ей одну.
Она сжала его в своей птичьей руке. — Что это за билеты, о которых вы говорите?
— Элиот, — сказал я.
Теперь она прищурилась, впервые заметив, что мои скулы были такими же высокими, как и ее.
— А где такому школьнику, как вы, взять билеты на лекцию Т. С. Элиота? Преподавателям приходится просить места». А теперь Татьяна немного уступила мне. — Покажите мне ваши билеты, пожалуйста?
Я вынул их из бумажника, где завернул в целлофан.
«Я главный редактор журнала Review и…»
«Встретимся возле Макмиллина без четверти семь».
Я не знал, что надеть. Поэтому я позаимствовал темно-синий смокинг у одного из производителей, который также дал мне бархатное пальто с соболиным воротником. И я встретил Татьяну возле театра Макмиллина, на Бродвее. Я никогда не видел ее с губной помадой или на высоких каблуках. Эта красная полоска на ее рту заставила ее бледные глаза мерцать, как у сочной кошки.
— Школьник, — сказала она.
Но она взяла меня за руку, и как мне все завидовали — преподаватели, помощники деканов, старейшины факультета, редакторы Шут и Зритель, и их даты, и моя собственная редакция, с Оуэном в ведущий. Он был в ярости. Я пришел на лекцию Элиота с оборванной принцессой, с которой спала во сне половина колледжа, ломала ее хрупкие кости, пробовала на вкус ее слюну и кровь.
— Ты заплатишь за это, — прошептал Оуэн мне на ухо, пока Татьяна его игнорировала. Мы заняли свои места. Ашеры шпионили за ней. Жены преподавателей ласкали борозды на их глотках. И тут на сцену вышел Элиот. Ему, должно быть, было около 70 лет, нашему величайшему живому поэту, чья первая жена Вивьен умерла в приюте. Когда-то он был банковским служащим. Он немного пошатнулся, но пришел не один. Он был новобрачным. А с ним на сцене была его вторая жена — Валерия. Я полагаю, что у нее были рыжеватые волосы. Я не мог точно сказать в тусклом свете. Она была полнее, чем он, вдвое моложе его, немного чопорная, а у него была внезапная грациозность гораздо более молодого человека.
Он редко читает публично. Но Валери вытащила его из кокона в лондонском издательстве, где он работал. Он спел нам «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока» с Валери рядом с ним, совершенно неподвижной, неумолимой, в то время как он танцевал, как дервиш.
Татьяна никогда не отпускала мою руку. Она не была здесь праправнучкой Толстого, не была ни сиреной, ни беспризорницей. Она была поклонницей, как и все мы, слушая грубое мурлыканье хозяина, которое будет звучать в ее ушах вечность, как и в моих.
Татьяна плакала.
Элиот ответил на несколько вопросов, но чтение вымотало его, и он не мог перейти от Пруфрока к Тому Элиоту. Татьяна рябила под платьем. Она встала и выбежала из Макмиллина.
«Не могли бы они оставить его в покое?» — пробормотала она, когда я догнал ее возле театра. «Он дал нам этот подарок, а мы тираним его вопросами. Он не водевильный клоун. Он не выступает».
Я не знал, что делать дальше.
Так я спустился с ней в метро. Мы вышли на Коламбус-Серкл, и я, как призрак, следовал за ней от IRT до Независимой линии и поезда D. Я не осмеливался говорить о Т. С. Элиоте. Я мог сказать, как сильно его встревожило ее чтение, словно каждая строчка Пруфрока была высечена на ее щеках, а под кожей остались следы крови.
«Школьник, что ты будешь делать после выпуска?»
«Поезжайте в Айову, если я смогу туда попасть».
Казалось, ее бледно-голубые глаза вылезли из орбит. «Айова?»
Я рассказал ей о Мастерской и о том, как можно изучать литературное ремесло с теми же наставниками, что и у Фланнери О’Коннор.
Она даже не потрудилась подавить собственный смешок. Она издевалась надо мной хуже, чем когда-либо издевалась над нашим профессором русской литературы. Она назвала его Обломовым в честь одного из наших школьных романов о ленивом помещике, который не мог встать с постели; а я для нее был другим Обломовым, другим хамом.
«А чему тебя научат в твоей драгоценной Мастерской? Делать гимнастику перед тем, как сесть писать? Или у вас будут упражнения для пальцев для мозга и души? Исаак Бабель ехал с Красной конницей.
Это была его мастерская. Лев Толстой был капитаном артиллерии во время Крымской войны. Достоевскому днем и ночью снились убийцы с топорами…»
Мы вышли на Гранд-стрит, в Нижнем Ист-Сайде, районе, куда моя мать приехала прямо из Белоруссии и где ее отец совершал мелкие грабежи для республиканских вождей. Восточного Бродвея. Он был одиноким волком, одним из последних республиканцев в Нижнем Ист-Сайде. Я обожал его. Он не был благочестивым человеком, даже не принадлежал к синагоге. Он доставил кошерных индеек перед днем выборов в своей тщетной попытке собрать голоса. Демократические хулиганы будут выть на него и сбивать с толку каждые полгода. Но дедушка никогда не покидал Республиканскую партию. Так что я не был незнаком с улицами Татьяны. Я задавался вопросом, жила ли она со своим племенем русских аристократов в каком-то загадочном дворце, спрятанном среди лабиринта многоквартирных домов и кошерных заводов по производству солений.
