Почему первобытному человеку стало необходимо сознание – Первобытное сознание [древнего человека] — это, что такое, какие, определение, значение, доклад, реферат, конспект, сообщение, вики — WikiWhat

Тема 3. Происхождение и развитие психики. Почему первобытному человеку стало необходимо сознание

II Возникновение сознания человека 1. Условия возникновения сознания Переход к сознанию представляет собой начало нового, высшего этапа развития психики. Сознательное отражение, в отличие от психического отражения, свойственного животным,— это отражение предметной действительности в ее отделенности от наличных отношений к ней субъекта, т. е. отражение, выделяющее ее объективные устойчивые свойства. В сознании образ действительности не сливается с переживанием субъекта; в сознании отражаемое выступает как «предстоящее» субъекту. Это значит, что, когда я сознаю, например, эту книгу или даже только свою мысль о книге, то сама книга не сливается в моем сознании с моим переживанием, относящимся к этой книге, сама мысль о книге — с моим переживанием этой мысли. Выделение в сознании человека отражаемой реальности как объективной имеет в качестве другой своей стороны выделение мира внутренних переживаний и возможность развития на этой почве самонаблюдения. Задача, которая стоит перед нами, и заключается в том, чтобы проследить условия, порождающие эту высшую форму психики — человеческое сознание. Как известно, причиной, которая лежит в основе очеловечения животноподобных предков человека, является возникновение труда и образование на его основе человеческого общества. «…Труд,— говорит Энгельс,— создал самого человека»98. Труд создал и сознание человека. Возникновение и развитие труда, этого первого и основного условия существования человека, привело к изменению и очеловечению его мозга, органов его внешней деятельности и органов чувств. «Сначала труд,— так говорит об этом Энгельс,—а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьян мог постепенно превратиться в человеческий мозг, который, при всем сходстве в основной структуре, превосходит первый величиной и совершенством»99. Главный орган трудовой деятельности человека — его рука могла достичь своего совершенства только благодаря развитию самого труда. «Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям… человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини»100. Если сравнивать между собой максимальные объемы черепа человекообразных обезьян и черепа первобытного человека, то оказывается, что мозг последнего превышает мозг наиболее высоко развитых современных видов обезьян более чем в два раза (600 см3 и 1400см3). Еще резче выступает различие в величине мозга обезьян я человека, если мы сравним его вес; разница здесь почти в 31/2 раза: вес мозга орангутана — 350г, мозг человека весит 1400г. Мозг человека по сравнению с мозгом высших обезьян обладает и гораздо более сложным, гораздо более развитым строением. Уже у неандертальского человека, как показывают слепки, сделанные с внутренней поверхности черепа, ясно выделяются в коре новые, не вполне дифференцированные у человекообразных обезьян, поля, которые затем, у современного человека, достигают своего полного развития. Таковы, например, поля, обозначаемые (по Бродману) цифрами 44, 45, 46 в лобной доле коры, поля 39 и 40 — в теменной ее доле, 41 и 42 — височной доле (рис. 35). Очень ярко видно, как отражаются в строении коры мозга новые, специфически-человеческие черты при исследовании так называемого проекционного двигательного поля (на рис. 35 оно обозначено цифрой 4). Если осторожно раздражать электрическим током различные точки этого поля, то по-вызываемому раздражением сокращению различных мышечных групп можно точно представить себе, какое место занимает в нем проекция того или иного органа. Пенфильд выразил итог этих опытов в виде схематического и, конечно, условного рисунка, который мы здесь приводим (рис. 36). Из этого рисунка, выполненного в определенном масштабе, видно, какую относительно большую поверхность занимает в человеческом мозге проекция таких органов движения, как руки (кисти), и особенно органов звуковой речи (мышцы рта, языка, органов гортани), функции которых развивались особенно интенсивно в условиях человеческого общества (труд, речевое общение). Совершенствовались под влиянием труда и в связи с развитием мозга также и органы чувств человека. Как и органы внешней деятельности, они приобрели качественно новые особенности. Уточнилось чувство осязания, очеловечившийся глаз стал замечать в вещах больше, чем глаза самой дальнозоркой птицы, развился слух, способный воспринимать тончайшие различия и сходства звуков человеческой членораздельной речи. В свою очередь развитие мозга и органов чувств оказывало обратное влияние на труд и язык, «давало обоим все новый толчок к дальнейшему развитию»101. Создаваемые трудом, отдельные анатомо-физиологические изменения необходимо влекли за собой, в силу естественной взаимозависимости развития органов, и изменение организма в целом. Таким образом, возникновение и развитие труда привело к изменению всего физического облика человека, к изменению всей его анатомо-физиологической организации. Конечно, возникновение труда было подготовлено всем предшествующим ходом развития. Постепенный переход к вертикальной походке, зачатки которой отчетливо наблюдаются даже у ныне существующих человекообразных обезьян, и формирование в связи и с этим особо подвижных, приспособленных для схватывания предметов передних конечностей, все более освобождающихся от функции ходьбы, что объясняется тем образом жизни, который вели животные предки человека,— все это создавало физические предпосылки для возможности производить сложные трудовые операции. Подготавливался процесс труда и с другой стороны. Появление труда было возможно только у таких животных, которые жили целыми группами и у которых существовали достаточно развитые формы совместной жизни, хотя эти формы были, разумеется, еще очень далеки даже от самых примитивных форм человеческой, общественной жизни. О том, насколько высоких ступеней развития могут достигать формы совместной жизни у животных, свидетельствуют интереснейшие исследования Н. Ю. Войтониса и Н. А. Тих, проведенные в Сухумском питомнике. Как показывают эти исследования, в стаде обезьян существует уже сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии, с соответств

2. Первобытное сознание

В буржуазной психологической литературе понятию первобытного сознания (чаще говорят: мышления) незаконно придается весьма широкое и недостаточно определенное значение. Первобытным, или примитивным, называют всякое сознание, отличающееся от сознания людей, принадлежащих к так называемым цивилизованным обществам (Л. Леви-Брюль и др.). Этим создается в корне ложное противопоставление друг другу двух типов психики — «низшего» и «высшего», противопоставление, обосновывающее реакционные, колонизаторские «учения» о якобы психической недостаточности целых народов.

Говоря о первобытном сознании, мы имеем в виду другое — мы имеем в виду сознание людей на первоначальных этапах развития общества, когда люди, уже владевшие примитивными орудиями, вели совместную борьбу с природой; когда они имели общий труд, общую собственность на средства производства и общую собственность на его продукт; когда, следовательно, не существовало еще общественного разделения труда и отношений частной собственности, не существовало эксплуатации человека человеком; короче говоря, мы имеем в виду сознание людей на ранних этапах развития первобытнообщинного строя.

Чем же психологически характеризовалось строение сознания человека на ранних исторических этапах?

Его характеристика вытекает из тех главных особенностей, которые присущи деятельности человека в рассматриваемых условиях. Первая из них состоит в том, что новое, общественное по своей природе строение деятельности первоначально не охватывало всех видов ее.

Круг сознаваемого ограничивался лишь отношениями индивида, которые непосредственно являлись отношениями процесса материального производства. «Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей…»³⁷, — говорит Маркс. Поэтому, например, сфера половых отношений вовсе не была представлена в примитивных языковых значениях, о чем ясно свидетельствует тот факт, что все сексуальные термины первоначально были асексуальными. По этой же причине названия домашних животных появились раньше, чем диких; то же и с названиями растений.

Иначе говоря, на заре развития человека сфера языковых значений еще сосуществовала с гораздо более широкой сферой ин—стинктивных, биологических смыслов, так же как еще сосуществовали наряду с общественно опосредствованными отношениями людей к природе и их еще многочисленные инстинктивные связи с ней. Это зо-первых.

³⁷ Маркс К., Энгельс Ф. Соч.. т. 3. с. 24.

246

Другая черта, характеризующая сознание в эту самую раннюю пору его развития, состоит в том, что даже в узких пределах сознаваемого не было еще полноты его,

Таким образом, развитие сознания происходило вовсе не так, как если бы прежде темное внутреннее поле восприятия вдруг равномерно осветилось «светом сознания», сначала тусклым, едва мерцающим, а потом все усиливающимся, позволяющим все более правильно и точно различать выступающее в нем содержание. Первоначально сознаваемое было узко ограничено.

Наконец, мы находим ту черту первобытного сознания, которая определяет собой его общее строение, как бы общую формацию его, сохраняющуюся на всем протяжении существования первобытной общины.

Первоначально люди вовсе не сознают своих отношений к коллективу. Появляется лишь начало сознания того, что человек вообще живет в обществе. «…Начало это, — говорит Маркс, — носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или же, — что его инстинкт осознан»³⁸.

На дальнейших этапах, когда сознание людей, как мы увидим, делает важные шаги в своем развитии, языковые значения, формирующиеся в совместной трудовой деятельности людей, отражают уже не только их отношения к природе, а также и друг к другу. Но так как отношения отдельных участников коллективного труда к условиям и средствам производства остаются в общем одинаковыми, мир одинаково отражается как в системе языковых значений, образующей сознание коллектива, так и в сознании отдельных индивидов — в форме этих же значений.

Психологически это связано с тем, что смысл сознаваемого явления для отдельного человека и его смысл для коллектива в целом, фиксированный в языковых значениях, совпадают между собой. Такая нерасчлененность в сознании смыслов и значений возможна потому, что круг сознаваемого еще долго остается ограниченным теми отношениями людей, которые непосредственно являются и отношениями всего коллектива, а с другой стороны, потому, что сами языковые значения являются недостаточно расчлененными.

Совпадение смыслов и значений составляет главную особенность первобытного сознания. Хотя распад этого совпадения подготавливается еще внутри первобытнообщинного строя, он происходит лишь вместе с распадом этого строя.

Условие, которое подготавливает расчленение смыслов и значений, состоит со стороны развития самого сознания в расширении круга сознаваемого, к чему необходимо приводит развитие труда — его орудий, форм и трудовых связей участников производства.

³⁸ Там же, с. 30,

247

Первое важное изменение, происходящее в направлении расширения круга сознаваемого, вызывается фактом усложнения трудовых операций и самих орудий труда. Производство все более требует от каждого участника труда целой системы соподчиненных действий, а следовательно, и целой системы сознаваемых целей, которые вместе с тем входят в единый процесс, в единое сложное действие. Психологически такое сливание в единое действие отдельных частных действий представляет собой превращение последних в операции. При этом то содержание, которое прежде занимало структурное место сознаваемых целей этих частных действий, занимает ь строении сложного действия структурное место условий его выполнения. А это значит, что теперь и операции, и условия действия также могут входить в круг .сознаваемого. Только они входят в него существенно иначе, чем собственно действия и их цели.

Этот метаморфоз действий, т. е. превращение их в операции и, таким образом, происходящее рождение операций нового типа (будем называть их сознательными операциями), хорошо изучен экспериментально— в современных, разумеется, условиях. Поэтому его легко описать.

