БИТВА ЗА СВЕТ. ИНТЕРВЬЮ С ПЕТРОМ МАМОНОВЫМ
Мы опаздывали. Необратимо. Начали понимать это где-то под Наро-Фоминском, но окончательно осознали уже на распутье трех дорог без единого указателя возле селенья с диковатым названием Волченки. Никаких шансов успеть. Что-то подсказывало, что герой, на интервью с которым спешили, к встрече с которым готовились столько времени, будет не особо этому рад.
Мага и волшебника Мамонова мы знали с юности. «Звуки Му» не были мычанием. Посвященные обнаруживали для себя удивительные вещи: абсурд обретал метафизический смысл, простые слова в странном порядке слагались в гимн Серому Голубю, песни разбирались на цитаты, и очень хотелось стать мумией, а еще – поселиться жить в музее и тоже танцевать на досуге буги.
За несколько недель до интервью мы смотрели из зала Театра имени Станиславского на совсем, казалось, не постаревшего «деда Петра», представлявшего новый спектакль «Дед Петр и зайцы». Магии и волшебства не убавилось: под песню «Волосы твои на ветру» внутри рождалось то же, что рождается, когда тебе 17 и ты уверен, что все, все, все у тебя впереди и точно будет. Теперь впереди была встреча не с магом и не с волшебником – с Петром Николаевичем Мамоновым, православным христианином, артистом и человеком, который уже навсегда вошел в нашу с вами историю.
Петр Николаевич, можете рассказать немного о своем детстве, семье?
Семья – это очень важно. Я вырос в хорошей семье, где мама и папа друг друга любили. Друг друга в первую очередь, а не детей, внучков, квартиру, работу… Они могли сказать мне: «Петя, мы хотим остаться одни, уйди к товарищам на пару дней».
И Петя?..
И Петя уходил. К товарищам. Не в этом дело. Должна быть иерархия. На первом месте – Бог, на втором – жена или муж, потом дети, потом внуки, потом работа, потом друзья… Лесенку надо строить. И мерседесы надо, и студию хорошую, и денежки нужны. Но потом. Потом. Сначала Бог. А что такое вообще – Бог? Это дух. А дух какой? Любви! А любовь это что? – Отдать. Вот и все, все очень просто. Мама с папой друг друга любили, то есть они исполняли божественный замысел. А дети – я и братец мой Алеша – на это смотрели и учились. И в нас это осталось на всю жизнь. Нас научили, как жить правильно. Как надо любить, жертвовать, помогать. Мама устраивала со мной всякие специальные воспитательные истории, когда не разговаривала со мной по два дня, если я совершал какое-нибудь хамство или гадость… Она с самых маленьких лет вложила в меня огромный труд, и я сейчас пожинаю плоды этого труда. Все, что во мне есть чистого, хорошего, светлого, – все от Бога, конечно, но и оттуда, из детства. Что человек хочет? Чтобы его любили. Что вы хотите, приехав ко мне? Чтобы я вас ласково принял, рассказал все, что вам хочется, дал себя сфотографировать… А я должен через свое «я», через свою усталость, через свою гордость – через это все переступить и двинуться к вам навстречу. Зачем я это делаю? Чтобы Господь меня не покинул. И если я сейчас вас выгоню – что я буду потом делать один, без него?! Ночью – как я буду спать?!
Но вы же так делаете время от времени?
Уже не делаю. Уже – не делаю! И не делаю из чисто прагматических соображений. Я хочу жить с Господом, со Святым Духом, в свою меру, конечно; и ради этого через себя имеет смысл переступить. Я хочу остаток дней, которые от крокодильской жизни моей мне остались, хотя бы немного не себе, а Богу послужить. Вот что я хочу. Это моя главная цель, остальное все сбоку или вообще мимо. Апостол Павел говорит: «Едите ли, пьете ли – все делайте во славу Божию». Вот, делаю себе красивый шкаф. Зачем? А затем, чтобы на него потом смотреть, радоваться и в таком настроении сделать хорошую радиопередачу про Элвиса Пресли. Чтобы какой-нибудь пятнадцатилетний послушал и сказал: «Ага! Я тоже хочу такой позитивный музон слушать» Из ста – один. Вот я спектакль сделал… Смотрю прессу: впервые такая прямо волна понимания. И радуюсь. Не потому что хвалят, я привык, а потому что поняли.
А почему поняли?
Сработало что-то. Хотя вещь не доведенная до блеска, будем улучшать. Но она про то, что интересует всех: про любовь и как страшно без нее. А уж журналисты – это самая безбожная публика. И то сработало! Я люблю позитив – ловлю, вытаскиваю его за нитку, и мне, вообще, кажется, что многое меняется в нашей стране. А ведь Бог – он как? Он может как в ту сторону, так и в эту. Он всемогущ. Поэтому, если мы будем стараться, каждый из нас: Петенька, Васенька, Зиночка, Клавочка, Вера Аркадьевна – все будем стараться, Господь скажет: «Ради них я сделаю, ради них в этой стране будет хорошо».
В этой стране будет хорошо?
Ответ в каждом из нас.
То есть каждый из нас в ответе за этот мир?
А как же! «Общество состоит из единиц», сказал Эн Вэ Гоголь. Что такое общество? Общество – это ты, я, он, она, как в старой дурацкой советской песне поется. Серафим Саровский говорил: «Спаси себя – и хватит с тебя». Себя! Себя надо делать, а не общество. Не лозунгами, не тряпками махать, не на улицы ходить. Это потом можно делать, в рамках закона, опять же. А все эти истории… Спрашивают: «Петр Николаевич, а как вы относитесь к тому, что эти девочки в храме…» Я говорю: «Никак!»