Я знал каждый двор, каждый шаг, прогулявшись по этим улицам с дедушкой, который был участковым начальником партии, у которой было название, но не было избирателей.
Он был великолепным экскурсоводом. Он рассказал мне о еврейских проститутках и сутенерах с Аллен-стрит, которые дефилировали под мраком эстакады, пока Вторая авеню Эль не была снесена, чтобы предоставить военным металлолом.
«Это была панорама», — сказал дедушка. Родившийся в Минске, он переехал в Одессу, где пробрался на норвежский корабль в гавани и прибыл на остров Эллис в 1907, мелкий преступник с уголовными делами. Но ничто в Одессе, с ее еврейскими бульварами и кафе, не могло сравниться со всем человеческим грузом на Аллен-стрит 40 лет назад, сказал он, — дуновение дешевых духов, пот, бани, проститутки с запавшими глазами и пластиковый дождь. шляпы, еврейские сутенерши с их остроконечными каблуками танцовщиц фламенко. Аллен-стрит теперь представляла собой череду участков и шиномонтажных мастерских.
Когда мы с Татьяной спустились в Нижний Ист-Сайд, многоквартирные дома, казалось, покрылись завесой пыли. Мы шли под въездом к Вильямсбургскому мосту, в другой стране тьмы, с заброшенными школами, фабрикой по производству мацы, которая теперь была церковью с магазином, синагогой, превращенной в общественный приют.
Мы прибыли на улицу Атторни. Грохот с моста выбил из моих ушей любую другую музыку. В одном из многоквартирных домов окна были забиты картоном; его крыльцо исчезло в груде щебня. Но дом Татьяны остался нетронутым; у него была искусная кирпичная кладка и каменные карнизы — последний дворец в Нижнем Ист-Сайде.
Я последовал за ней в здание; она сошла с высоких каблуков, как бледная Золушка, и в чулках поднялась по лестнице. Стены были сделаны из гофрированной жести; чем ближе мы подходили к пятому этажу, тем тряслись перила; лампы на нескольких лестничных площадках перегорели. Ее светлые волосы сияли серебром в тени.
«Обломов, не стой как болван».
Дверь ее квартиры не была заперта. Я чувствовал себя нарушителем, но я вошел внутрь. Она жила в квартире с ванной на кухне, туалетом, застекленным матовым стеклом, гостиной с неровными половицами, покрытыми клеенкой. У окна сидел человек с трубкой в зубах. Ему должно быть 50 или 60 лет; у него были желтовато-белые волосы, и он был похож на гниющего изнутри ангела; у него были мешки под глазами и опухшие бесцветные щеки.
Сначала я подумал, что это ее отец, но они ругались друг с другом, как разлученные любовники, и довольно скоро я понял, что это ее муж, Павел. Он упрекнул ее за то, что она говорила по-русски.
» Дорогая, познакомь меня со своим новым другом.»
«Он мне не друг. Он Обломов. И он подобрал меня возле Гамильтон Холла.
«Вот так. С билетами на чтение поэта, который никогда не читает публично. Я бы убил, чтобы быть там».
«Ну, — сказала она, — ты мог бы задушить меня и пойти с Обломовым в свитки».
Мы пили шнапс и чай с клубничным джемом и жевали маковые лепешки. Павел был поэтом, когда-то был казначеем Союза писателей Москвы. У него была своя дача в Переделкино. Но в пьяном угаре среди товарищей-поэтов продекламировал куплет о кислом запахе пропотевшего мундира Сталина. Он был лишен всех почестей, потерял дачу и лимузин. Он мог бы угодить в подвалы Лубянки, но за год до этого он организовал по Москве делегацию американских писателей, и те же самые писатели писали Сталину, умоляя разрешить Павлу въехать в Соединенные Штаты как истинному советскому первооткрывателю.
.
У Павла были жена и двое детей. Но он сбежал без них и привел с собой свою 17-летнюю секретаршу из Союза писателей, которая была не праправнучкой Толстого, как я предполагал, а дочерью шофера Павла. Ее бы передавали от поэта к поэту, пока ее бледные глаза не стали стеклянными, поэтому она решила сопровождать Павла. Теперь он был двоеженцем со второй женой, шпионкой Славянского ведомства, иначе она не забрела бы ко мне в класс.
Павел злился на позор клеенки и на эту дачу в Нижнем Ист-Сайде, но не переставал говорить о Т. С. Элиоте. Он допрашивал меня, как комиссар.
— Перестань, — сказала Татьяна. «Он мальчик. Мечтает о школе писателей, о мастерской для роботников».
Павел сосал шнапс. «Что вы ожидаете? Это Америка… Обломов, зачем ты сюда приехал? Ощупать жену за занавеской, пока я сплю?
Он встал из-за стола, повернулся, наткнулся на кухню и вернулся с разделочным ножом.
«Что дает вам право подкупить мою жену единственной в мире вещью, которая может ее подкупить? Не норковые воротники и не кадиллак.