Когда, например, на спортивных занятиях в тире учащийся поражает мишень, он выполняет определенное действие. Чем характеризуется это действие? Во-первых, конечно, тем, в какую деятельность оно входит, каков его мотив и, следовательно, какой смысл оно имеет для учащегося. Но оно характеризуется еще и другим: способами, операциями, какими оно выполняется. Прицельный выстрел требует многих операций, каждая из которых отвечает определенным условиям данного действия: нужно придать своему телу известную позу, выравнять мушку винтовки и правильно установить линию прицеливания, прижать приклад к плечу, задержать дыхание и плавно спустить курок.

У обученного стрелка все эти процессы не являются самостоятельными действиями. Соответствующие им цели не выделяются всякий раз в его сознании. Стрелок не говорит себе: теперь нужно прижать приклад, теперь задержать дыхание и т. д. В его сознании есть одна только цель — поразить мишень. Это и значит, что он владеет нужными для стрельбы двигательными операциями.

Иначе у человека, только начинающего учиться стрелять. Раньше он должен сделать своей целью правильно взять винтовку, и в этом состоит его действие; далее он делает своим сознательным действием прицеливание и т. д. Прослеживая процесс обучения стрельбе, как, впрочем, и обучения всякому сложному действию, мы видим, таким образом, что входящие в его состав звенья прежде формируются как отдельные действия и лишь затем превращаются в операции.

Эти операции, однако, отличаются от операций, возникающих путем простого приспособления действия к условиям его выполнения. Как показывает экспериментальное исследование, эти операции отличаются прежде всего объективно — своей гибкостью, уп-

248

райляемостью. Они отличаются также совсем другим отношением к сознанию.

Действие и его цель, входя в состав другого действия, уже пряно не «презентируются» в сознании. Это, однако, не значит, что они вовсе перестают сознаваться. Они лишь занимают другое место в сознании: они как бы только сознательно контролируются, т. е. при известных условиях могут сознаваться. Так, в сознании опытного стрелка операции выравнивания мушки, как и само положение ее по отношению к прорези, могут быть не презентиро-ваны. Достаточно, однако, какого-нибудь отклонения от нормального осуществления этой операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступает в сознании.

Эти превращения несознаваемого содержания в сознаваемое и наоборот, которые происходят в связи с изменением места, занимаемого данным содержанием в структуре деятельности, могут быть в настоящее время поняты и нейрофизиологически.

Современные исследования показывают, что всякая деятельность физиологически представляет собой динамическую функциональную систему, управляемую сложными и многообразными сигналами, поступающими как со стороны внешней среды, так и со стороны самого организма. Эти сигналы, поступающие в разные взаимосвязанные нервные центры, в том числе проприоцептивные, синтезируются. Участие тех или иных нервных центров и характеризует структуру деятельности с неврологической ее стороны. Деятельность может протекать на разных этажах нервной системы, при участии различных ее «уровней». Эти уровни, однако, неравноправны. Один из них является ведущим, в то время как другие играют роль фона («фоновые уровни», по терминологии Н. А. Бернштейна). При этом замечательно, что, как это специально подчеркивает Н. А. Бернштейн, сознаваемыми всегда являются чувствительные сигналы наиболее высокого, ведущего уровня. Это сознаваемое содержание и управляет деятельностью, строение которой может быть различно. Сам же ведущий уровень ее определялся тем, что Н. А. Бернштейн называет задачей, т. е. как раз тем, что по нашей терминологии должно быть названо целью (задачей мы называем несколько другое, это цель, данная в определенных условиях).

Хотя описанные отношения установлены для вполне развитого сознания, они позволяют понять также и историческое происхождение возможности осознания не только содержания, занимающего в деятельности структурное место цели, но также и способов деятельности и условий, в которых она протекает.

Необходимость осознания операций создается уже переходом к изготовлению дифференцированных орудий, особенно составных. Самые ранние орудия, как об. этом свидетельствуют археологические находки, могли еще быть результатом простого «прилаживания» естественных предметов к условиям трудового действия (например, «естественная ретушь» универсальных каменных орудий в процессе самого употребления их).

249

Другое дело — производство специализированных орудий. Их изготовление необходимо требует выделения и осознания операций. Ведь производство такого орудия имеет в качестве своей цели именно трудовую операцию, ту, которая овеществлена в данном орудии.

Итак, трудовые операции, первоначально формировавшиеся в ходе простого приспособления к наличным внешним условиям, приобретают в связи с их усложнением другой генезис: когда цель действия входит в другое действие как условие его выполнения, то первое действие превращается в способ осуществления второго, в сознательную операцию. Это и создает огромное расширение сферы сознаваемого. Легко понять все значение этого факта для дальнейшего развития человеческой деятельности.

Со стороны строения сознания человека формирование сознательных операций обозначает собой новый шаг в его развитии. Этот шаг состоит в возникновении наряду с презентированным в нем содержанием также содержания «сознательно контролируемого» и переходов одного в другое. Чтобы избежать здесь недоразумения, следует только отметить, что описываемое отношение сознания сохраняется, как мы видели, и в развитых его формах; оно, однако, не схватывается сразу нашим самонаблюдением. Когда, например, человек читает, то ему кажется, что и выраженные в книге мысли, и внешняя графическая форма их выражения, т. е. самый текст, одинаково сознаются — как то, так и другое. В действительности же это не вполне так; в действительности презентированным в сознании являются только мысли, их выражение, внешняя же сторона текста может лишь казаться сознаваемой, что обычно и бывает при пропусках, грубых опечатках и т. п. Однако если читающий спрашивает себя, сознает ли он также и внешнюю сторону текста, и этим смещает цель с содержания текста на эту именно его сторону, то он, конечно, ясно сознает ее. Такого рода незамечаемые превращения операций в действие — в данном примере превращение восприятия текста как способа чтения в восприятие его как самостоятельного, целенаправленного внутреннего действия — и создают иллюзию бесструктурности «поля» сознания.

Расширение круга сознавания путем включения в него предметных условий, средств и способов действия не исчерпывает этого процесса.

Имеет место еще одно существенное изменение деятельности, которое приводит к тому, что сознаваемой становится не только сфера непосредственного производства, но и других отношений людей.

Необходимость этого изменения создается появлением относительно устойчивого технического разделения труда, которое выражается в том, что отдельные люди приобретают фиксированные производственные функции, т. е. постоянно занимаются выполнением определенного круга действий. Естественное следствие этого (опять-таки уже описанное в старой психологии) состоит в том, что происходит как бы сдвиг мотива на цель этих действий. Дей-

250

ствие теперь тоже преобразуется, но уже превращаясь не в операцию, как мы видели это выше, а в деятельность, теперь имеющую самостоятельный мотив. Благодаря этому мотивы также вступают в круг сознаваемого.

Подобные сдвиги мотивов постоянно наблюдаются и на высших ступенях развития. Это те обычные случаи, когда человек под влиянием определенного мотива принимается за выполнение каких-либо действий, а затем выполняет их ради них самих, в силу того что мотив как бы сместился на их цель. А это значит, что данные действия превратились в деятельность. Мотивы деятельности, имеющие такое происхождение, являются сознательными мотивами. Их осознавание совершается, однако, не само собой, не автоматически. Оно требует некоторой специальной активности, некоторого специального акта. Это акт отражения отношения мотива данной конкретной деятельности к мотиву деятельности более широкой, осуществляющей более широкое, более общее жизненное отношение, в которое включена данная конкретная деятельность.

Первоначально возникая в результате фактически происходящего сдвига мотивов на сознательные цели, процесс осознания мотивов становится далее как бы общим механизмом сознания. Поэтому и те мотивы, которые соответствуют первичным биологическим отношениям, могут также сознаваться, могут входить в круг сознаваемого.

Этот факт имеет двоякое значение.

Во-первых, он делает психологически понятным, как может на известном этапе общественно-исторического развития становиться сознательным не только отражение сферы непосредственно ма- териального производства, но также и сферы других человеческих отношений.

Так, например, на заре развития общества половые отношения людей, ничем еще не ограниченные, лежали в сфере чисто инстинктивных отношений. Однако начавшееся постепенное сужение круга возможных отношений брачной общности между полами говорит о том, что и эти отношения вступают затем в сферу сознаваемых отношений. Уже тот факт, что некоторые из них становятся запретными, предполагает возможность сознавания отношений родства.

Во-вторых, факт сдвига мотивов на цели действий делает психологически понятным, как могут возникать новые потребности и как меняется самый тип их развития.

Предпосылкой всякой деятельности является та или иная потребность. Сама по себе потребность, однако, не может определить конкретную направленность деятельности. Потребность получает свою определенность только в предмете деятельности: она должна как бы найти себя в нем. Поскольку потребность находит в предмете свою определенность («опредмечивается» в нем), данный предмет становится мотивом деятельности, тем, что побуждает ее.

В деятельности животных круг возможных мотивов строго ограничен наличными природными предметами, отвечающими их , биологическим потребностям, а всякий шаг в развитии самих по-

251

требностей обусловлен изменением их физической организации.

Иначе обстоит дело в условиях общественного производства людьми предметов, служащих средствами удовлетворения их по требностей. Производство не только доставляет потребности материал, говорит Маркс, но оно доставляет и материалу потребность.

Что это, однако, значит психологически? Сам по себе факт удовлетворения потребности посредством новых предметов — средств потребления — может привести лишь к тому, что данные предметы приобретут соответствующий биологический смысл и их восприятие будет в дальнейшем побуждать деятельность, направленную на овладение ими. Речь же идет о производстве предметов служащих средствами удовлетворения потребности. А для этого требуется, чтобы потребление — в какой бы форме оно ни происходило — вело к отражению средств потребления как того, что должно быть произведено. Психологически это и значит, что предметы — средства удовлетворения потребностей — должны сознаваться как мотивы, т. е. должны выступить в сознании как внутренний образ, как потребность, как побуждение и как цель.

Связь между сознанием мотивов и развитием потребностей конечно, не исчерпывается фактом сознания мотивов, отвечающих естественным потребностям. Решающий психологический факт состоит в сдвиге мотивов как раз на такие цели действия, которые непосредственно не отвечают естественным, биологическим потребностям. Таковы, например, возникающие в дальнейшем познавательные мотивы. Познание, как сознательная цель действия, может побуждаться и мотивом, отвечающим естественной потребность в чем-либо. Превращение же этой цели в мотив есть также и рождение новой потребности, в данном примере — потребности познания.

Рождение новых высших мотивов и формирование соответствующих им новых специфических человеческих потребностей представляет собой весьма сложный процесс. Этот процесс и происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осознания.

Итак, уже в условиях первобытного общества развитие процесса материального производства и складывающихся в этом процессе взаимных отношений дюдей друг к другу создает необходимость полного расширения сферы сознаваемого. По мере того как все большее число сторон и отношений человеческой жизни начинают определяться общественно, т. е. становятся общественными по своей природе, сознание все более приобретает характер всеобщей формы психического отражения человеком действительности. Это, конечно, не значит, что вся действительность фактически входит теперь в сферу сознаваемого: это значит только, что все может входить в эту сферу.