А как вы относитесь?
Никак! Никак, повторяю! Никак. Положение мое христианина, если я таковым себя хочу видеть: тону! Каждый день в грехах своих тону. И чем больше света в мою затхлую душу проникает, тем больше я вижу, сколько трещин по углам. Тону! Хэлп! Человек тонет, а его спрашивают, как ты к девочкам относишься, а он… (Показывает захлебывающегося человека.) Вот какая система. Иисус — он кто? Спаситель. Тону! Спаси…
Ну не верится, что вы никак к этому не относитесь и об этом не думали.
Во-первых, я не в курсе. И не хочу быть в курсе, это не мое дело. Вот дьявольская работа: надо нас растащить по нашим мнениям. Вот так он и действует, вот так он и работает – разделяет, сталкивает мнения. Вот чем вся пресса занята, к сожалению. За некоторым исключением все-таки… Исключения есть. Мы живем в великой стране, и людей хороших, умных, чистых до сих пор много. Эта земля вся полита кровью русских людей, мучеников, святых. Русских не по крови, а по духу. Духу любви. Ищем русскую национальную идею, а она давно есть – Святая Русь. В переводе Русь означает «военная дружина». Дружина борьбы со злом, но не в других, а в себе. А мы с тобой опять опоздали, не доделали, не достроили, вермуту напились, лежим… Тогда о чем говорить?
Но почему половина этих людей сказали в семнадцатом году: «Бога нет»? Как же так
Ну, не половина, малая часть… Все просто. Бог стал не нужен, мы сами, мол… Господь посмотрел: «Сами? Давайте сами». Господь же не наказывает. Он же Отец, Он хочет, чтобы детки вразумились, Он хочет нас взять к себе, туда, в Царствие Небесное. Где те люди теперь, кто сказали «Бога нет», и где те, которые сказали «есть»? Одни во тьме, а другие рядом с Богом, во свету. Ад – это же не сковородки или крючки. Рай и Ад – это с Богом или без него. Бог – это свет. А без света что? Темно. Темнота – это не сущность. Это «нет света». Свет – сущность. Тьма – это отсутствие света. Это очень важно понять. Так и эти все ленины-сталины… Никто их не наказывает, они одни со своими амбициями, со своими кровавыми мыслишками сидят без света. Всегда! Не 50, не 70, не 100 лет – всегда! Если вечности нет, эта жизнь бессмысленна. Вечность есть. Эта жизнь затем и нужна, чтобы приготовиться к экзамену, который все равно придется сдавать. Поэтому я здесь сижу и думаю: сегодня я день прожил, кому-нибудь от этого было хорошо?
И какие у вас ответы на этот вопрос?
Ответы у меня простые. Жена опять по глупости своей простудилась, лежит, боится спросить, нет ли у меня какого-нибудь лекарства. Я молчу, жду, что дальше. Она тоже по гордости молчит. Два зайца по углам молчащих. И вдруг я думаю: «А как бы поступил Христос?!» Да все понятно. Пошел в свою комнату, парацетамол достал, аспирин достал, принес. Уже могу дальше музыку слушать, лежать – все! Вот это движение Богу от нас и надо. Не результат, а постоянное движение в нужном направлении, вектор правильный. Пре-одоление.
В чем же преодоление?
Как в чем? А в том, что я прав! Я прав, я говорил: «Не ходи раздетая по улице, простудишься», – так тебя и надо, лежи, но сам иду и несу лекарство.
Но это нормально.
Внешне это выглядит ничтожным, пустяковым даже не случаем. А в семейных отношениях, бывает, вырастает в целую проблему: кто первый уступит, отдаст свою правоту вонючую, сделает первый шаг.
Гордость?
Горд каждый человек. Я про другое. Любое, любое дело мимо любви – это мимо Бога. А мимо Бога – это мимо вообще. Вот, смотрю, ребята денег срубили – что дальше? Забиться в угол и получить на них такие же низкосортные, вонючие удовольствия. Но Исаак Сирин пишет: «Снедь нищих гнусна богатым». Вот как. Вот как… Что говоришь, когда с наркоманом разговариваешь: «Не надо»? Нет, говоришь: «Старичок, есть другой кайф. Самый лучший, попробуй! Выбраться из мрака и жить в свету, с Богом, который никогда не предаст». Если мы, христиане, сами горим, то от огня зажжется огонь. Иногда мне верят молодые, те, которые в капюшонах… Которые уже вообще ничему не верят, так мы их обезнадежили. Особенно интеллигенция эта наша…
Вы не интеллигенция?
Ни в коем случае.
Друзья ваши?
Интеллигенция от какого слова? «Интеллект». Интеллект это что? Разум. Разум что? Помрачен. Помрачен чем? Гордостью. Гордость оглупляет, помрачает ум. Тогда вопрос: зачем же нам дан ум? Ум – страж сердца. Знаешь, как иногда: все болит, а щепоточка – живая. Вот это и останется – щепоточка вынется, а остальное пф-ф! – черви съедят. Вот это и есть ты – маленькое-маленькое. (Показывает пальцами щепотку.) На самом деле это очень велико перед Богом. И это потом будет вынуто, в новую плоть облечено, и назван будет каждый своим удивительным именем. И вот я читаю об этом и думаю: «Ой-ей, я хочу туда, я не хочу ничего другого». Вот что нам обещано! «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь» – так символ веры оканчивается. Недаром он этим оканчивается. Есть один канон об умершем: «Если тень Твоя так прекрасна, каков же Ты сам…» Я выхожу каждый день: такие облака, такие… Господь мне, как художник, то так сделает, то сяк, то дождик, то снег!.. Если даже мир наш так прекрасен, то каков же сам Творец этого всего?! Вот так рассказываешь парню этому, который двигает по вене, – иногда он мутный, а иногда рот открыл – и слушает…
Где вы их берете, этих парней? Они к вам сами приходят
Да где их не взять?! Они всюду, героин на каждом углу сейчас. На концерты приходят какие-то ребята, дружим с некоторыми… Не на эмоциях надо, а на чистоте, на вере, на правде. Лучше ж умереть за правду, чем от водки или передоза. Вот что должна пресса делать, вот что должна разгребать. Какими способами? Художественными. Всяческими. Думать, голову ломать. Замысел о нас такой прекрасный, сколько в нас мыслей удивительных, всяких чувств, тончайшего всего… Поэтому по сравнению с замыслом – тону.