Поэзия ».
Я сидел, пока он кружил вокруг стола. Татьяна кралась за ним со старинным паровым утюгом, который она, должно быть, привезла с дачи Павла — в качестве приданого. Он был похож на гигантскую черепаху с ручкой. Она постучала ему один раз по затылку. Он рухнул на клеенку.
«Ты убил его».
«Не волнуйтесь. Он воскреснет из мертвых».
И она села со мной, а Павел захрапел.
«Но зачем ты меня сюда пригласил?» — спросил я богиню.
«Пришлось наградить школьника. Я месяцами собирался купить билет. И тут на ровном месте появляется Обломов. Я не монстр. Я должен был наградить тебя.
И она снова взяла меня за руку, перешагнула прямо через храпящее, скрюченное тело Павла, встала к стене, как несовершенная Мадонна с бледно-голубыми глазами, и вылезла из трусов.
Больше она никогда не появлялась в моем классе русской литературы. Я искал ее в Философском зале. Я брал больше уроков русского. Я думал об обыске на Атторни Стрит.
Нож Павла меня не беспокоил. Меня беспокоила пустота в ее глазах, когда она открыла дверь. Но я не был совершенно безрассудным. Я наладил отношения с Оуэном и вернулся в его редакцию. Он назвал меня своим наследником.
Я преуспел в Review . Мы выиграли всевозможные призы — и за оформление журнала, и за оформление обложек, и за рассказ о мальчике, который везет на тачке своего умершего дедушку через всю Армению и хоронит его на склоне горы. Но все, о чем я мог думать, это улица Атторни, с ее гофрокартоном на стенах, с разбитой плиткой, запахом кошачьей мочи на лестнице и моей нищенской наградой от Татьяны — совокупляющейся, как пара прогульщиков, в то время как ее муж лежал на клочке клеенки с шишкой на затылке. Ее тело не двигалось, пока она стояла у стены; не было ни любовного крика, ни даже поцелуя, но эти бледные глаза блестели, когда я смотрел и смотрел, и тут я услышал легчайший стон, как какой-то ребенок, подавляющий крик восторга.
Тем не менее, я сделал себе имя на Морнингсайд-Хайтс.
Я был в типографии два раза в месяц, мои карманы были набиты гранками, мои ладони были испачканы чернилами, которые могли быть брызгами черной крови…
А потом я увидел ее возле Философского зала, с группой аспирантов и профессоров, ходят как контрабандисты или секретные агенты. Они все были влюблены в эту сирену Нижнего Ист-Сайда. Она остановилась на мгновение, чтобы подразнить их, я полагаю, и поцеловала меня перед всей труппой, ее язык корчился у меня во рту. Потом она оттолкнула меня.
— Школьник, — сказала она, — не стесняйся. Приезжайте в наше волшебное королевство снова. Павел очень скучает по тебе.
Я был дурак, я пошел на Атторни-стрит с горстью роз. Павел встретил меня в дверях желтыми глазами-бусинками. На нем был купальный халат, облегавший тело. Его зубы стучали. Он взглянул на розы, сделал пируэт и неуклюже исполнил антраша. Мне пришлось его поддерживать, иначе он упал бы на стул.
«Обломов, розы мне… или жене?»
А потом он ел лепестки, как сумасшедший, сожрал каждый.
— Я голоден, — пробормотал он, весь его рот был малиновым.
— А, — сказал я, не обращая внимания на гниющую на его спине мантию. — Тогда я приглашу вас с Татьяной на ужин. Я не бросила модельную карьеру, даже с версткой в кармане.
— Татьяны нет, — настаивал поэт с размятыми лепестками на языке.
«Тогда зачем она пригласила меня на Атторни Стрит?»
— В виде жестокой шутки, — сказал он. – Она живет со своим научным руководителем.
Итак, Павел оделся, и мы спустились по искривленной лестнице, приземлились в пыльной буре у Вильямсбургского моста, две томящиеся от любви души, и пошли к Кацу, кошерному некошерному магазину деликатесов, который раньше был дедушкиной столовой на Нижнем Востоке. Сторона когда-то. Каких бы республиканцев он ни убирал с улиц, он держал их в заложниках у Каца, кормил их гороховым супом и бутербродами с пастрами. Я взял два билета у сборщика пошлины возле двери, и мы встали в очередь с нашими подносами, а кассирши издевались над нашими скорбными взглядами, протыкали наши билеты металлическими приспособлениями, которые могли бы откусить нам пальцы, и мы вернулись к нашему столику с подносами.
маринованного языка и квашеной капусты, а также бутылки сельдерейного тоника доктора Брауна.
«Где водка? Я не могу переваривать без водки или шнапса».
Я заставил его выпить тоник с сельдереем и закусить квашеной капустой. Он съел половину тарелки.
Я отдал наши перфокарты кассиру, заплатил за еду, и мы пошли в одну из столовых Павла, убогий бар на Деланси, темный, как подземелье. Мы хлебали водки два часа и, спотыкаясь, брели обратно на Атторни-стрит, как парочка бандитов.
«Брат, — сказал я, — я переведу твои стихи — опубликуй их в Обзор . Ты никогда не станешь богатым или знаменитым, но у тебя будут читатели».