Мы не имеем возможности проследить в кратком очерке те конкретные зависимости, которые связывают между собой последовательные этапы расширения сферы сознаваемого с историческими ступенями развития первобытного общества. Это требует специального обширного исследования. Мы можем только отметить,

252

что факты, характеризующие уровень развития производства, взаимных отношений людей и их языка, бесспорно, свидетельствуют о том, что процесс расширения сферы сознаваемого является завершенным еще на ступени первобытнообщинного строя.

Описанные этапы расширения сферы сознаваемого выражают развитие сознания лишь с функциональной его стороны, со стороны развития процесса осознания. Как бы наслаиваясь друг на друга, эти этапы и образуют функциональное строение сознания. Оно характеризуется тем, что процесс осознания содержания, занимающего различное место в структуре деятельности, происходит в психологически различной конкретной форме.

Так, содержание, занимающее в действии структурное место цели, всегда презентировано, т. е. всегда сознается актуально. Иначе сознается, как мы видели, то содержание, которое входит в структуру деятельности как условия действия и как отвечающие этим условиям операции. Наконец, еще иначе сознаются мотивы деятельности. Таким образом, уже с этой функциональной и описательной своей стороны сознание выступает перед ними отнюдь не как бескачественное и однородное «психическое пространство», ограниченное только своим «объемом» и ясностью своего «свечения», но как характеризующееся определенными соотношениями, определенной исторически сформировавшейся структурой. Формирование этой функциональной структуры и составляет главное содержание развития сознания человека, которое происходит в пределах общего первобытного его типа.

Этот общий тип сознания характеризуется, как мы уже говорили, совпадением значений и смыслов. Их совпадение первоначально является психологическим выражением одинаковости отношения людей к средствам и продуктам труда — этим первым предметам, входящим в круг сознаваемого.

Однако развитие средств и отношений производства и происходящее на этой основе расширение сферы сознаваемых явлений неизбежно должны были привести к расхождению между собой того, как отражаются эти явления в головах отдельных людей, и того, как они обобщаются в языковых значениях, в форме которых только и может происходить их осознание. Это расхождение в эпоху первобытного общества выражается в том, что смысл явлений действительности для человека осознается в ограниченном круге значений. Последние приобретают зато способность переходить из одного круга явлений действительности, которые они отражают, на явления другого круга.

Об этом расхождении, пережиточно сохраняющемся при известных условиях еще долгое время после разложения первобытной общины, и свидетельствуют те многочисленные данные, которые составили фактическую сторону известной концепции Л. Леви-Брюля. Но это же расхождение служит вместе с тем и ключом для правильного понимания явлений, описанных Л. Леви-Брюлем как «пралогические».

253

Например, Леви-Брюль указывает, что люди племени гуичолов отождествляют между собой оленей и перья птицы, пшеницу и оленей и т. п. Это будто бы и характеризует их мышление, а именно то, какой образ им при этом представляется.

Этот родовой (генерический), т. е. обобщенный, образ, пишет Л. Леви-Брюль, «содержит в себе нечто иное, чем аналогичный образ, появляющийся при тех же обстоятельствах в сознании европейца» ³⁹. Но это, конечно, невозможно. Невозможно, чтобы их мышление было действительно таково. Их мышление характеризуется как раз «не логикой сопричастия», сливающей в едином обобщенном образе пшеницу и оленя, а прежде всего тем фактом, что они разумно засевают пшеницей поля и с полным сознанием цели своих действий ведут охоту на оленей. Практически они действуют совершенно различно по отношению к тому и другому: очевидно, что у них создаются и совершенно различные представления об этих предметах, отнюдь не сливающиеся друг с другом в их мышлении, когда они возделывают растения или выслеживают дичь. На это много раз указывали критики Леви-Брюля.

Другое дело — какова та форма, в которой выступает для их сознания смысл представляемого, т. е. каковы те языковые значения, которые еще прямо в себе объективируют отражение в сознании данных предметов со стороны отношений к ним коллектива. Ведь со стороны этих отношений олень и пшеница имеют действительно общее, а именно они одинаково суть предметы, от которых зависит существование племени.

Пшеница, утверждают гуичолы, некогда была оленем. В специальной церемонии они возлагают оленя на пшеницу, обращаясь с ним, как если бы он был снопом этого растения. По мнению Г. Лумгольца и Л. Леви-Брюля, это происходит «потому, что в представлении индейцев пшеница есть олень».

Если исходить из того, что строение первобытного сознания и сознания современного человека одинаково, то такое допущение понятно, хотя оно и приводит к вопиющим противоречиям с фактами практической жизни людей этого племени. Напротив, если исходить из того, что первобытное сознание имеет совсем другое внутреннее строение, чем наше, а именно что оно характеризуется еще недифференцированностью смыслов и значений, то тогда описываемые явления принимают совершенно другой вид.

Сближение значений «олень» — «пшеница» является с этой точки зрения, по-видимому, лишь формой осознания происшедшего переноса их смысла, т. е. переноса практических отношений коллектива с оленя на пшеницу. Этот перенос, отражающий переход от господствующей роли охоты и скотоводства к господствующей роли возделывания растений (что ведет к важному изменению взаимоотношений в обществе — теперь уже родовом), и закрепляется идеологически в описанной Церемонии.

³⁹ Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930, с. 86.

254

То же самое находим мы и в других случаях. Например, еще более загадочная сопричастность значений «олень» — «перо» выражает лишь осознание того, что стрела должна быть изготовлена так, чтобы она могла поразить оленя. Об этом прямо говорит факт привязывания волос оленя к оперению стрелы, направляющему ее полет.

У людей племен банту бесплодие жены сознается как бедствие. Л. Леви-Брюль объясняет это тем, что их мышление отождествляет между собой бесплодие женщины и неурожай растений. Другой исследователь, Д. Фрезер, выводит даже целую теорию из якобы фактического незнания людьми на низкой ступени их развития естественных причин оплодотворения (и это несмотря на весь общественный опыт разведения животных!). Нужно, однако, отбросить предвзятую идею о том, что сознание определяется мышлением, знанием. Тогда за этой «сопричастностью представлений» или за этим «незнанием» откроется нечто совсем иное, а именно своеобразная форма выражения в сознании одинаковости общественного смысла (значения) того и другого: малочисленность семьи приводит к недостатку получаемого в хозяйстве зерна, то же и неурожай.

Особенно замечательны многочисленные описываемые исследователями факты «мистической сопричастности» свойств предметов и действий или отношений людей. В условиях начавшегося развития общественного разделения труда и частной собственности предметы действительно приобретают для человека «сверхчувственные» свойства, зависящие не от них самих, не от естественной их природы, но от складывающихся в производстве отношений людей. Именно эти отношения и определяют собой то, как реально выступает данный предмет для человека. Если же осознание этого приобретает особые, совсем иные, чем у нас, формы, то это опять-таки зависит не от «мистичности» мышления, но определяется тем, что в эпоху, когда общественные отношения людей объективно являются уже дифференцированными, их сознание продолжает еще сохранять свое прежнее строение, прежний тип осознания путем прямого воплощения смысла, сознаваемого в общественно выработанных значениях.

Общая картина, которую представляют описанные формы сознания, особенно усложняется трудностью отделить друг от друга собственно психологические, языковые, и чисто идеологические образования. Анализ этой картины требует, конечно, прежде всего тщательного изучения связей явлений, характеризующих сознание, с теми конкретными общественно-экономическими условиями, которые их порождают. Но в современной так называемой этнической психологии такая работа недостаточно проделана, и поэтому само понятие первобытного сознания остается в ней, как мы уже отмечали, крайне неопределенным.

Мы не ставим перед собой задачи проследить в этом очерке ход исторического развития сознания. Поэтому в отношении ран-

255

них форм сознания мы ограничимся лишь намеченной выше общей характеристикой его наиболее примитивного строения.

Разложение примитивной структуры сознания в условиях прогрессивного развития совершается еще в родовом обществе. Однако возникающая новая внутренняя его структура находит свое полное выражение только на поздних этапах классового общества; мы и попытаемся описать ее главные особенности именно на этих этапах.

Зарождение сознания в человеке

Зарождение сознания в человеке

Содержание

Введение

1. Сознание первобытного человека – первоначальное Я человека

2. Первобытная религия. Ритуал, миф, табу

3. Авторитет вождей и старейшин как институт морального права

Заключение

Список использованной литературы

Введение

С точки зрения антропологии и биологии человек практически не меняется, однако в качестве субъекта и носителя нравственных отношении, качеств и ценностей можно видеть весьма существенные трансформации, которые претерпевает как тип человеческой личности, так и вся система нравственных отношений в процессе исторического развития.

Социальная природа нравственности еще отчетливее прослеживается во взаимозависимости и взаимообусловленности изменений, которые претерпевает нравственность на различных исторических этапах общественного развития.

Первобытнообщинный строй существовал несколько десятков тысяч лет, отличаясь необыкновенной устойчивостью и традиционализмом, стабильностью и косностью. Человек здесь еще является орудием рода, он привязан к родовой общине пуповиной кровнородственных связей, воплощенных в системе запретов, обычаев и традиций. Обеспечиваемый ими порядок и дисциплина, организация взаимоотношений в родовой общине характеризуются отсутствием угнетения и эксплуатации, практически нецелесообразной при ничтожной производительности труда индивида, всеобщим характером труда, уравнительным равенством и непосредственным коллективизмом.

Все это обусловливает слитность и тождественность индивидов с коллективной жизнедеятельностью рода, совпадение их индивидуальных стремлений с отражающими коллективный опыт обычаями и традициями и неотделимость формирующегося у них нравственного сознания с практикой поведения. Отсюда внутренняя целостность индивида и однозначность нравов первобытного общества – должно быть именно то, что есть и всегда было, что имеет священный и непререкаемый смысл для всех.

Должное и сущее, отражающие в более развитом обществе различие между общественно необходимым и индивидуально-желаемым, здесь еще полностью совпадают на основе полного преобладания интересов коллектива. Это совпадение еще не опосредовано индивидуализацией бытия и сознания человека, столкновением и борьбой в его сознании интересов и мотивов и поэтому не является его моральной заслугой и не имеет той моральной ценности, приобрести которую он может, только пройдя через искушения и соблазны.

1. Сознание первобытного человека – первоначальное Я человека

Леви-Брюль, исследовавший обширный этнографический материал, сделал точные и глубокие выводы о сознании первобытного человека, в основе которого лежат коллективные представления. Правда, он сразу подчеркивает, что эти коллективные представления «не предполагают некий коллективный субъект, отличный от индивидов, составляющих социальную группу», чем ограничил свой метод и постепенно завел в тупик свою теорию (в конце жизни он отказался от некоторых краеугольных идей).

Для Я-человека выводы этого сознания – цельная данность, такая же, как объекты внешнего мира для глаза человека, глаз может их воспринимать как они есть, но непосредственно манипулировать ими не может.