Что помогает выплывать?
Господь плюс собственное устремление. Синергия. Две энергии: изо всех сил воздерживаться от греха и к Богу просьба. Сам – нет. Нас без нас Бог тоже не может спасти, хоть Он и всемогущий, но Он дал нам свободу. Зачем? Затем, что из-под палки мил не будешь. Любить можно только свободно. Вот какая схема. Дальше начинаются трудности. Дальше начинаются тончайшие вещи. Для этого и есть сто томов Святоотеческого наследия. Там, как в букваре, по ниткам разложено каждое движение нашего духа, души и тела, и все прописано от и до. Интересующийся изучит. Я вот читаю Исаака Сирина, святого VII века, и думаю: откуда он знает меня всего? Всего! Каждый изгиб. И что я сейчас сказал, и что почувствую, и что потом будет, и как. Это работает. Работает, потому что это замысел, это человек, сотворенный по образу и подобию Божества. Представьте себе: мы привыкли так, впроброс эти слова, а мы как Бог сотворены, мы – такие же, мы существа духовные. У нас эта жажда есть, это шестое – религиозное – чувство. Жизнь христианская – это прямое общение с живым Богом каждый день. Вот мы сидим – Христос рядом стоит. Он смотрит и видит меня всего: что говорю из бахвальства, как раздражился – я перед ним, всегда-всегда стараюсь.
Вы все время это чувствуете?
Иногда забываю о Боге, суета, сразу пусто. Я уже иначе, без него, жить не могу и не хочу.
А бывает так, что…
Бывать-то бывает. Но дело не в этом. Дело в направлении движения. И лучше можно становиться бесконечно, но и хуже тоже. Можно в бесконечное множество раз стать хуже. Вот ты такой плохой, сякой, лежишь пьяный, всех убил – успокойся, дядя, можно еще хуже. Наша вера – спасение и созидание постоянное, без выходных. Закон брошенного камня: он все время летит – или вниз, или вверх. Остановка – это падение.
Творчество – тоже средство спасения?
Это в природе души. Напоминаю: «по подобию», Бог – это Творец. А вот если мотив творчества – людям послужить, тогда оно становится средством спасения. Вот я актер, в театре работаю давно, знаю: как только выйдешь, уверенный, сильный, благополучный, роль назубок – все, плохой спектакль. А если робко, неуверенно – потом смотришь на видео, думаешь: откуда что взялось?! Господу надо давать действовать. А как? Смириться, уступить: «Господи, сам не могу ничего, только Ты…»
Тексты тоже так получаются?
Есть какие-то, конечно, наработанные вещи, техника есть, конечно. По-всякому. Но главное – должна быть жажда, как десять дней не пил, нельзя чуть-чуть хотеть. Я с широко открытыми глазами все время живу. Смотрю туда, смотрю сюда, в себя смотрю…
У вас очень много печального в текстах. И прекрасного. Но через прекрасное всегда глядит печальное…
А жизнь трудна. Но, как древние пишут, состояние нашей души не должно зависеть от вида, который открывается из нашего окна. Так бывает: вроде все в порядке, деньги есть, сыты, благополучны, одеты, а на душе плохо, погано. Если без Бога, то неизвестно, как быть вообще. А с Богом известно: уныние навалило – перетерпи, и после него, как пишут отцы, обретешь легкость и силу. То есть в скорби жди утешения. В утешении жди скорби. Поэтому когда все хорошо, все в порядке, ждешь настороже: сейчас чего-нибудь начнется. Вообще, жить надо очень осторожно…
От спектакля к спектаклю у вас все меняется, вы сами меняетесь?
Конечно, меняется, а как же. И в худшую сторону бывает, и в лучшую. Это не мое дело – оценивать, судить… Я об этом не думаю, я занят не формой, хотя и этим тоже, но это потом. Я занят, скажем так, вибрацией. Вообще настоящее искусство – это тайна тайн. Вот мой любимый Жан Габен – он то повар, то шофер, то библиотекарь, в ноль! И почему – непонятно. Я смотрю в пятисотый раз – ну ничего он не делает. Почему?! А он не «я в предлагаемых обстоятельствах», а смотрит на мир глазами библиотекаря, и все. Меняет мировоззрение. Так и я стараюсь. Быть, а не казаться.
Вы поэтому максимально упростили музыкальную составляющую спектакля?
А я не знаю, мне так просто нравится, и все. Какой ты, такая будет форма. Это духовный закон. Нельзя быть плохим человеком и хорошим писателем. Нельзя. Не выйдет. Не прокатит. Вот вы о печальном упомянули. Жизнь вообще трудная. Зачем же это так трудно, неужели Господь не мог сделать, чтобы всем было легко? Так Он сделал. И ногу можно сломать, и сын пьет, и с работы уволили – и все равно можно жить в радости, если будешь сосудом благодати. Цель христианской жизни – стяжание Духа Святого, который и управит все в тебе, счастлив будешь всегда, независимо ни от чего внешнего. Надо собирать, склеивать, как-нибудь вот этот комочек, который опять будет распадаться, своими ручками слабенькими брать и склеивать. Так и в творчестве, и в жизни, из этих распадающихся кусочков что-то по чуть-чуть склеивать. Но только надо по-честному. Можно плохо, можно неумело, спектакль может провалиться, но по-честному. Если об успехе, о публике будешь думать, о результате – пропал.