Он цитировал мне Пушкина и Лермонтова, валялся в их словах, пока мы помогали друг другу подниматься по лестнице.
— Будем жить вместе, — прорычал он. «Мы будем работать официантами у Каца… и писать стихи на стороне». Он возился со своими ключами. «К черту Москву и Сталина в его мавзолее».
Я присоединился к припеву Павла.
«К черту холодную войну… и научного руководителя Татьяны, кем бы он ни был».
— И к черту Татьяну, — сказал Павел, когда мы вошли в затемненный холл. Она стояла в тени, куря черную сигарету с горьким ароматом. Павел включил свет. Он издал тихий вскрик; обе его руки дрожали. Меня смутила и насторожила Татьяна, которая была в белом гриме, как труп или клоун.
— Два моих милых мальчика, — прошептала она.
— Убирайся, — закричал Павел. — Вам здесь не рады… Обломов, посмотрите на нее. Она пришла к нам в своей посмертной маске».
Она ударила Павла одним из своих крошечных кулачков, и он приземлился на пол.
«Школьник, — сказала она, — мне нужны деньги».
Голова Павла была похожа на большой локон волос. Я слушал, как он храпит. Должно быть, от меня воняло водкой и квашеной капустой.
«Ты поэтому пригласил меня в свое волшебное королевство? Чтобы обшарить мои карманы?
Я скомкал все двадцатки, которые у меня были, и швырнул ей.
— Этого будет недостаточно, — сказала она. Я был бессилен. Балалайки у меня в крови не было. Все, что я мог сделать, это обманом заставить ее прочитать Т. С. Элиота. Я даже не мог выписать ей чек. Розенцвейг, владелец компании по производству каталогов, платил всем своим моделям наличными.
«Сколько тебе нужно?» Я попросил.
«Тысяча долларов».
Она запрокинула голову, как дочь московского ростовщика.
«Мы в яме. Мы не платили арендную плату месяцами».
– Но ты живешь на окраине с каким-то старейшиной Славянского департамента. Позвольте ему выручить вас.
— Идиот, — сказала она. «Я живу прямо здесь… с Павлом. Я стал попрошайкой Философского зала. Я переспал с несколькими моими поклонниками, ну и что?
Я хотел переломать ей кости и убежать с ней. И все же я не был кавалером. Я побежал к Розенцвейгу. У него были самые выразительные глаза в творении, всегда наполненные слезами.
» Бойчик, она разобьет тебе сердце.
»
«Я буду работать по выходным», — сказал я ему.
Он открыл свой сейф и достал аккуратный сверток, перевязанный резинками. У него были силовики, у этого купеческого князя. Мне пришлось заставить его поклясться, что он не причинит вреда Татьяне или Павлу.
— Не волнуйся, — сказал он, шмыгая своими широкими ноздрями. «Я всегда могу зашить тебе глаза и продать в цирк».
Но он бы не причинил мне вреда. Он никогда не прикасался к своим 9Товар 0005. Он не мог допустить, чтобы я появлялась в каком-нибудь индустриальном календаре с разрисованным лицом.
Таких, как они, мошенников, облачившихся в священное полотно литературы, я еще не встречал. Розенцвейг предупредил меня, что они исчезнут, и они исчезли — без единого слова исчезли из многоквартирного дома со всеми своими безделушками, а я поднимался все выше и выше на Review . Мне не пришлось устраивать дворцовый переворот — Оуэн вышел из правления.
— Стервятник, — сказал он.
— Ты ел мои внутренности.
«Вот что делают стервятники».
Мне не было особой жалости к Оуэну. Он издевался над всеми нами, распял мои лучшие рассказы своим зеленым карандашом. Без Оуэна Обзор выиграл еще больше призов, и меня пригласили на ежегодную вечеринку декана, но я не мог представить, что появлюсь без этой беспризорной принцессы рядом со мной.
Я бродил по территории дедушки, убежденный, что могу вызвать Татьяну каким-то волшебным кусочком своего разума. Я был на Аллен-стрит и представлял, как еврейские проститутки дефилируют в своих шелках во время правления дедушки в качестве лорда-республиканца. И пока я мечтал, появилось привидение в рваном шелковом тюрбане, с множеством сумок для покупок. Должно быть, она охотилась за скидками в китайских бакалейных лавках на Гранд-стрит.
— Татьяна, — сказал я. Я напугал ее. Она уронила одну из сумок. Я нагнулся и помог ей собрать отступнические апельсины и грейпфруты, а она дразнила меня своими бледно-голубыми глазами.
— Павел не может тебя простить, — прохрипела она. «У него до сих пор на языке вкус сельдерейного тоника».
Я знал, что у меня не так много времени, чтобы торговаться с ней. «Я дам тебе еще тысячу баксов, — выпалил я, — если ты пойдешь со мной на вечеринку к декану».
Я дал ей все наличные деньги, которые у меня были под рукой, в качестве залога, но я был чертовски подозрительным. Она могла никогда не появиться на Морнингсайд-Хайтс, в этом тюрбане или без него, сколько бы я ей ни предлагал. И я дулся с неделю или около того, уверенный, что мне придется столкнуться с деканом и его женой без Татьяны…
Пока я ждал в Философском зале, она появилась с ветром, закутанная в шарф, мой белокурый ангел. У нее была серебряная сумочка, красные туфли-лодочки.