Здесь необходимо определить, что такое личность человека, что такое то нечто, очень простое (что может быть проще «Я»?) и одновременно столь сложное и всеохватное?

Я – это неразрывное сочетание двух сложных комплексов, простых при обращении к себе и сложных как сам воспринимаемый мир, при обращении вовне.

Первый комплекс чувствуется, ощущается, эмоционально переживается (Я есть, Я – душа, Я – бытие). Второй является представлением, возможностью (Я – воля, Я – дух, Я свободный).

Первое Я изначально от рождения, но развивается в процессе жизни, наполняясь ее событиями, идеями, образами. Второе Я создается или не создается в процессе жизни (например, в первобытно-родовом обществе его почти не было), оно, собственно, и является тем, что называют личностью человека, немыслимой без свободной воли, без ощущения себя как игрока, без манящей неопределенности бытия.

В ранней первобытности, когда безусловной основой бытия был первобытный род (до 40, а, может быть, до 50–60, тыс. лет до н.в.) сознание человека развивалось прежде всего через развитие памяти и коллективных представлений – сложных эмоционально-чувственных образов.

Человек накапливал десятки тысяч ситуативных примеров поведения, которые прекрасно ориентировали его в достаточно простых практических ситуациях, например, для избежания очевидных опасностей от голода, холода, зверя, дождя (да и здесь не во всех ситуациях), а в ситуациях неопределенных, сложных, выходящих за пределы «ситуативной энциклопедии» (болезни, межродовые конфликты, коллективная охота на зверя) человек обращался через четкий ритуальный комплекс к коллективному общинному Я, которое, обладая свободой воли, и было предназначено для решения проблем в неопределенных ситуациях. Развитие первобытнообщинной (точнее, родовой) Я-воли сделало ненужным развитие индивидуальной Я-воли.

Леви-Брюль обратил внимание на то, что в наиболее примитивных первобытных племенах XIX века (в целом, по-видимому, соответствующих уровню развития родового общества за 60–40 тыс. лет до н.в.) не было необходимости в религии, потому что коллективные представления были неотделимы от описываемых ими объектов или ситуаций:

«Нас, следовательно, не поразит то обстоятельство, что Спенсер и Гиллен не обнаружили у австралийцев, которых они изучили, «ни малейшего следа, ни слабейшего намека на что-нибудь такое, что могло бы быть описано как культ предков», что они не наткнулись на объекты культа в собственном смысле слова, на олицетворение сил природы, животных или растительных видов, что они встретили лишь очень мало преданий о происхождении животных и незначительное число мифов. Такая же бедность замечена Эренрейхом и в обществах низшего типа Южной Америки, которые, к несчастью, значительно менее изучены, чем австралийцы. Эта бедность свидетельствует о том, что в общественной группе еще преобладает пра-логическое и мистическое коллективное мышление. Чувство симбиоза, осуществляющегося между членами группы или между определенной человеческой группой и группой животной или растительной, получает прямое выражение в институтах и церемониях. Социальная группа в это время не имеет нужды в других символах, кроме тех, которые употребляются в церемониях…

В своем недавнем сочинении «Анимизм в Индонезии» Крейт полагает необходимым различать в эволюции обществ низшего типа два последовательных периода: первый, когда личные духи считаются обитающими в каждом существе и предмете (в животных, растениях, скалах, звездах, оружии и т.д.) и одушевляющими их, другой период, предшествующий первому, когда индивидуализация еще не произошла и первобытному сознанию представляется, будто некое текучее начало, способное проникать всюду, т.е. своего рода вездесущая сила, оживляет и одушевляет существа и предметы, действуя в них и заставляя их жить». «Там, где души и духи еще не индивидуализированы, индивидуальное сознание каждого члена группы тесно связано с коллективным. Оно не отделяется четко от коллективного сознания и, целиком соединяясь с ним, не противопоставляет себя ему: в нем господствует непрерывное ощущение причастности. Лишь гораздо позже, когда человек начинает ясно осознавать себя как личность и формально выделять себя из группы, к которой чувствует себя принадлежащим, лишь тогда внешние существа и предметы тоже начинают казаться личному сознанию наделенными индивидуальными душами или духами в продолжение жизни и после смерти».

Но точнее сказать не о неотделимости коллективных представлений (это следствие), а об отсутствии (или крайней неразвитости) индивидуальной воли и о том, что вся полнота воли была сосредоточена в Я-общины.

Поэтому первоначально не было никакой воли, отделенной от того, что Леви-Брюль назвал пра-логическим сознанием, но должно быть названо проявлением общинного Я в индивидуальном сознании Я-бытия. Первоначальное Я человека – это здравый смысл, т.е. набор ситуативных примеров, к которым относилось также и поведение индивидуума в сложных неопределенных ситуациях.

На такие ситуации индивидуум (и группа индивидов) отвечал просто – совершал стандартный ритуал приобщения к общинному Я, которое и находило ответы на вопросы. Конечно, первобытный человек, имеющий минимум воли, не был подобен сложной машине, он мог терпеть, говорить себе, например: «надоело, но подожду», и т.д., но эта свобода воли была цельной и системной лишь в узких, хотя и многочисленных вопросах бытовых ситуаций.

Она, кроме того, была зажата между инстинктами, привычками и примерами, с одной стороны, и средовыми воздействиями, мистически и чувственно (и, как правило, коллективно) воспринимаемыми человеком, с другой.

От людей, в состоянии активности общинного Я, требовалось быть вместе и прежде всего, слышать друг друга, а лучше еще видеть и обонять. Но слух и голос, по-видимому, уже 200 тысяч лет назад стали наиболее важным средством коммуникации, что и определило опережающее развитие звукового языка над языком жестов. Ведь звук голоса объединял людей в любое время суток, в любой точке пространства (конечно, в пределах слышимости) и в любом положении тела.

С течением времени словарный запас стал столь велик, что мог создавать картины, не менее сложные, чем зрительные образы. Мозг человека, включенный в общинную группу посредством звуковых сигналов, постепенно стал частью общинной «мыслительной машины», управляющей этой группой, но машины не механической, а «машины» со свободной волей, так как ее задачей было не только вспоминать, но и находить решения.

Так над родовой общиной начала надстраиваться племенная община первоначально в духе, в проекте и лишь значительно позже в «металле».

Личности человека в нашем понимании, то есть личности, как воли, в ранней первобытности не существовало. Человек был, жил, наслаждался, боялся, радовался, страдал, переживал сложнейшие эмоциональные состояния, но не имел свободной воли, ощущения собственных, а не коллективных возможностей.

Его реакции на вызовы окружающей среды (в наиболее общих и существенных для общества случаях) были инстинктивными или обусловленными «ситуативной энциклопедией», т.е. памятью и опытом.

Зато реакция надличностного субъекта (Я-общины) была подобна нашей. Человек в полной мере не принадлежал себе ни вовне, ни внутри. Но его эмоциональный мир был необыкновенно богат, он чем-то напоминал зрителя захватывающего фильма: ничего не зависит от него, но он живет, переживает и сопереживает.

Развитие родовой общины одновременно с развитием звуковой коммуникации – языка создало 50–60 тыс. лет до н.в. возможность для создания более широких общинных объединений – племен, для существования которых людям уже не обязательно было поддерживать почти непрерывное общение в рамках звукового круга и быть вовлеченным в почти непрерывную совместную деятельность.

Язык, как сложная система образов, а также ритуал, как сложная система символического поведения, начали отделяться от непосредственной жизни и деятельности общины, становиться самостоятельными системами.

Началось формирование первобытной религии, которой потребовались новые средства фиксации образов, способные, в отличие от звуковых сигналов, переноситься на расстояния и сохраняться во времени. Появились первые сакральные рисунки, священные предметы (статуэтки «венер» и т.д.), имеющие значение ритуальных символов.

Началась верхнепалеолитическая революция, духовной основой которой была первобытная религия, «оторвавшая» символ от непосредственности коллективного представления и, тем самым, впервые породившая в сознании человека не просто живое ощущение причастности к внеличностному коллективному субъекту, но и представление об этом субъекте.

Это, в свою очередь, породило ряд важных следствий. Индивидуум впервые ощутил себя как что-то отдельное от мира, Я-бытие стало устойчивым субъективным ощущением, ощущением определенной ценности личного бытия, возможно, действительно появились первобытные философы как философы не нравственности, а красоты (наскальные рисунки того времени наполнены естественной и чистой красотой).

2. Первобытная религия. Ритуал, миф, табу

Первобытная религия и ее новые символические средства запустили процесс создания первых «надстроечных» общин – племенных, клановых, фратриальных. Это не были уже физически определенные, полностью подчинившие себе эмоционально-чувственную сферу человека, родовые общины. Это были общины, основанные на объективированной символике языка, обряда, религиозных церемоний.

Религиозный обряд (религиозный ритуал) здесь занял столь же важное и, самое главное, самостоятельное место, как и общение в обыденной жизни и обычной деятельности, в то время, как в позднеродовой общине ритуал еще оставался только средством (хотя и основным) обучения и «настройки» в процессе коллективной деятельности и коллективного решения ситуативных вопросов, «заданных» внешней средой. Иначе говоря, родовая община была преимущественно реактивной, тогда как племенная стала преимущественно активной системой, направленной на изменение среды.

Революция перехода от родового к племенному обществу, по-видимому совершившаяся в самом конце среднего и в первой половине верхнего палеолита (60–20 тысяч лет до н.в.) как раз и создала наблюдаемые еще в XIX веке различия между первобытными общинами низшего и высшего типа:

«Во вторых обществах потребность сопричастности, может быть, не менее жива. Однако, поскольку эта сопричастность больше не ощущается непосредственно каждым членом общественной группы, она достигается непрерывно растущим умножением религиозных или магических актов, священных и божественных существ и предметов, обрядов, выполняемых жрецами и членами тайных обществ, мифов и т.д. Удивительные работы Кэшинга о зуньи показывают, как пра-логическое и мистическое мышление уже несколько повышенного типа проявляет себя в великолепном расцвете коллективных представлений, призванных выразить или даже осуществить партиципации, которые больше не ощущаются непосредственно…

Будучи рассмотрены в своих отношениях к мышлению групп, в которых они рождаются, мифы привели бы к подобным соображениям и выводам. Там, где сопричастность индивидов общественной группы еще не чувствуется непосредственно, где сопричастность группы окружающим группам существ переживается в собственном смысле слова, т.е. в той мере, в какой продолжается период мистического симбиоза, мифы остаются редкими и бедными (у австралийцев, у индейцев Центральной и Северной Бразилии и т.д.). В обществах более развитого типа (у зуньи, ирокезов, полинезийцев и т.д.) мифологическая флора становится, напротив, все более и более богатой. Соответственно и мифы следовало бы признать за такие продукты первобытного мышления, которые появляются тогда, когда оно пытается осуществить сопричастность» (Л. Леви Брюль).

Конечно, направленность на решение сложных практических вопросов в племенном ритуале (племенной религии) оставалась главной, но сами практические вопросы здесь стали другими, соответствующими задачам племенного, а не родового общества.