Вы не думаете об этом?
Стараюсь не думать, но, конечно, оцениваю… Хвалят – приятно, ругают – горько. По человечеству своему – я же человек, подвержен эмоциям, всяким мыслям. Но ум – страж сердца, он свое диктует: нет-нет-нет, это дело не твое, ты должен заниматься в первую очередь чем? Чем?! Собой. Душой своей.
Тяжело дается это все – спектакли, подготовка, выступление?
Как думаешь? Представь: Иерусалим, жара, мухи, палкой ударили, нос перебили, дали вместо воды уксус, на кресте прибили, те, которых только что кормил, спасал, лечил, исцелял, предали, оплевали, избили, «Отпущу его?» – «Нет, распни!» Это как?! Христианство – это христоподражательная жизнь. В свою меру, конечно, но свой крест надо нести. Всегда скорбящим, разорванным за весь мир сердцем жить, когда чужая боль становится своей. «Мы не врачи, мы боль», – сказал Герцен. Господь никогда не даст свыше меры. И потом. Вот сейчас, солнышко, или снег пошел, это что – только нам? Типа, хорошим? Нет, это всем подряд. Он любит всех, нам надо об этом не забывать. Вот к тебе человек пришел – он образ божий. Все по-честному надо, строго, прямо. Укрыться никаких уголков нет, Господь все видит, любой изгибчик. Поэтому творчество, домишки, детишки, внучки – пятьсот пятое дело. Но дети нет, дети нет, конечно. Детей обязан воспитать. В христианском духе. Ты воспитал? Нет. Значит что надо делать? Сколько недовоспитал – столько молись.
Вам нравится, как у вас получилось с детьми?
Нет, много пропустил, недоделал. Поэтому что теперь? Молиться. Просить. Сколько пробегал мимо, сколько не дочитал им книжек хороших, сколько не истратил бессонных ночей – столько молиться.
Вам читали книжки в детстве?
А как же. Я вообще в удивительных условиях был воспитан. У меня мама литератор, папа ученый, у нас была такая московская семья, где собирались в то время интеллигенция всякая… Я читал в детстве сам, запоем.
Что?
Все подряд, всю русскую классику. Шкафчик висел с книгами, я думал: «Надо все прочесть». И брал прямо книги подряд. А подбор был замечательный – Пушкин, Гоголь, Тургенев, Чехов, Достоевский, Гончаров, Толстой. Но все творчество, все искусство – это ерунда на самом деле. Если бы искусство меняло людей, мы бы жили в Раю уже – столько создано прекрасного. Ничего искусство не меняет. Хлопушка с конфетти, на данный момент. Конфетти осыпалось – все кончилось.
Но ведь может оно накапливаться?
Накапливаться может. Но что? Любовь. Если мы ради любви собрались в этом зале, если я ради любви скачу на этой сцене, то да.
А раньше ради чего скакали?
У артиста есть кураж – выйти, показаться. Мне говорили: «Ты раньше пил, поэтому такие песни и написал». Я все время отвечал: «Не-не-не, это не благодаря, а вопреки». А теперь говорю не так. Не удивительно, что от доброго доброе: не пьет человек и пишет хорошие песни – чего тут удивительного? А удивительно, когда Господь может злое обратить в доброе. Так что получается, даже эту мою водочную гадость Господь превратил в пользу людям. О как!
Вы помните то свое состояние, когда раньше писали песни?
Я не помню и не хочу помнить.
Почему? Да, вы как-то сказали, что не обращаетесь в прошлое… Но почему?
Правило. Апостол Павел говорит: «Заднее забывай, вперед распространяйся». У нас только вперед, только цель. Нечего мусолить, что было. Я погружен во тьму, как и все. Но упование не посрамится. Я дорожку нашел. Сколько пройду? когда умру? что успею? – не знаю. Наше дело идти.
Что вы хотите успеть?
Стать достойным замысла. Как один мой знакомый священник говорит: «К концу жизни стать бы нормальным человеком». С краешку прилепился, стараюсь. Скребусь, руки обдираю… Я – актер, я работаю. Живу, стараюсь, что-то выходит, в основном – нет, знаю свою немощь. Первая заповедь евангельская: блаженны нищие духом. Нищий это кто? Тот, кто понимает, что ничего у него нет, и просит: дай, дай, дай. Ничего лично у меня нет. У всех одно и то же. Но это не означает, что Бог всех хочет одеть в синие штаны, нет. Как я сказал: вот эта щепоть будет названа единственным именем. Каждая личность удивительна. Но прежде надо из реки выбраться на берег. А грехи у всех одни и те же: гордость, сребролюбие, уныние, зависть, блуд, чревоугодие, сластолюбие – семь страстей. По этим семи страстям все мы и гуляем. Человек, посмотри в зеркало… Вот я стою и думаю: приедут они, а я их выгоню… Ну как я их выгоню? Вот он, Бог, стоит, как я их выгоню?!
Вы никогда никого не выгоняли?