Татьяна схватила меня за руку, и мы прошли в гостиную, где все мужчины декана и их жены уставились на нас. У нее было серебряное сияние под мягким светом. Она улыбалась и пила пунш вместе с почетными учениками, которые носили свои ключи Phi Beta Kappa, прикованные к жилетам, как медальоны.
— Ну, — прошептала она, — я выступаю для тебя, милый? Ты должен мне 860 долларов».
Я засунул ей в серебряную сумочку конверт. — Вы ведь никогда не были здесь студенткой, Татьяна?
Она отхлебнула пунш и расхохоталась. «У кого было время, терпение или деньги? Нет, я приехал в кампус как марсианин из Москвы. Я знал о русской литературе больше, чем все русисты. Говорили о стипендиях. Но у меня не было академических кредитов. Я была секретарем Павла… и его шлюхой. Поэтому нам пришлось научиться выживать. Мы брали взаймы, мы просили».
«Но ведь ты могла бы его бросить, уйти жить к…»
«Какой-то толстый русский профессор, который бы накормил меня тортом. У меня было много предложений».
Татьяна танцевала с деканом. Помощник ректора флиртовал с ней, а жена ректора относилась ко мне как к своему личному сатрапу. «Она драгоценность, дорогой мальчик. Вы должны привести ее на наши обеды и чаепития. Я требую! Она внучатая племянница Толстого.
И тут появился Павел в рваном пальто, как какой-нибудь заброшенный батутист.
Он качнулся через гостиную, врезался в чашу с пуншем и пролил пунш на декана и половину отличников.
«Братья, — крикнул он, — кто-то похитил мою жену».
Мне пришлось стоять там и смотреть, как белая рубашка декана превращается в кроваво-красную тряпку.
— Чарльз, — проворчала на декана жена проректора, — немедленно вызовите охрану. Кто этот ужасный тип? Какой-то сумасшедший пират, выпущенный из психушки?
— Нет, мадам, — сказала Татьяна. «Он мой муж».
И она вышла с вечеринки декана в своих красных туфлях-лодочках, блестки на ее сумочке создавали ауру серебряного света, которая на мгновение ослепила нас. Павел побежал за ней, а я за Павлом. Я догнал их возле станции метро. Татьяна достала из серебряной сумочки конверт, набитый деньгами, и швырнула его мне.
«Обломов, нам не нужны твои кровные деньги. Мы выживем».
Острый край конверта вонзился мне в щеку. «Татьяна, я отдавала свою задницу за каждый цент».
— Это все еще кровавые деньги, — сказала она, встряхивая Павла, когда он пытался поднять с тротуара разбросанные двадцатидолларовые купюры.
И она затащила его в темный колодец метро. Я стоял там, удивляясь собственному правонарушению. Я превратил Татьяну в самодельную богиню, когда она была существом со сложной кровью. Она и Павел могли быть толпой в Москве, окруженной небольшим союзом поэтов, но она угодила в Америку, где поэтам и их секретарям приходилось выживать без дачи. Так она скатилась в Нижний Ист-Сайд со своей любовью к Пушкину и черствыми корками хлеба.
Я написал о ней рассказ и опубликовал его в Review . «Ведьма из Переделкино» получила приз колледжа по художественной литературе, но я все еще был лишен. Татьяна задела больное место. Я не мог пронзить Ведьму, какой бы приз я ни выиграл. Я был мальчиком с чернильными пятнами на руках. Моей мастерской останутся бетонные сады Нижнего Ист-Сайда, где дедушка мучился как одинокий республиканский вождь, где из какого-то невозможного крана все еще текла сельдерейная тоника, а моя Татьяна плыла по улицам в рваном шелковом тюрбане.
Разрешение требуется для перепечатки, воспроизведения или другого использования.
Последний роман Джерома Чарина — Сержант Сэлинджер . Новый роман Big Red о Рите Хейворт и Орсоне Уэллсе будет опубликован в 2022 году.
Октябрь | 2014 | Татьяна Хадчити
В чем основное различие между адаптацией к среде старшей школы и средой колледжа при муковисцидозе? Ресурсов меньше?
Эта запись была размещена в Без рубрики Татьяна Хадчити.Имя: Пол Маршалл.
Возраст: 16 лет.
Родной город: Рай, штат Нью-Йорк. Несмотря на то, что он из маленького городка в пригороде Нью-Йорка, он вырос в очень активной семье, которая любит исследовать природу. Пол занимается различными видами активного отдыха, такими как кемпинг, рыбалка, скалолазание, вейкбординг, водные лыжи, катание на лодках и велосипедах, и это лишь некоторые из них. Пол также заядлый лыжник и сноубордист. Он начал кататься на лыжах в возрасте четырех лет, постепенно освоил их и начал кататься на сноуборде в возрасте одиннадцати лет.