3. Авторитет вождей и старейшин как институт морального права

Религиозная деятельность превратилась в самостоятельную, а не сопутствующую обычной. Как следствие, началось формирование специализированной группы (или общественной функции) вождей, старейшин, жрецов, знахарей и колдунов, началось формирование классовых структур. Племена стали устойчивыми образованиями и постепенно становились сильнее самостоятельных родовых общин.

Но возникло внутреннее противоречие между авторитетом Я-рода и Я-племени, что, возможно, впервые остро поставило перед индивидуумами проблему выбора. Хаос, начавшийся 40–60 тыс. лет назад борьбой племенных и родовых субъектов, вскоре сменился периодом S-скачков, а где-то около 15–25 тысяч лет назад сложился новый космос, космос не родовых, а племенных общин, подмявших под себя и переделавших под себя общины родовые.

В конце новой революционной эпохи произошел мощный культурный взрыв, стимулированный поиском воюющими сторонами средств для победы в этой войне, ведь эта война была реальной войной на уничтожение между интегрированными в племена родами и родами, отставшими от процесса племенной интеграции.

Примерно в это время (15–20 тыс. лет до н.в.) вымерли последние неандертальцы, более сильные физически, чем человек, с сильными челюстями, но к этому времени уже необратимо отстававшие в умственном развитии. Хотя еще пятьдесят тысяч лет назад их мозг был конкурентоспособен, но мощная челюсть и неразвитый тонкий язык оказались фатальными недостатками, помешавшими создать племенные общины, основанные на языковом символизме.

Но почему и сейчас, среди кроманьонцев, встречаются общества родового, «неандертальского» типа? Произошла ли в затерянных уголках Австралии и кое-где в дебрях Амазонии деградация кроманьонца обратно в неандертальцы, или это общества, рожденные атавистическими особями? Более правдоподобно предположить, что в определенных условиях племенные, символьные «гены», т.е. юнговские архетипы, оказались зарезервированы, остались в «свернутом» состоянии, поскольку родовая организация была востребована, а племенная нет, ведь речь идет о малолюдных «заброшенных» уголках планеты.

Около 200 тысяч лет назад появился человек разумный, который в течение 150–100 тыс. последующих лет постепенно осваивал стандартные технологии производства орудий труда, приручил огонь, его рука стала такой же, как у современного человека. Человек в это время создал звуковой язык, который постепенно оттеснил на второй план язык жестов. Но рука, оттесненная от языка, сотворила революцию стандартизации в каменном производстве. Этим фактически исчерпываются достижения человечества в 200–50 тысячелетиях до н.в.

После 40–50 тыс. лет до н.в. появляются первые наскальные рисунки, скульптуры «венер», погребальные обряды. Каменные орудия труда достигают совершенства. Люди начинают покорять водную стихию (которой до этого боялись), появляются лодки. Охота ведется уже не только копьями и топорами, но и с помощью луков и стрел. Люди начинают пользоваться жерновами, строить дома и целые деревни, приручают животных. И все это внедряется всего лишь за 25–40 тысяч лет (с 40–50 по 10–15 тысячелетие до н.в.).

Племенная община, утверждаясь и побеждая, перестраивала сознание человека. Если раньше его сознание было исключительно ситуативным, образно-чувственными и естественно-мистическими (т.е. человек не обращался к внеличностному субъекту, а просто выполнял его команды), то теперь его сознание стало осознанно мистическим (религиозным), сознательно обращающимся к внеличностному субъекту – богу, божеству, духу, а позже создает сложные мифологии – классификации богов и системы их отношений.

Человек верхнего палеолита еще лишь в малой мере наделен индивидуальной свободной волей, но он включен в жизнь многочисленных субъектов – духов и память его наполняется не только сложнейшими чувственными представлениями – образами, но и символами, то есть мистическими образами и предпонятиями.

Племенная община, сделала гигантский шаг в развитии общинного мышления, впервые увидев себя не только в качестве одной из форм самоорганизации человеческого рода в борьбе за выживание в процессе естественного природного отбора, но и как силу, направленную на изменение природы посредством создания ее моделей в виде мифологического мировоззрения и эти модели реализующая.

Символьный ряд первобытной религии впервые объясняет мир, тем самым делая заявку на его сознательное преобразование в отличие от прежних преимущественно реактивных (пусть сложных) реакций общины на импульсы и состояния среды.

Сила малой общины – это непосредственность, эмоциональная экспрессия, полное слияние сознаний. Она стала ритуальной основой, системой энергетической подпитки и «включения» племенной общины.

С тех пор коллективное сознание человека стремится стать адекватным природе в ее существенных связях и проявлениях, сначала как коллективное общинное, а затем и как общностное философское, интеллектуальное сознание. Это и есть рождение богов.

Заключение

Богатый урожай материальных достижений во время верхнепалеолитической революции – прямое следствие качественного скачка от родовой общины к племенной. Человек, отождествивший себя с птицей, наверно попытался взлететь, создав что-то вроде крыльев, но это ему не удалось, зато человек, представивший себя деревом, попытался поплыть на дереве и это ему удалось, а чуть позже он связал бревна в плот и научился делать из бревна лодку, выдолбив трухлявую середину. Мистические сопричастия оказывались зачастую вполне практичными изобретениями. Мистические предметы иногда становились практическими предметами. Первоначально лук был мистическим предметом, может быть потом он стал музыкальным инструментом (т.е. активным предметом ритуала) и только потом – оружием.

Поскольку индивидуального сознания не существовало, то изобретения не могли иметь индивидуально-практического характера, даже в виде случайных находок и наблюдений. Мы уже видели, насколько консервативным было сознание первобытного «родового» человека, которое отвергло бы даже очевидную, но случайную объективную связь, (если ее не было в природе в готовом виде) и, скорее всего, просто бы ее не восприняло в качестве коллективного опыта, передаваемого от поколения к поколению. Любое изобретение вскоре было бы просто «забыто».

Даже сейчас изобретения и открытия случайны и редки, а после того, как они «случились» мы говорим «как просто», и снова делаем вывод, что «все гениальное просто».

Поэтому честь великих изобретений верхнего палеолита принадлежит именно разбуженному (впервые направленному на преобразование природы) сознанию племенной общины, или, что тоже самое, пра-логическому сознанию, создающему ритуальные предметы и мистические сопричастия, побочным результатом которых стал и практический прогресс. Индивидуальное сознание в силу своего зачаточного и пассивного характера не только не могло этого сделать, но и принять.

Племенные общины, пережившие 12288 летние периоды собственного развития (S-скачки), стали постепенно основными субъектами отношений в позднепервобытном обществе, интегрировавшем в себя общины родовые как полностью подчиненные им малые общины.

Список использованной литературы

1. Бердяев Н. О назначении человека. – М., 1993.

2. Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. – М., 2000.

3. Гусейнов А.А, Апресян Р.Г. Этика. – М., 1998.

4. Лосев А.Ф. Античная мифология. – М., 1957.

5. Фролов И. Введение в философию. – М., 1994.

Характерные черты сознания первобытного человека

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 9Следующая ⇒

Сознание человека первобытной эпохи, в первую очередь, характеризуется высокой степенью слитности с природой: силы природы еще не противопоставляются человеку, а находятся с ней в таинственном связи Ощущение бы бессилие перед грозными и непонятными для первобытного человека природными явлениями особенно усиливалось во время стихийного бедствия: извержение вулканов, землетрясений, наводнений, лесных пожаров, засух и других подобных явлений Беспомощность вызвала к жизни поклонения грозным силам природы, привела в конечном итоге к ееї обожания Это обусловливает появление таких ранних форм религии каканимизм, магия, тотемизм, фетишизм т.д. О ранние формы религии пойдет речь в третьем разделе

Во-вторых важной характеристикой первобытного сознания была также слитность индивида с коллективом, соплеменниками, с \»Мы\» Человечество сумело выжить, сохраниться как вид и обеспечить свое существование в начале свое ой истории благодаря постоянно растущей его способности к объединению усилий на основе максимального ограничения потребностей и интересов отдельного индивида и строгого соблюдения приоритета рода, коллектива благодаря растворению отдельной человеческого существа в коллективе, ееективі, її абсолютной социализации

Давление первобытного коллектива на индивида был огромный, индивидуальное \»я\» здесь не имеет самостоятельного значения и ценности, потому что индивид интегрирован в общину не как автономная единица, а как доля органических ного целого, не мыслима без него В начале своей истории человек, подвергаясь жесткий тотальный влияние общественных норм, способных заблокировать любые проявления индивидуализации, былаації, була стопроцентно социальным существом

На место инстинкта самосохранения, который был главной детерминантой мотивационной сферы поведения члена первобытного стада, приходят система табу, которая основывалась исключительно на запрете Табу блокировали асоциальные проявления животных инстинктов и охраняли жизненно важные для существования рода принципы коллективной жизни: недопущение кровнородственных половых связей, порядок р распределения пищи, неприкосновенность личности вождя т.д. Табуитивни запрета никогда не сопровождались разъяснением их необходимости Объяснить это можно лишь чрезвычайноно низким уровнем развития сознания и языка первобытного человека, уровня его способности к рефлексии, не превышал уровня трехлетней ребенка Для того чтобы следовать запретам табу, индивиду достаточно было чувство страха перед нарушением запретов н Страх — что со мной сделают? ї регуляции в первобытном обществе

Кроме того, в рамках этого общества, действовал и другой важный механизм социальной регуляции — стыдСтыд — это чувство общинно-групповое, предполагающее постоянное оглядки индивида на окружающих: что обо мне скажут или сказали бы \»свои\»? \»они\» — \»мы\» Стыд более сложное по сравнению со страхом культурное явление, которое побуждает индивида придерживаться групповых норм обязанностей по отношению к своим

Культура, таким образом, с самого начала существования общественной организации и на протяжении всей первобытной эпохи по отношению к отдельному индивиду носит прежде репрессивный и ограничительныйхарактер

Усвоение и передача необходимых образцов поведения осуществлялись путем показа и копированияпередавались от поколения к поколению, превращаясь в утвержденный ритуал Всю жизнь первобытного человека проходило в выполнении множества ритуальных обрядов и процедур, которые, не имея рационального пояс снення, приобретали магического характера Ритуалы представляют собой особые символические действия, которые обеспечивали эмоционально-смысловое отождествление индивида со своим родом, передачу опыта, объединение рода и религий но-магическое воздействие на различные явления и обстоятельства (например, ритуал инициации) Ритуалы требовали от каждого индивида слепо, неосознанно подражать устоявшиеся образцы поведения и полностью исключали творческую са мостийнисть Первоначальный коллектив отрицает индивидуальность и новаторскую поведение, а потому толькоьки традиционная поведение находила моральное одобрение Таким образом, табу и ритуалы выступали важнейшими регуляторами общественных отношений в первобытную эпоху

Главным информационным каналом первобытной культуры, в связи с отсутствием письменности, былатрудовая деятельность Усвоение и передача смысла трудовых операций происходили в невербальной форме, т.е. без слов Показ и подражания были основными средствами обучения и общения в общине Действия, после которых наблюдается ався какой-то полезный результат, становились образцами, которые копировались и передавались от поколения к поколениюня.