В общем, нет. Не открывал ворота – бывало… Хамам всяким. И то сейчас бы открыл…
В этом вашем «тону» бывает ощущение, что выплываете
По ощущениям жить-то нельзя. Вышел – дождичек – одно ощущение, вышел – солнышко – другое ощущение. Упал, ногу сломал – третье. Жить надо по Закону. Закон где? В Евангелие. От начала и до конца. Соответствует ли то, что делаю, тому, что Бог от меня хочет? А что Бог от меня хочет? Чтобы я жил как Он. Вот и все. Людям послужи. Себе тоже хочется, конечно, удовольствий. А потом начинаешь сравнивать, где больше удовольствия получил. Конкретно, реально, без дураков. Когда отдал или когда скрылся, заперся, наелся? Ну не лежало рядом! Разного порядка кайфы. Тот, кто попробовал, будет помнить об этом новом ощущении всегда.
В кино вы тоже себя высказываете или это коллективное творчество и труд?
Кино – трудная задача. Как Павел Семенович Лунгин сказал, есть два типа актеров: одни перевоплощаются, другие натягивают на себя роль, как рубашку, и она трещит и рвется по швам, и Петя вот такой. Я же не киноактер. Вообще, я никто. «Кто думает, что он нечто, есть ничто». Я, конечно, люблю и похвастаться, и чтобы похвалили, а как же, кое-что сделано. И музычку пишу, и книжечки пишу, и стихи, и кино…
Будут еще новые книжки
Да, пятый том «Закорючек» готов уже, сейчас будет. Книги, мне кажется, самое серьезное, что я в этой жизни с Божьей помощью сделал. Вообще слово остается дольше всего остального.
Вам нравится быть одному, вдали от всех?
Я люблю один. Не потому, что всех презираю или не люблю, а просто хорошо – «одиночество собирает душу», говорит мой любимый Исаак Сирин.
Не хочется общаться?
Тяжело. Немощь. И зачем? Все, что человеку по-настоящему надо, – это Бог. Вот и все. А если хочется, у меня вон, ребята стоят, мои друзья (показывает на полки с пластинками). Вот Рэй Чарльз. В 7 лет ослеп, в 15 лет теряет обоих родителей, остается негритенок-сирота, в южном штате, где вообще негров, как собак, убивали. В 35 лет – уже четыре квартала квартир в Нью-Йорке, три фабрики, самый высокооплачиваемый человек в шоу-бизнесе. А потом – 17 лет наркотики, вены вскрывал, все что хочешь. После 50 только выбрался, дожил до 74 чистейше. Вот это жизнь, вот это да. Как? С Богом. Элвис Пресли бедненький, мой любимый. «Его рука в моей» – пел Господу, да не справился, обрушился в 42 года. А спел все, Джон Леннон сказал: «До Пресли не было ничего»… Вот я их слушаю. Вот у меня общение.
Читаете светскую литературу?
Пробовал. Жидко. Мне надо, чтобы ложка стояла. А что я буду это хлебать… Не вставляет. Нет, жидко…
Пример можете привести литературы или, допустим, кино, когда ложка стоит?
Ну уж не так прямо чтобы «ложка стоит», но кое-что нравится. В последнее время смотрю французское, реже американское, кино 1950-х – начала 1960-х годов. Жиль Гранжье, Дени де Ла Пателльер, удивительный Жак Беккер – в 50 лет умер, 12 фильмов снял один лучше другого. Такая правда, так все здорово. «Гром небесный» – знаменитый фильм, пересматривать можно 500 тысяч раз… Все люблю, где правда, где любовь, где чисто. И слушаю: Майлс Дэвис, Джеймс Браун, Рэй Чарльз, Элвис Пресли, Чак Берри – основные герои. Которые что? У которых болит и которые всю жизнь без остатка. Это же все дары, это же все Бог. Присутствие Божье можно затемнить, запылить, отойти от этого, а можно созидать и отдавать другим всегда. Я делаю мало, по своим способностям, талантам, воз
Петр Мамонов: Справедливость — это зло. Совершенно бесовское понятие
Наверное, он мог бы стать лучшим священником на свете. Сам он, склонный к самоуничижению, никогда с этим не согласится — но ведь со стороны видно, что это правда. На пресс-конференции, недавно прошедшей в Москве, журналисты собирались поговорить о его новом спектакле «Незнайка» по Николаю Носову. А получилось — о вечности.
О ЦАРСТВИИ НЕБЕСНОМ
— Схема такая. Есть Царство Небесное, общение с Богом. Его нельзя заслужить, ему можно только соответствовать. Рядом с Христом был распят Варавва, разбойник, реальный убийца, и он изменился за три часа, пока висел рядом с Христом. И первым вошел в Царствие Небесное: Господь ему сказал: «Сегодня же будешь рядом со мной». Богу же не важно, за какой промежуток времени душа приходит в это соответствие. У кого-то на это уходит вся жизнь, а у кого-то — считанные минуты; но для Бога и то — миг и это — миг, ему важно принять нас к себе, чтобы подобное соединилось с подобным. Бог же хочет всех к себе, и проституток, и наркоманов — все они его дети. И мы должны учиться видеть в каждом образ Божий, видеть в шлюхе сестру, всегда отделять человека от его греха, потому что грех, страсти — это болезнь человека. Мы все больные. И я, и вы, и все. Нас можно только любить и жалеть — вот и все, что получается.
О СПРАВЕДЛИВОСТИ
— Один древний святой, живший в VII веке, говорил: «Не называй Бога справедливым. Он добр». Любовь и справедливость, как сено и огонь, не могут сосуществовать в одной душе. Христос же не создал правовое государство, хотя мог; он не устанавливал справедливые законы, наоборот, он говорил: «Царствие Мое не от мира сего». Бог не справедлив, он милосерден, он милостив. Если бы мы были справедливы к нашим детям, мы бы ни за один проступок их не прощали. Если бы мы были справедливы к самим себе, нас всех надо было бы сжечь. Справедливость — это зло, это понятие бесовское. Конечно, в каждом из нас Богом заложено понятие справедливости, это как закон гравитации. Но все равно — не называй Бога справедливым. Он прежде всего добр.