Всякий раз, когда ему предоставляется возможность покататься на лыжах или сноуборде, он никогда не делает перерыв. Однако у Пола не часто есть возможность покататься на лыжах или сноуборде в своем районе, потому что горы для него недостаточно сложны. Его двоюродный брат порекомендовал ему Теллурайд, и они планируют отправиться в путешествие вместе со своими семьями. Поскольку в общей сложности их будет четыре человека, аренда квартиры, особенно Double Diamond, будет идеальным и доступным способом для семьи насладиться поездкой. Доступ к лыжным трассам — идеальный способ для Пола отправиться на склоны как можно раньше.
Имя: Тара Ньюман
Возраст: 24 года
Родной город: Сан-Франциско, Калифорния
Род занятий: финансовый аналитик в Goldman Sachs
Описание: Тара работает финансовым аналитиком в Goldman Sachs около полутора лет. . До приезда на восточное побережье она жила в Сан-Франциско и никогда раньше особо не путешествовала. Тара любит искусство и музыку; она посетила большое количество музеев Сан-Франциско и посещала как минимум один музыкальный фестиваль каждый год, начиная с 15-летнего возраста.
Недавно с ней связалась ее лучшая подруга из старшей школы и предложила вместе отправиться в расслабляющую сдержанную поездку летом 2015 года. Они обнаружили, что в Теллуриде проводится ряд музыкальных и художественных фестивалей и предлагается множество вариантов доступного жилья. Их лучшим выбором на данный момент является Теллурайд, и два лучших друга с нетерпением ждут возможности посетить фестиваль мятлика, фестиваль вина и фестиваль пленэра.
Чтобы изменить свою страницу «Связь с финансовыми службами доноров», Красный Крест может сделать несколько вещей. Во-первых, я не думаю, что на сайте четко указаны способы связи с Красным Крестом. Мне было трудно выбрать два способа отправить запрос: либо через Форму запроса о финансовом пожертвовании, либо по телефону 1-800-RED CROSS. Я думаю, чтобы сделать это более понятным для человека на странице, Красный Крест мог бы разместить эти два способа связаться с ним в верхней части страницы и сделать ее более заметной.
Еще одно предложение «свести к минимуму негатив», как заявила сегодня в классе старший вице-президент Сюзанна Купер, состоит в том, чтобы включить описание формы запроса на финансовое пожертвование и объяснить, чем она отличается от формы общего запроса. Я не понимал, почему существуют две разные формы, и подумал, что форма запроса на финансовое пожертвование нуждается в более подробном описании.
На странице «Услуги для доноров» я думаю, что весь процесс подачи онлайн-запроса немного сбивает с толку. Сколько времени занимает обработка вашего запроса? Вы получаете телефонный звонок или электронное письмо с ответом? Кроме того, существует ли конкретный адрес электронной почты, на который можно отправлять запросы, вместо онлайн-формы запроса через веб-сайт?
Эта запись была размещена в Без рубрики Татьяна Хадчити.WRIT_Dubliners_Essay
Запись опубликована автором Tatiana Hadchiti в рубрике Без рубрики.«Дублинцы» Джеймса Джойса — это сборник рассказов, в которых он критикует Дублин двадцатого века. В этих историях Джойс исследует паралич, который захватывает людей в Дублине и мешает им достичь своих целей и желаний; вместо того, чтобы активно пытаться преодолевать препятствия, стоящие на их пути, они полностью уступают своим целям. Черта личности, присущая большинству персонажей романа и выступающая как причиной, так и следствием этого паралича, — это пассивность, а именно у женщин. Учитывая гендерное неравенство в то время, женщины часто игнорируются обществом и не имеют таких же возможностей, как мужчины. Зная, что их попытки улучшить свое положение в обществе, скорее всего, потерпят неудачу, они пассивно относятся к своей жизни и не пытаются активно ее изменить.
Один из поздних рассказов Джойс, «Мать», рассказывает о миссис Кирни и ее решимости бросить вызов гендерным ограничениям общества.
В одной из многочисленных критических замечаний в адрес дублинцев Джейн Миллер утверждает, что важность «матери» в общем контексте дублинцев часто упускается из виду. Она указывает, что это эффективно иллюстрирует «социальное и экономическое положение женщин из среднего класса в Дублине на рубеже веков» (349): таких женщин, как миссис Кирни, которые откровенны и борются за свои права, осуждают и критикуют. Критики отвергают эту историю как сатиру и не могут полностью проанализировать миссис Кирни. Миллер, однако, исследует, как Дублин двадцатого века парализует гендер, и как возможности женщин сильно ограничены в этот период времени. Миссис Кирни в глазах Джейн Миллер изображается как «аутсайдер и злоумышленник» (361), которая не может избежать безудержного гендерного неравенства. В заключение она объясняет, что критикам следует уделять меньше внимания «поражению» миссис Кирни (369).) и больше внимания параличу, вызванному огромным гендерным неравенством в Ирландии того времени.
Общий аргумент Миллера о придании большего значения гендерному неравенству, чем чрезмерно напористой личности миссис Кирни, точен.