Третьей важной характеристикой сознания первобытного человека было доминирование образно-эмоциональных, интуитивных моментов в мышлении, веры, что наиболее ярко проявляется в мифологической картине мира Более дет тально об особенностях мифологического сознания смотри работу Кессиди \»От мифа к логосуогосу».

Важной характеристикой первобытной культуры был ее синкретизм (от греч — сочетание) — отсутствие дифференциации ее форм на науку, религию, искусство Все сферы тесно связаны с разнообразием формпрактической жизни первоначальной человеческого сообщества

 

13) АНТИЧНАЯ МИФОЛОГИЯ И ЕЕ РОЛЬ В КУЛЬТУРЕ АНТИЧНОСТИ

Роль античной мифологии в культуре

В первую очередь следует начать с Античности (antiquitas — древность, цивилизация древней Греции и древнего Рима ). В Античности следует искать истоки многих ценностей, которые составили впоследствии европейскую культуру. Античность подразделяется на несколько эпох: Ранняя Античность (VIII в. до н. э. — II в. до н. э.). Классическая Античность (I в. до н. э. — I в. н. э), золотой век античного мира. Поздняя Античность (II—V н. э.). В общем счете больше дюжины веков Античного наследия мировой культуре с VIII в. до н. э. до V века нашей эры. Конечной эпохой, Поздняя Античность, сопровождалась распадом Римской империи.

Миф в литературе — сказание, передающее представления людей о мире, месте человека в нём, о происхождении всего сущего, о Богах и героях; определенное представление о мире, Античном мире. Поскольку мифология осваивает действительность в формах образного повествования, она близка по своему смыслу художественной литературе.

В современном обществе велик интерес к древним культурам. Это связано с тем, что культуры современных народов немыслимы без прошлого. Литература, искусство и философия Древней Греции дали толчок развитию европейской культуры. Древняя Греция открыла человека как прекрасное и совершенное творение природы, как меру всех вещей. Великолепные образцы греческого гения проявились во всех сферах духовной и социально-политической жизни: в поэзии, архитектуре, скульптуре, живописи, политике, науке и праве. Мифы античности являются достоянием прошлого и настоящего, сохраняя мировоззрения древних греков и римлян.

Историческое развитие всего человечества нельзя представить без античности. Греция и Рим оставили множество мифов. Миф объясняет любое природное событие волей божества, то есть причина выводиться за пределы самой природы, перемещается в небесную область, вверяется богами.

Роль античной мифологии в культуре

Античная литература (по латыни «антиквус» — значит « древний»), т. е. литература Греции и Рима, зародилась несколько тысячелетий назад. Она была самой ранней литературой в Европе. Греческая литература, или, точнее, письменные памятники греческой литературы, возникла в Греции не раньше VIII в. до н. э.. Им предшествовало огромное устное творчество греческого народа, развивавшееся в течение многих столетий, а может быть, тысячелетий. Первые известные нам памятники греческой литературы — это поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея». Они и явились результатом этого векового развития устного народного творчества в Греции. Периодом наивысшего развития греческой литературы был V век до н. э., который называется также периодом греческой классики.[8,с.311] Возрос интерес к внутреннему миру выразился в оформлении лирики как литературного жанра (в VII в. до н.э.). И естественно, что ведущей темой нового жанра стала любовь. Наряду с наиболее яркой лирикой о любви-страсти (поэтесса с о. Лесбос Сапфо) возникла лирика о любви-игре, развлечении или разновидности интеллектуального общения, где также проявляется индивидуальность (Анакреонт).

Наряду с интимной лирикой возникла лирика гражданская, обратившаяся уже к обществу, а не к отдельному герою (Солон, Тиртей), а также ямбы — стихи назидательной, нередко сатирической направленности (Архилох, Мимнерм, Гиппонакт). Сочетание различных типов мировоззрения с лирическим началом создало греческую трагедию — наивысшее достижение античной культуры периода высокой классики. Для драматических представлений строили на склонах холмов обширные амфитеатры, рассчитанные на десятки тысяч зрителей.

Греческая литература всегда привлекала к себе героикой, высокими гуманистическими идеями, непосредственной свежестью. Мифологические элементы в литературе не выделялись, а рассматривались, как обычный ход вещей, поэтому в литературе в большей степени боги являлись, обычно действующими персонажами.

Греческая литература выросла на основе богатейшего народного творчества, на основе мифологии. Мифология возникла в ту эпоху, когда греки жили еще общинно-родовым строем (до VIII в. до н. э) и весь мир казался им огромной общиной, огромным родом, в котором были свои семьи, свои деды и внуки, свои родители и дети. Древний грек одушевлял, таким образом, всю природу. При помощи своего богатого воображения он зачастую представлял ее в причудливых, фантастических и необычайных художественных образах.

Воображение древнего грека рисовало ему самые фантастические существа. Но в каком бы виде они ни являлись, все они держали в своих руках его жизнь, все они были демонами или богами, населявшими каждый ручей, каждое озеро, лес, рощу, горное ущелье.

Небо было полно богов, грозных или милостивых к человеку: то Солнце — Гелиос мчится по небесной дороге на огненной колеснице, то озаряет землю Луна — Селена, то Эос — Заря в лазоревом одеянии возвещает утро.

Взглянет человек на море, а там бог Посейдон разбивает волны своим трезубцем, трубят в раковины тритоны, резвятся нимфы- океаниды; в лес и горы опасно ходить человеку — там в каждом дереве живет нимфа — дриада, можно попасть в болото нимфам — лимнадам, в горах запутают дороги нимфы — ореады, а то нападет на человека страх, который вызывает козлоногий бог Пан. И даже под землей, в царстве мертвых, бог Аид и богиня Персефона встречают и стерегут умерших.

А над всем миром возвышается снежная гора Олимп, где в окружении бессмертных богов обитает Зевс, отец и владыка вселенной. Дворцы на Олимпе построены богом Гефестом, на пирах там играет бог искусств и наук Аполлон, девять сестер — муз поют под лиру Аполлона. Рядом с Зевсом восседают его супруга, грозная и ревнивая Гера, и дочь его Афина — Паллада, воинственная, всегда готовая к бою богиня.

Не сразу боги греческой мифологии получили свой антропоморфный, т. е человекоподобный, вид. Это происходило постепенно вместе с экономическим и культурным развитием общества. В более древнюю эпоху матриархальной общины, когда человек еще больше зависел от природы, испытывая страх перед ее стихиями, боги рисовались человеку в ужасном зверином облике, например, таких чудовищ, как Химера, Медуза, Ехидна, Лернейская гидра, Сфинкс и др. Химера имела тело льва, козы и дракона, извергала из трех пастей огонь и несла с собой смерть. У Медузы, одной из трех Горгон, вместо волос шевелились живые змеи, и она одним взглядом своих глаз превращала все живое в камень. В пещере под скалой обитала и наводила страх на людей нимфа с прекрасным лицом, но с телом чудовищной змеи. Среди болот жила девятиголовая Гидра, на месте каждой срубленной головы которой могли вырасти новые две. Чудовище Сфинкс (по-гречески «Сфинкс» женского рода) имело голову и грудь женщины, а туловище — крылатого льва с когтистыми лапами. Среди этих страшилищ были Орф — собака, пес Цербер с пятьюдесятью головами, стороживший вход в царство мертвых, Немейский лев, Тифон с сотнями змеиных голов, извергавших пламя и дикие вопли, гиганты с телом человека и змеи и великое множество других чудищ, столь же диких и страшных, как сама природа, грозно владевшая человеком.

Все этапы мифологии, начиная с древнего представления о демонах-чудовищах и кончая мифами о героях и очеловеченных богах, представлены в героических песнях греков, так называемом гомеровском эпосе.

Эпос означает не что иное, как слово о подвигах (по-гречески «эпос» — «слово»), песни, которые исполняли странствующие певцы. Под аккомпанемент лиры их пел или аэд-сочинитель песен, или рапсод — исполнитель и собиратель героических сказаний. Предание считает создателем древнегреческого эпоса Гомера, слепого бродячего аэда, нищего певца. Уже в классической Греции имя его было окружено легендами. Многие впоследствии считали это имя нарицательным. «Гомер» на одном из греческих диалектов значит «слепой». Многие ученые, не понимая, как один человек мог создать устно и держать в памяти тысячи стихов «Илиады» и «Одиссеи», ставили под сомнение существование самого Гомера.

Героический эпос возник на побережье Малой Азии и близлежащих островах. Создан он в основном на особом, ионийском наречии. «Илиада» и «Одиссея» входят в так называемый Троянский мифологический цикл, который объединяет ряд мифов, отражающих борьбу греков за овладение малоазиатским городом Илионом, или Троей. «Илиада» изображает несколько эпизодов из десятого года осады Трои; «Одиссея» — возвращение на родину одного из героев-ахейцев, Одиссея (в героическом эпосе нет еще общего наименования для всех греческих племен).

Долгое время эти события считали чисто мифическими, легендарными, хотя сами греки уже издавна упорно повторяли, что Троянская война была примерно в XII в. до н.э. Постепенно Троянская война и поход греков приобретали реальные черты.

Интересно также отметить, что гомеровский эпос отразил в себе еще более древнюю культуру, а именно культуру острова Крита, процветавшую накануне распространения ахейских племен в XIII-XII вв. до н. э. У Гомера можно найти много элементов быта, жизни общества, напоминающих об этой древней культуре.

 

14) АНТИЧНОСТЬ КАК ТИП КУЛЬТУРЫ

Рекомендуемые страницы:

II Возникновение сознания человека

1. Условия возникновения сознания

Переход к сознанию представляет собой начало нового, высшего этапа развития психики. Сознательное отражение, в отличие от психического отражения, свойственного животным,— это отражение предметной действительности в ее отделенности от наличных отношений к ней субъекта, т. е. отражение, выделяющее ее объективные устойчивые свойства.

В сознании образ действительности не сливается с переживанием субъекта; в сознании отражаемое выступает как «предстоящее» субъекту. Это значит, что, когда я сознаю, например, эту книгу или даже только свою мысль о книге, то сама книга не сливается в моем сознании с моим переживанием, относящимся к этой книге, сама мысль о книге — с моим переживанием этой мысли.

Выделение в сознании человека отражаемой реальности как объективной имеет в качестве другой своей стороны выделение мира внутренних переживаний и возможность развития на этой почве самонаблюдения.

Задача, которая стоит перед нами, и заключается в том, чтобы проследить условия, порождающие эту высшую форму психики — человеческое сознание.

Как известно, причиной, которая лежит в основе очеловечения животноподобных предков человека, является возникновение труда и образование на его основе человеческого общества. «…Труд,— говорит Энгельс,— создал самого человека»⁹⁸. Труд создал и сознание человека.