О ХРИСТЕ
— Я вот этому смотрю в глаза — вот этому, которому разодрали одежду, которого оплевали, который босыми ногами по острым камням ходил. И я не могу от этого уйти. Если я сделал какой-то ужас, я сделал его перед этим лицом, перед человеком, умирающим на этой жаре. Вот этому человеку мне придется смотреть в глаза. И когда я это осознаю, я понимаю, что ничего еще не сделал.
У меня было четыре «Мерседеса», я то один чиню, то другой. У меня огромная коллекция виниловых пластинок. Но возникает вопрос: кому я весь этот винил оставлю? Мне придется пройти вратами смерти, и зачем тогда мне будут нужны «Мерседесы» и винил? Но с другой стороны, я понял, для чего я живу, вот для этого, говорить людям: «Ребята, алле, атас, не ходите сюда, сюда не надо». И это же счастье.
О КИНЕМАТОГРАФЕ
— Я планирую сниматься в кино. Вот, например, мой товарищ написал сценарий. Он автор замечательных стихов:
Как у нашего у Кузи,
У кота хорошего,
Волоса блестят на пузе,
А семья заброшена.
Вот такие стихи он пишет. И он написал изумительный длинный рассказ, и в экранизации его я буду играть главную роль. А еще сейчас, в ноябре, выйдет фильм по сценарию Ивана Ивановича Охлобыстина «Иерей-сан», про японского православного священника, который приезжает служить в ярославскую деревню. А мы играем местных жителей. Такой православный вестерн, с перестрелками. Боря Гребенщиков три раза плакал. Фильм два года не покупали прокатчики — говорили, что сейчас успех обеспечивают только комедии, но сейчас дело сдвинулось с места.
Интервью с Петром Мамоновым
— Кто такой Иван Грозный?
— Господь оделил его множеством талантов. Он был и прекрасный поэт, он сочинил акафист, великолепное церковное песнопение, он был великолепный дипломат, всегда все малой кровью, договаривался. Умнейший духовный писатель был, присоединил множество к нашей стране земель, Сибирь, Ливония – все его рук дело. И вместе с тем это человек, который изобрел собственного бога.
А если вы верите не в того бога, то вы верите в кого? В левого парня. Никакого третьего варианта нету. Вот что с ним происходило. Но это на мой взгляд. Откуда нам знать через толщу веков?
— Мы можем результаты увидеть кое-какие.
— А результаты, милый мой, – отрубленные головы лучших русских людей, а как сказал Федор Михайлович, одна слезинка ребенка не стоит всей гармонии мира. Я с этой мыслью согласен. Цель не оправдывает средства. И в нашем кино митрополит Филипп, русский святой, это говорит царю, когда тот к нему на исповедь приходит. Царь говорит: «как человек, я грешен, но как царь я прав». Митрополит ему отвечает: «Яви раскаяние в делах твоих». Когда мы сажаем яблоню, мы сажаем ее чтоб яблоко съесть, а не чтоб листьями любоваться. Вот у Ивана Васильевича к сожалению листья.
— Но и листья-то честно говоря… Впервые за 200 лет Москва была взята штурмом и разграблена именно при нем. Он в Опричнину уехал, а крымский хан взял Москву штурмом.
Мы не снимаем историческое кино, поэтому я не знаю этих фактов. Я играю человека, которого рвало на части. От сорока дней на коленях до собственноручного задушения людей, вот масштаб. Вот об этом кино. Есть два пути: митрополит Филипп, живущий по правде в любой ситуации, вот его убьют – а он правду говорит. И Грозный, который выдумал себе собственную веру, что он помазанник Божий… Но у нас нет готовых ответов. Вообще искусство не занято ответами. Мы занимаемся постановкой вопросов, чтобы каждый из в зале сидящих, или хотя бы из ста один сказал: «А как я живу?» «А че я на нее ору все время. Давай я попробую не сказать один раз: не разогрето, я устал, с работы…» Вот и все! Никаких «Сейчас мы за два часа расскажем вам всю историю России». Да чепуха это все. Кино – это развлечение. Это зрелище. И если там за два часа какой-нибудь серьезный вопросик проскользнет – слава Богу.
А в первую очередь должно быть интересно глядеть. Чтобы там были симпатичные лица, интересные фабульные дела… Как вот наш «Остров»(2006) – фильм-кино? Кинцо! Я вот сколько раз уже говорил: у нас полстраны над «Островом» рыдает у экрана, а то, что мы в день убиваем 5 тысяч младенцев в абортах – это никого не трогает. 10 человек погибло в Беслане – вся страна обрыдалась, а 4 миллиона в год это нормально. Они такие же живые, их там на части щипцами рвут, они орут, как бешеные, трехмесячные. Какой там Грозный? Грозный-тревожный-серьезный. Вот он в каждом из нас и сидит. Давайте с этим воевать уже начнем. Давайте жить серьезно. Это не означает, что мы сейчас все напружинимся. Нет. Мы будем и выпивать, и веселиться, но в меру. Во славу Божию. Господь вам заповедвал – живите и радуйтесь. Радуйтесь!
— Почему вы стали участвовать в этом проекте? После «Острова» вам предлагали много разных вещей, почему вы выбрали «Царя»?