Миссис Кирни отличается от других женщин Дублинца, живущих в ту же эпоху гендерной дискриминации. В отличие от многих женщин, изображенных в этих историях, миссис Кирни активно пытается найти голос в своем обществе, где доминируют мужчины. Она хочет утвердить свою власть и авторитет, завоевать авторитет в мужском мире и пытается занять положение в обществе, выходящее за рамки ее определенной гендерной роли. Однако ее усилия оказываются тщетными, когда мистер Хулохан увольняет ее и говорит: «Я думал, что вы леди» (Джойс ___). Это заявление является конечным утверждением паралича миссис Кирни и доказательством того, что, как бы миссис Кирни ни пыталась заступиться за свою дочь, в конечном итоге у нее «нет выхода для самовыражения» (364).
Хотя Миллер справедливо утверждает, что критики должны больше сочувствовать миссис Кирни, а не отвергать ее как слишком агрессивную, важно отметить поведение миссис Кирни со своей дочерью. В дублинском обществе двадцатого века, где доминируют мужчины, мужчины обычно занимают руководящие должности и являются «главными мужчинами в доме»; женщины часто просто домохозяйки.
Миссис Кирни пытается перенять это мужское господство, и, хотя ей не удается заявить о себе с мистером Хулоханом, она проявляет ту небольшую власть, которую имеет, над своей дочерью. Миссис Кирни живет за счет Кэтлин и хочет использовать навыки своей дочери, чтобы жить той жизнью, о которой мечтала миссис Кирни. Миссис Кирни говорит за свою дочь на протяжении всей истории и борется за права дочери для собственного удовлетворения и личной выгоды, движимая решимостью сломать гендерные барьеры общества. Однако, когда г-н Хулоэн отпускает ее, г-жа Кирни описывается, как стоящая неподвижно «как разгневанное каменное изваяние» (128), буквальное изображение паралича. Ее напористая, обаятельная и проницательная личность противоречит гендерным ролям, навязанным обществом, и в результате она никогда не сможет добиться чего-либо существенного в Дублине; она парализована.
Хотя кажется, что миссис Кирни распоряжается жизнью своей дочери, Кэтлин, похоже, не ссорится с матерью и позволяет ей самой разобраться с ситуацией.
Миллер утверждает в своем аргументе: «В Дублинцах Джойс изображает Ирландию, где женщины — это те, кто держит вещи вместе, которые практически заботятся о семье, а мужчины, как правило, слабые, беспомощные мечтатели. и пьяницы» (360-361). Однако это утверждение не подтверждается в нескольких историях «Дублинца», а именно в «Эвелине» и даже в «Матери». Кэтлин, дочь миссис Кирни, не подходит под описание Миллера о женщине, которая «держит вещи вместе». Она — один из многих персонажей, в личность которых встроен элемент пассивности. В «Матери» Кэтлин в основном молчит на протяжении всей истории и говорит только один раз. Она не ищет денег за свои выступления; ее мать более непреклонна в том, что она получает деньги. Миссис Кирни даже «накинула плащ на свою дочь» (128), предполагая, что Кэтлин практически ничего не может сделать самостоятельно. В отличие от своей матери, у Кэтлин нет характера матери, чтобы бороться за свои права, и в конечном итоге ее усилия бросить вызов гендерным нормам будут тщетными.
Мы сталкиваемся с другим пассивным персонажем, таким как Кэтлин ранее в Dubliners с Эвелин. Она, как и Кэтлин, контрастирует с заявлением Миллера о дублинских женщинах. Она размышляет над тем, чтобы изменить ход своей жизни и исследовать незнакомое Буэнос-Айресе со своим предполагаемым любовником Фрэнком, и ближе к концу истории ее осенило: «Она должна сбежать! Фрэнк спасет ее. […] Она имела право на счастье» (31). Однако она, как ни странно, находит утешительное знакомство в Дублине, каждый день занимаясь одной и той же мирской рутиной и подчиняясь приказам своего пьяного отца, и в конечном итоге бросает Фрэнка. В конце «Эвелин» она стоит на причале, «ее белое лицо к [Франку], пассивное, как беспомощное животное» (32). В конце она не может даже поговорить с Фрэнком, что подчеркивает подавляющее влияние пассивности на ее личность.
Женщины в дублинцах Джеймса Джойса, как правило, пассивные персонажи; они принимают обстоятельства, в которых находятся, и не пытаются активно их изменить, если они недовольны.
Персонажи, иллюстрирующие эту черту характера, — Эвелин и Кэтлин; в то время как Эвелин не использует возможность исследовать новую, незнакомую жизнь и сбежать от своей обыденной рутины Дублина, Кэтлин не борется с мистером Хулоханом, чтобы получить деньги за свой концерт. Пассивный характер Кэтлин контрастирует с напористым, агрессивным характером, с которым мы сталкиваемся в ее матери, миссис Кирни. Джейн Миллер утверждает, что мы должны ценить личность миссис Кирни и попытаться избежать паралича гендерных ограничений, в которые она попала. Однако ее заявление о том, что «женщины — это те, кто держит вещи вместе», оказывается неточным в отношении Кэтлин и Эвелин. Джойс раскрывает нам две противоположные личности в дублинских женщинах, которые обе, в конечном счете, потерпят неудачу в борьбе за равные права.
Процитированные работы
Джойс, Джеймс и Марго Норрис. «Мать», Дублинцы . Нью-Йорк: WW Нортон, 2006. 128. Печать.
Джойс, Джеймс и Марго Норрис.