Возникновение и развитие труда, этого первого и основного условия существования человека, привело к изменению и очеловечению его мозга, органов его внешней деятельности и органов чувств. «Сначала труд,— так говорит об этом Энгельс,—а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьян мог постепенно превратиться в человеческий мозг, который, при всем сходстве в основной структуре, превосходит первый величиной и совершенством»⁹⁹.

Главный орган трудовой деятельности человека — его рука могла достичь своего совершенства только благодаря развитию самого труда. «Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям… человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини»¹⁰⁰.

Если сравнивать между собой максимальные объемы черепа человекообразных обезьян и черепа первобытного человека, то оказывается, что мозг последнего превышает мозг наиболее высоко развитых современных видов обезьян более чем в два раза (600 см³ и 1400 см³).

Еще резче выступает различие в величине мозга обезьян я человека, если мы сравним его вес; разница здесь почти в 3^1/2 раза: вес мозга орангутана — 350 г, мозг человека весит 1400 г.

Мозг человека по сравнению с мозгом высших обезьян обладает и гораздо более сложным, гораздо более развитым строением.

Уже у неандертальского человека, как показывают слепки, сделанные с внутренней поверхности черепа, ясно выделяются в коре новые, не вполне дифференцированные у человекообразных обезьян, поля, которые затем, у современного человека, достигают своего полного развития. Таковы, например, поля, обозначаемые (по Бродману) цифрами 44, 45, 46 в лобной доле коры, поля 39 и 40 — в теменной ее доле, 41 и 42 — височной доле (рис. 35).

Очень ярко видно, как отражаются в строении коры мозга новые, специфически-человеческие черты при исследовании так называемого проекционного двигательного поля (на рис. 35 оно обозначено цифрой 4). Если осторожно раздражать электрическим током различные точки этого поля, то по-вызываемому раздражением сокращению различных мышечных групп можно точно представить себе, какое место занимает в нем проекция того или иного органа. Пенфильд выразил итог этих опытов в виде схематического и, конечно, условного рисунка, который мы здесь приводим (рис. 36). Из этого рисунка, выполненного в определенном масштабе, видно, какую относительно большую поверхность занимает в человеческом мозге проекция таких органов движения, как руки (кисти), и особенно органов звуковой речи (мышцы рта, языка, органов гортани), функции которых развивались особенно интенсивно в условиях человеческого общества (труд, речевое общение).

Совершенствовались под влиянием труда и в связи с развитием мозга также и органы чувств человека. Как и органы внешней деятельности, они приобрели качественно новые особенности. Уточнилось чувство осязания, очеловечившийся глаз стал замечать в вещах больше, чем глаза самой дальнозоркой птицы, развился слух, способный воспринимать тончайшие различия и сходства звуков человеческой членораздельной речи.

В свою очередь развитие мозга и органов чувств оказывало обратное влияние на труд и язык, «давало обоим все новый толчок к дальнейшему развитию»¹⁰¹.

Создаваемые трудом, отдельные анатомо-физиологические изменения необходимо влекли за собой, в силу естественной взаимозависимости развития органов, и изменение организма в целом. Таким образом, возникновение и развитие труда привело к изменению всего физического облика человека, к изменению всей его анатомо-физиологической организации.

Конечно, возникновение труда было подготовлено всем предшествующим ходом развития. Постепенный переход к вертикальной походке, зачатки которой отчетливо наблюдаются даже у ныне существующих человекообразных обезьян, и формирование в связи и с этим особо подвижных, приспособленных для схватывания предметов передних конечностей, все более освобождающихся от функции ходьбы, что объясняется тем образом жизни, который вели животные предки человека,— все это создавало физические предпосылки для возможности производить сложные трудовые операции.

Подготавливался процесс труда и с другой стороны. Появление труда было возможно только у таких животных, которые жили целыми группами и у которых существовали достаточно развитые формы совместной жизни, хотя эти формы были, разумеется, еще очень далеки даже от самых примитивных форм человеческой, общественной жизни. О том, насколько высоких ступеней развития могут достигать формы совместной жизни у животных, свидетельствуют интереснейшие исследования Н. Ю. Войтониса и Н. А. Тих, проведенные в Сухумском питомнике. Как показывают эти исследования, в стаде обезьян существует уже сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии, с соответственно весьма сложной системой общения. Вместе с тем эти исследования позволяют лишний раз убедиться в том, что, несмотря на всю сложность внутренних отношений в обезьяньем стаде, они все же ограничены непосредственно биологическими отношениями и никогда не определяются объективно-предметным содержанием деятельности животных.

Наконец, существенной предпосылкой труда служило также наличие у высших представителей животного мира весьма развитых, как мы видели, форм психического отражения действительности.

Все эти моменты и составили в своей совокупности те главные условия, благодаря которым в ходе дальнейшей эволюции могли возникнуть труд и человеческое, основанное на труде, общество.

Что же представляет собой та специфически-человеческая деятельность, которая называется трудом?

Труд — это процесс, связывающий человека с природой, процесс воздействия человека на природу. «Труд,— говорит Маркс,— есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы присвоить вещество природы в известной форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в последней способности и подчиняет игру этих сил своей собственной власти»¹⁰².

Для труда характерны, прежде всего две следующие взаимосвязанные черты. Одна из них — это употребление и изготовление орудий. «Процесс труда,— говорит Энгельс,— начинается только при изготовлении орудий»¹⁰³.

Другая характерная черта процесса труда заключается в том, что он совершается в условиях совместной, коллективной деятельности, так что человек вступает в этом процессе не только в определенные отношения к природе, но и к другим людям—членам данного общества. Только через отношения к другим людям человек относится и к самой природе. Значит, труд выступает с самого начала как процесс, опосредствованный орудием (в широком смысле) и вместе с тем опосредствованный общественно.

Употребление человеком орудий также имеет естественную историю своего подготовления. Уже у некоторых животных существуют, как мы знаем, зачатки орудийной деятельности в форме употребления внешних средств, с помощью которых они осуществляют отдельные операции (например, употребление палки у человекообразных обезьян). Эти внешние средства — «орудия» животных, однако, качественно отличны от истинных орудий человека — орудий труда.

Различие между ними состоит вовсе не только в том, что животные употребляют свои «орудия» в более редких случаях, чем первобытные люди. Их различие тем менее может сводиться к различиям только в их внешней форме. Действительное отличие человеческих орудий от «орудий» животных мы можем вскрыть, лишь обратившись к объективному рассмотрению самой той деятельности, в которую они включены.

Как бы ни была сложна «орудийная» деятельность животных, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношений общения, осуществляющих ее индивидов. Как бы, с другой стороны, ни было сложно инстинктивное общение между собой индивидов, составляющих животное сообщество, оно никогда не строится на основе их «производственной» деятельности, не зависит от нее, ею не опосредствовано.

В противоположность этому человеческий труд является деятельностью изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем хотя бы зачаточное техническое разделение трудовых функций; труд, следовательно, есть процесс воздействия на природу, связывающий между собой его участников, посредствующий их общение. «В производстве,— говорит Маркс,— люди воздействуют не только на природу, но и друг на друга. Они не могут производить, не соединяясь известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только через посредство этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство»¹⁰⁴.

Чтобы уяснить себе конкретное значение этого факта для развития человеческой психики, достаточно проанализировать то, как меняется строение деятельности, когда она совершается в условиях коллективного труда.

Уже в самую раннюю пору развития человеческого общества неизбежно возникает разделение прежде единого процесса деятельности между отдельными участками производства. Первоначально это разделение имеет, по-видимому, случайный и непостоянный характер. В ходе дальнейшего развития оно оформляется уже в виде примитивного технического разделения труда.

На долю одних индивидов выпадает теперь, например, поддержание огня и обработка на нем пищи, на долю других — добывание самой пищи. Одни, участники коллективной охоты, выполняют функцию преследования дичи, другие — функцию поджидания ее в засаде и нападения.

Это ведет к решительному, коренному изменению самого строения деятельности индивидов — участников трудового процесса.

Выше мы видели, что всякая деятельность, осуществляющая непосредственно биологические, инстинктивные отношения животных к окружающей их природе, характеризуется тем, что она всегда направлена на предметы биологической потребности и побуждается этими предметами. У животных не существует деятельности, которая не отвечала бы той или другой прямой биологической потребности, которая не вызывалась бы воздействием, имеющим для животного биологический смысл — смысл предмета, удовлетворяющего данную его потребность, и которая не была бы направлена своим последним звеном непосредственно на этот предмет. У животных, как мы уже говорили, предмет их деятельности и ее биологический мотив (Всегда слиты, всегда совпадают между собой.

Рассмотрим теперь с этой точки зрения принципиальное строение деятельности индивида в условиях коллективного трудового процесса. Когда данный член коллектива осуществляет свою трудовую деятельность, то он также делает это для удовлетворения одной из своих потребностей. Так, например, деятельность загонщика, участника первобытной коллективной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потребностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако, непосредственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, например, на то, чтобы спугнуть стадо животных и направить его в сторону других охотников, скрывающихся в засаде. Это, собственно, и есть то, что должно быть результатом деятельности данного человека. На этом деятельность данного отдельного участника охоты прекращается. Остальное довершают другие участники охоты. Понятно, что этот результат — спугивание дичи и т. д. — сам по себе не приводит и не может привести к удовлетворению потребности загонщика в пище, шкуре животного и пр. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следовательно, не совпадает с тем, что их побуждает, т. е. не совпадает с мотивом его деятельности: то и другое здесь разделено между собой. Такие процессы, предмет и мотив которых не совпадают между собой, мы будем называть действиями. Можно сказать, например, что деятельность загонщика — охота, спугивание же дичи — его действие.

Как же возможно рождение действия, т. е. разделение предмета деятельности и ее мотива? Очевидно, оно становится возможным только в условиях «совместного, коллективного процесса воздействия на природу. Продукт этого процесса в целом, отвечающий потребности коллектива, приводит также к удовлетворению потребности и отдельного индивида, хотя сам он может и не осуществлять тех конечных операций (например, прямого нападения на добычу и ее умерщвления), которые уже непосредственно ведут к овладению предметом данной потребности. Генетически (т. е. по своему происхождению) разделение предмета и мотива индивидуальной деятельности есть результат происходящего вычленения из прежде сложной и многофазной, но единой деятельности отдельных операций. Эти-то отдельные операции, исчерпывая теперь содержание данной деятельности индивида, и превращаются в самостоятельное для него действие, хотя по отношению к коллективному трудовому процессу в целом они продолжают, конечно, оставаться лишь одним из частных его звеньев.