— А мне незачем участвовать в том, что мне не нравится. Я сам по себе. Я гитару возьму, в Новосибирск поеду – и 5 тыщ долларов в кармане. Я песни пою, танцую… я независимый. А почему «Царь» – во-первых, это Павел Семенович Лунгин, с которым мы давнишние товарищи, тридцатилетней давности, но этого мало. Я очень его уважаю, высоко ставлю… Настоящих художников мало. Которые умеют удивляться, пребывать в сомнении, в растерянности, что мы снимаем. Гораздо больше командиров. И вот что мы имеем на наших экранах, вы прекрасно знаете, раз вы этим занимаетесь: «9 рота» (2005) и прочее – не будем имен называть. Поток говна залил советский экран. Только в последнее время что-то стало появляться. Потому что страна-то великая у нас!
— А что вам понравилось в кино в последние годы?
— Я не смотрю, потому что не хочу расстраиваться. Я знаю, что если бы чего-нибудь было – я бы знал. Я гляжу – появляются люди. Я же рок-человек, я с молодежью общаюсь. Очень хорошая у нас сейчас молодежь. Вот эти все стоны, всхлипы старческие – «Клинское», хамы! – это глупости все. Вот такая (показывает большой палец) у нас сейчас молодежь! Непьщая, ищущая, думающая. Я очень доволен. Тирания пала, вот уже результат. Как скоро! Прошло каких-то 15 лет. Уже имеем результат. Вот «Эйфория» (2006), все на слуху. «Пыль» (2005) снял Сережа Лобан. Как мне с ним было приятно работать! У меня там была маленькая роль, не в этом дело. У меня другое мнение по поводу видения мира, но как там это представлено! Я более тепло мир воспринимаю, там очень холодно. Видели фильм? Поглядите, во. Вообще Сергей Лобан очень хорош. Вот сейчас он запускается на новый проект, сейчас с ним поработаю. Рашид Нугманов, который в свое время «Иглу» (1988) снял, у меня там была маленькая роль доктора. Он вдруг объявился, приехал из Франции, хочет снова снимать кино, меня зовет, я с ним хочу работать.
А сам я, лично, я очень придирчивый человек. Поэтому меня устраивают такие безапелляционные всякие вещи, такие, как, там, ну вот, не знаю, Жюль Дассен, Лино Вентура, «Второе дыхание», «Не тронь добычу» /Touchez pas au grisbi/ (1954), Жан Габен, Берт Ланкастер… Настоящие старые вестерны, не Иствуд, это все картонные, а вот такие – 50-х, где все по-честному, за правду, всегда все гибнут – кинцо! А этих всех умников я на чердак закинул, Бергманов, Годаров, Тарковских… потому что там только Я, Я, Я…
Вот «Андрей Рублев» (1966) по-вашему хороший?! Не так жила наша страна! Никакой такой грязи, пьяни, голых баб этих всех – ничего этого не было.
— Как вы считаете, «Царь» – своевременное кино, актуальное?
Вы посмотрите, какое у нас сейчас время? Никогда у нас не было такого сытого, спокойного, тихого времени. Все эти стоны и сопли по поводу пенсий – чепуха это все. Вот, в частности, мы хотим нашим кино чуть-чуть и отрезвить людей. Показать, как жила страна реально. Что царь организовал целое войско для того, чтобы принудить народ, чтоб его любили. Потому что каждый жаждет любви, а как с этим быть, он не знал. А власть была огромная. Русский царь – это огромная власть.
И все, и никаких нравоучений, не дай Бог. Почему я люблю Лунгина – потому что он не нравоучитель, он сам в растерянности, честный и умный человек, который смотрит на эту жизнь и меняется из года в год.
— Вам легко было с Янковским работать?
Я с Олегом Иванычем Янковским работал в одной картине лет 15 назад. Я его не узнал просто. Он стал такой добрый… Я от него ни разу за три месяца не услышал ничего плохого – знаете артисты какой народ? Ранимый, без кожи, раздражает все. А кино – это и ждать по целым дням, а потом вечером один кадр. Вот я ни разу от него не слышал ничего.
— Так это же опыт.
— Конечно опыт. Но это опыт духовной жизни. Вот если человек такую работу в себе не ведет – шансов нет. Он остается один. Потому что и тот не так, и этот не так, и этого убрать надо, и этого убить, и жена не подходит, и дети не очень получились… результат – один. В яму, накройся крышкой… все равно будет все не так, комары заедят. Элвис Пресли бедненький в своем этом Грейсленде на кожаном диване так и умер один-одинокенький. Как написано: «смерть грешника люта». Поэтому, по нашим слабым силам – я начал о нашем времени сытом говорить. Почему же оно такое? Да потому что силенок нет. Подай нам сейчас Сталина – страны не будет. Не выдержит никто. Почему нет испытаний? Почему нет Великой отечественной войны, или какой-нибудь третьей мировой? Потому что их не выдержит никто. Потому что люди не выдержат и человечество погибнет. А Богу это не угодно. Богу угодно, чтобы мы в течение этой жизни изменились и по смерти соединились бы все в любви.
«Спаси себя — и хватит с тебя»
Из интервью Петра Мамонова о том, как он постигал духовность и как это изменило его жизнь.
Скандалист и провокатор в прошлом, основатель одной из лучших в СССР рок-групп очень изменился – живёт в глухой деревне, пришёл к вере, начал вести здоровый образ жизни.
– Как случилось, что я к вере пришел? Погибал, умирал, был на краю, жить хотелось. Взялся за ум. Стал спасать себя. Сначала тело. Потом о душе задумался. Порой сложно приходится, потому что надо преодолевать себя: страсти бурлят, кипят — ужас, караул! Тогда молюсь: «Господи, помилуй!» Помогает. Не помню о своем прошлом ничего, кроме того, что это был полный бред. Не помню вчерашний день и помнить не хочу. Я устремлен вперед. У меня вечность впереди. В течение жизни мы наживаем хорошее и плохое. У меня на лице все мои пороки, горести, радости написаны. И лица наши, и тела — все по нашей жизни. Дух творит себе формы. У пьяницы цирроз печени — это что, Бог его наказал? Это он сам выбрал! Если бы я пил до упора — уже бы сдох. Слава Богу, понял, что надо завязывать. Из-за пьянки потерял лет десять-двадцать жизни. Но главное — что понял!