«Эвелин», Дублинцы . Нью-Йорк: WW Нортон, 2006. 31, 32. Печать.
В своей критике Джейн Миллер утверждает, что важность «Матери» в общем контексте дублинцев часто упускается из виду. Она отмечает, что это хорошо иллюстрирует «социальное и экономическое положение женщин среднего класса в Дублине на рубеже веков» (349).): таких женщин, как миссис Кирни, которые откровенны и борются за свои права, осуждают и критикуют. Критики отвергают эту историю как сатиру и не могут полностью проанализировать миссис Кирни. Миллер исследует, как Дублин 19 -го -го века парализует гендер, и как возможности женщин сильно ограничены в этот период времени. Миссис Кирни в глазах Джейн Миллер изображается как «аутсайдер и нарушитель» (361), которая не может избежать гендерных ограничений своего общества. В заключение она объясняет, что критикам следует уделять меньше внимания «поражению» миссис Кирни (369).
) и больше внимания параличу, вызванному огромным гендерным неравенством в Ирландии того времени.
Я считаю, что общий аргумент Миллера о придании большего значения гендерному неравенству, чем чрезмерно напористой личности миссис Кирни, точен. Миссис Кирни отличается от других женщин Дублинца, живущих в ту же эпоху гендерной дискриминации. В отличие от многих женщин, изображенных в этих историях, миссис Кирни активно пытается найти голос в своем обществе, где доминируют мужчины. Она хочет утвердить свою силу и авторитет и получить поддержку в мужском мире; она пытается занять положение в обществе, выходящее за рамки ее определенной гендерной роли. Однако ее усилия оказываются тщетными, когда мистер Хулохан увольняет ее и говорит: «Я думал, что вы леди». Это заявление является конечным утверждением паралича миссис Кирни и доказательством того, что, как бы миссис Кирни ни пыталась заступиться за свою дочь, в конечном итоге у нее «нет выхода для самовыражения» (364). Хотя я согласен с Миллером в том, что критики должны больше сочувствовать миссис Кирни, а не отвергать ее как слишком агрессивную, миссис Кирни, в некотором смысле, играет аналогичную роль мужчины в отношении своей дочери.
В «Матери» Кэтлин в основном молчит на протяжении всей истории; Миссис Кирни узурпирует ее голос и использует Кэтлин в личных целях. Кэтлин — пассивный персонаж, и она не ищет денег за свои выступления; ее мать более непреклонна в том, что она получает деньги. Миссис Кирни в этом смысле играет более мужскую роль, взяв под контроль ситуацию своей дочери и не позволяя Кэтлин отстаивать свои права.
1) Какие части эссе показались вам наиболее эффективными?
– У автора много полезной и актуальной информации по теме, к которой она обращается.
– Она включает отрывки из «Говорят», которые помогают ей в сочинении.
2) Какие части эссе вызвали у вас затруднение? Почему?
— Краткое изложение сюжета: автор включила в свое эссе много краткого изложения сюжета. Я думаю, что она могла бы более эффективно донести свою точку зрения, если бы немного сократила ее.
— Я не вижу четкого тезиса. Автор просто погружается в свою аргументацию, не обрисовывая в общих чертах, о чем будет эссе.
3) Какие части аргумента не убедили вас? Почему?
— Заключение на самом деле не связывает воедино все эссе; вопрос в конце не очень эффективен для подведения итогов всего эссе.
4) Что еще из вашего опыта чтения может помочь автору?
– Автор никак не соотносит свои аргументы друг с другом. Это просто похоже на сопоставление разных идей. Ей нужны лучшие переходы.
Запись опубликована пользователем Татьяна Хадчити в рубрике Без рубрики.1) Образ взгляда из окна на внешний мир появляется несколько раз на протяжении всей истории. Когда Габриэль сидит у окна и смотрит на снег на странице 192, и если снег является символом смерти, то почему Гавриил так хочет быть на улице? Он косвенно желает смерти?
2) На странице 219 у Габриэля есть прозрение? На протяжении всей истории Габриэль объективирует свою жену и, кажется, не может отделить ее от себя; он говорит о том, как овладеть ею, и неправильно понимает, что она чувствует.
Начинает ли он понимать, что она на самом деле отдельная сущность, у которой есть свои эмоции? Принимает ли он это?
3) В предпоследнем абзаце рассказа, на странице 223, Габриэль плачет о себе или о Гретте и Майкле? Это конкретно об их истории любви или о его неспособности иметь такую сильную, страстную любовь?
Эта запись была размещена в Без рубрики пользователем Татьяна Хадчити.«Болезненный случай»
Что-то, что показалось мне странным в «Болезненном случае», была фраза «если кто-нибудь помнит его», которую говорит рассказчик, когда мистер Даффи вспоминает свои отношения с Эмили Синико. Я не понимал нежелания мистера Даффи продолжать с ней отношения. История начинается с описания дома мистера Даффи, очень скромного, упорядоченного и пресного. Это описание отражает его личность в том смысле, что он отказывается принимать все, что неуместно. Когда Эмили берет его руку и кладет ее на свою щеку, он интерпретирует это как необычное и, следовательно, отказывается продолжать с ней отношения.