— Каждый встречающийся на пути человек — ангел. Он тебе помощник и встретился недаром. Он тебя или испытывает, или любит. Другого не дано. У меня был случай в молодости. Выпивали мы с приятелем, расстались поздно. Утром звоню узнать, как добрался, а мне говорят: он под электричку упал, обе ноги отрезало. Беда невыносимая, правда? Я к нему в больницу пришел, он говорит: «Тебе хорошо, а я вот…» — и одеяло открыл, а там… ужас! Был он человеком гордым. А стал скромнейшим, веселым.
Поставил протезы, жена, четверо детей, детский писатель, счастьем залит по уши. Вот как Господь исцеляет души болезнями физическими! Возможно, не случись с человеком горя, гордился бы дальше — и засох, как корка черствая. Таков труднопереносимый, но самый близкий путь к очищению духовному.
Жизнь порой бьет, но эти удары — лекарство. В этих испытаниях мы становимся все чище и чище. Золото в огне жгут, чтобы оно стало чистым. Так и души наши. Господь не злой дядька с палкой, который, сидя на облаке, считает наши поступки, нет! Он нас любит больше, чем мама, чем все вместе взятые. И если дает какие-то скорбные обстоятельства — значит, нашей душе это надо.
— Зачем мы живем? Долгие годы я никак не отвечал на этот вопрос — бегал мимо. Был под кайфом, пил, дрался, твердил: «Я главный». А подлинный смысл жизни — любить. Это значит жертвовать, а жертвовать — это отдавать. Схема простейшая. Это не означает — ходить в церковь, ставить свечки и молиться. Смотрите: Чечня, 2002 год, восемь солдатиков стоят, один у гранаты случайно выдернул чеку. Подполковник, 55 лет, в церковь ни разу не ходил, ни одной свечки не поставил, неверующий, коммунист, четверо детей… брюхом бросился на гранату, его в куски, солдатики все живы, а командир — пулей в рай. Это жертва. Выше, чем отдать свою жизнь за другого, нет ничего на свете.
В войну все проявляется. Там все спрессовано. А в обыденной жизни размыто. Мы думаем: для хороших дел есть еще завтра, послезавтра…
Брак — сложнейшая вещь, это подвиг, равный монашескому житию. Кто-то один — моно, монк, монах, от слова «один», а в браке две равные дороги. Видеть хорошее, цепляться за него — единственный продуктивный путь. Другой человек может многое делать не так, но в чем-то он обязательно хорош. Вот за эту ниточку и надо тянуть, а на дрянь не обращать внимания. Любовь — это не чувство, а действие. Не надо пылать африканскими чувствами к старухе, уступая ей место в метро. Твой поступок — тоже любовь. Любовь — это вымыть посуду вне очереди.
Нельзя рассказать про то, что такое христианство, не пробуя. Попробуйте уступить, позвонить Людке, с которой не разговаривали пять лет, и сказать: «Люд, давай закончим всю эту историю: я что-то сказала не так, ты сказала… Давай в кино сходим». Вы увидите, как ночью будет хорошо! Все возвращается во сто крат тебе, любимому, но только не тряпками, а состоянием души. Вот подлинное счастье! Но чтобы его достичь, каждую минуту надо думать, что сказать, что сделать. Это все есть созидание.
Посмотрите, что делается вокруг: сколько хороших людей, чистых, удивительных, веселых лиц. Если мы видим гадость — значит, она в нас. Подобное соединяется с подобным. Если я говорю: вот пошел ворюга — значит, я сам стырил если не тысячу долларов, то гвоздь. Не осуждайте людей, взгляните на себя.
Спаси себя — и хватит с тебя. Полюби себя, а потом самолюбие преврати в любовь к ближнему — вот норма. Мы все извращенцы. Вместо того чтобы быть щедрыми — жадничаем. Живем наоборот, на голове ходим. На ноги встать — это отдать. Но если ты отдал десять тысяч долларов, а потом пожалел, подумал, что нужно было отдать пять, — твоего доброго дела, считай, и нет.
«Счастье» — от слова «сейчас». Сейчас хорошо, сейчас хочу и получаю. Все хотят счастья, любви, здоровья. Богатства хотят. Не понимая, что это такое. Я знаю множество богатых людей — и все они несчастны, как один. Нам помыть себя изнутри, очистить мысли — и тут же хорошо становится даже без денег. Идешь ты с полным кошельком, и тут в подъезде по чану стукнули, все отняли — и денег нет. А Святой Дух в твоей душе никто не отнимет.
Каждую ночь нужно задавать себе простенький вопрос: я прожил сегодняшний день — кому-нибудь от этого было хорошо?
Мне сейчас чудо — каждый день, у меня каждый день небо разное. А один день не похож на другой. Счастье, что стал это замечать. Я очень много пропустил, мне очень жаль. Об этом я плачу, внутренне, конечно. Могло быть все чище и лучше. Один человек сказал: ты такие песни написал, потому что водку пил. Но я их написал не благодаря водке, а вопреки. С высоты своих 60 лет я говорю: нельзя терять в этой жизни ни минуты, времени мало, жизнь коротка, и в ней может быть прекрасен каждый момент. Если кто-то меня услышит и начнет стараться так делать — из молоденьких, юных, красивых, пока игла еще не торчит в вене, — это победа.