Естественными предпосылками этого вычленения отдельных операций и приобретения ими в индивидуальной деятельности известной самостоятельности являются, по-видимому, два следующих главных (хотя и не единственных) момента. Один из них — это нередко совместный характер инстинктивной деятельности и наличие примитивной «иерархии» отношений между особями, наблюдаемой в сообществах высших животных, например у обезьян. Другой важнейший момент — это выделение в деятельности животных, еще продолжающей сохранять всю свою цельность, двух различных фаз — фазы подготовления и фазы осуществления, которые могут значительно отодвигаться друг от друга во времени. Так, например, опыты показывают, что вынужденный перерыв деятельности на одной из ее фаз позволяет отсрочить дальнейшую реакцию животных лишь весьма незначительно, в то время как перерыв между фазами дает у того же самого животного отсрочку, в десятки и даже сотни раз большую (опыты Запорожца).

Однако, несмотря на наличие несомненной генетической связи между двухфазной интеллектуальной деятельностью высших животных и деятельностью отдельного человека, входящей в коллективный трудовой процесс в качестве одного из его звеньев, между ними существует и огромное различие. Оно коренится в различии тех объективных связей и отношений, которые лежат в их основе, которым они отвечают и которые отражаются в психике действующих индивидов.

Особенность двухфазной интеллектуальной деятельности животных состоит, как мы видели, в том, что связь между собой обеих (или даже нескольких) фаз определяется физическими, вещными связями и соотношениями — пространственными, временными, механическими. В естественных условиях существования животных — это, к тому же, всегда природные, естественные связи и соотношения. Психика высших животных соответственно и характеризуется способностью отражения этих вещных, естественных связей и соотношений.

Когда животное, совершая обходный путь, раньше удаляется от добычи и лишь, затем схватывает ее, то эта сложная деятельность подчиняется воспринимаемым животным пространственным отношением данной ситуации; первая часть пути — первая фаза деятельности с естественной необходимостью приводит животное к возможности осуществить вторую ее фазу.

Решительно другую объективную основу имеет рассматриваемая нами форма деятельности человека.

Вспугивание дичи загонщиком приводит к удовлетворению его потребности в ней вовсе не в силу того, что таковы естественные соотношения данной вещной ситуации; скорее, наоборот, в нормальных случаях эти естественные соотношения таковы, что вспугивание дичи уничтожает возможность овладеть ею. Что же в таком случае соединяет между собой непосредственный результат этой деятельности с конечным ее результатом? Очевидно, не что иное, как то отношение данного индивида к другим членам коллектива, в силу которого он и получает из их рук свою часть добычи — часть продукта совместной трудовой деятельности. Это отношение, эта связь осуществляется благодаря деятельности других людей. Значит, именно деятельность других людей составляет объективную основу специфического строения деятельности человеческого индивида; значит, исторически, т. е. по способу своего возникновения, связь мотива с предметом действия отражает не естественные, но объективно-общественные связи и отношения.

Итак, сложная деятельность высших животных, подчиняющаяся естественным вещным связям и отношениям, превращается у человека в деятельность, подчиняющуюся связям и отношениям изначально общественным. Это и составляет ту непосредственную причину, благодаря которой возникает специфически человеческая форма отражения действительности — сознание человека.

Выделение действия необходимо предполагает возможность психического отражения действующим субъектом отношения объективного мотива действия и его предмета. В противном случае действие невозможно, оно лишается для субъекта своего смысла. Так, если обратиться к нашему прежнему примеру, то очевидно, что действие загонщика возможно только при условии отражения им связи между ожидаемым результатом лично им совершаемого действия и конечным результатом всего процесса охоты в целом — нападением из-за засады на убегающее животное, умерщвлением его и, наконец, его потреблением. Первоначально эта связь выступает перед человеком в своей еще чувственно-воспринимаемой форме — в форме реальных действий других участников труда. Их действия и сообщают смысл предмету действия загонщика. Равным образом и наоборот, только действия загонщика оправдывают, сообщают смысл действиям людей, поджидающих дичь в засаде; если бы не действия загонщиков, то и устройство засады было бы бессмысленным, неоправданным.

Таким образом, мы снова здесь встречаемся с таким отношением, с такой связью, которая обусловливает направление деятельности. Это отношение, однако, в корне отлично от тех отношений, которым подчиняется деятельность животных. Оно создается в совместной деятельности людей и вне ее невозможно. То, на что направлено действие, подчиняющееся этому новому отношению, само по себе может не иметь для человека никакого прямого биологического смысла, а иногда и противоречить ему. Так, например, спугивание дичи само по себе биологически бессмысленно. Оно приобретает смысл лишь в условиях коллективной трудовой деятельности. Эти условия и сообщают действию человеческий разумный смысл.

Таким образом, вместе с рождением действия, этой главной «единицы» деятельности человека, возникает и основная, общественная по своей природе «единица» человеческой психики — разумный смысл для человека того, на что направлена его активность.

На этом необходимо остановиться специально, ибо это есть весьма важный пункт для конкретно-психологического понимания генезиса сознания. Поясним нашу мысль еще раз.

Когда паук устремляется в направлении вибрирующего предмета, то его деятельность подчиняется естественному отношению, связывающему вибрацию с пищевым свойством насекомого, попадающего в паутину. В силу этого отношения вибрация приобретает для паука биологический смысл пищи. Хотя связь между свойством насекомого вызывать вибрацию паутины и свойством служить пищей фактически определяет деятельность паука, но как связь, как отношение она скрыта от него, она «не существует для него». Поэтому-то, если поднести к паутине любой вибрирующий предмет, например звучащий камертон, паук все равно устремляется к нему.

Загонщик, спугивающий дичь, также подчиняет свое действие определенной связи, определенному отношению, а именно, отношению, связывающему между собой убегание добычи и последующее ее захватывание, но в основе этой связи лежит уже не естественное, а общественное отношение — трудовая связь загонщика с другими участниками коллективной охоты.

Как мы уже говорили, сам по себе вид дичи, конечно, еще не может побудить к спугиванию ее. Для того чтобы человек принял на себя функцию загонщика, нужно, чтобы его действия находились в соотношении, связывающем их результат с конечным результатом коллективной деятельности; нужно, чтобы это соотношение было субъективно отражено им, чтобы оно стало «существующим для него», нужно, другими словами, чтобы смысл его действий открылся ему — был осознан им. Сознание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета, как сознательной цели.

Теперь связь предмета действия (его цели) и того, что побуждает деятельность (ее мотива), впервые открывается субъекту. Она открывается ему в непосредственно чувственной своей форме — в форме деятельности человеческого трудового коллектива. Эта деятельность и отражается теперь в голове человека уже не в своей субъективной слитности с предметом, но как объективно-практическое отношение к нему субъекта. Конечно, в рассматриваемых условиях это — всегда коллективный субъект и, следовательно, отношения отдельных участников труда первоначально отражаются ими лишь в меру совпадения их отношений с отношениями трудового коллектива в целом.

Однако самый важный, решающий шаг оказывается этим уже сделанным. Деятельность людей отделяется теперь для их сознания от предметов. Она начинает сознаваться ими именно как их отношение. Но это значит, что и сама природа — предметы окружающего их мира — теперь также выделяется для них и выступает в своем устойчивом отношении к потребностям коллектива, к его деятельности. Таким образом, пища, например, воспринимается человеком как предмет определенной деятельности — поисков, охоты, приготовления, и вместе с тем как предмет, удовлетворяющий определенные потребности людей, независимо от того, испытывает ли данный человек непосредственную нужду в ней и является ли она сейчас предметом его собственной деятельности. Она, следовательно, может выделяться им среди других предметов действительности не только практически, в самой деятельности и в зависимости от наличной потребности, но и «теоретически», т. е. может быть удержана в сознании, может стать «идеей».

II. Возникновение сознания человека

1. Условия возникновения сознания

Переход к сознанию представляет собой начало нового, высшего этапа развития психики. Сознательное отражение в отличие от психического отражения, свойственного, животным, — это отражение предметной действительности в ее отделенное от наличных отношений к ней субъекта, т. е. отражение, выделяющее се объективные устойчивые свойства.

В сознании образ действительности не сливается с переживанием субъекта: в сознании отражаемое выступает как «предстоящее» субъекту. Это значит, что когда я сознаю, например, эту книгу или даже только свою мысль о книге, то сама книга не сливается в моем сознании с моим переживанием, относящимся к этой книге, сама мысль о книге — с моим переживанием этой мысли.

Выделение в сознании человека отражаемой реальности как объективной имеет в качестве другой своей стороны выделение мира внутренних переживаний и возможность развития на этой почве самонаблюдения.

Задача, которая стоит перед нами, и заключается в том, чтобы проследить условия, порождающие высшую форму психики — человеческое сознание.

Как известно, причиной, которая лежит в основе процесса очеловечения животноподобных предков человека, является возникновение труда и образование на его основе человеческого общества. «…Труд, — говорит Энгельс, — создал самого человека»²⁵. Труд создал и сознание человека.

Возникновение и развитие труда, этого первого и основного условия существования человека, привело к изменению и очеловечению его мозга, органов его внешней деятельности и органов

²⁵ Маркс К., Энгельс Ф Соч., т. 20, с. 456.

222

чувств. «Сначала труд, — так говорит об этом Энгельс, — а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далеко превосходит его по величине и совершенству» ²⁶. Главный орган трудовой деятельности человека — его рука — могла достичь своего совершенства только благодаря развитию самого труда. «Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям… человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини» ²⁷.

Если сравнивать между собой максимальные объемы черепа человекообразных обезьян и черепа первобытного человека, то оказывается, что мозг последнего превышает мозг наиболее высокоразвитых современных видов обезьян более чем в два раза (600см³ и 1400см³).

Еще резче выступает различие в величине мозга обезьян и человека, если мы сравним его вес; разница здесь почти в 4 раза: вес мозга орангутанга — 350 г, мозг человека весит 1400 г.

Мозг человека по сравнению с мозгом высших обезьян обладает и гораздо более сложным, гораздо более развитым строением.

Уже у неандертальского человека, как показывают слепки, сделанные с внутренней поверхности черепа, ясно выделяются в коре новые, не вполне дифференцированные у человекообразных обезьян поля, которые затем у современного человека достигают своего полного развития. Таковы, например, поля, обозначаемые (по Бродману) цифрами 44, 45, 46, — в лобной доле коры, поля 39 и 40 — в теменной ее доле, 41 и 42 — височной доле (рис. 18).

Очень ярко видно, как отражаются в строении коры мозга новые, специфически человеческие черты при исследовании так называемого проекционного двигательного поля (на рис. 18 оно обозначено цифрой 4). Если осторожно раздражать электрическим током различные точки этого поля, то по вызываемому раздражением сокращению различных мышечных групп можно точно представить себе, какое место занимает в нем проекция того или иного органа. У. Пенфильд выразил итог этих опытов в виде схематического и, конечно, условного рисунка, который мы здесь приводим (рис. 19). Из этого рисунка, выполненного в определенном масштабе, видно, какую относительно большую поверхность занимает в человеческом мозге проекция таких органов движения, как руки (кисти), и особенно органов звуковой речи (мышцы рта, языка, органов гортани), функции которых развивались особенно интенсивно в условиях человеческого общества (труд, речевое общение) .

²⁶ Там же, с. 490.

²⁷ Там же, с. 488.

223

Рис. 18. Ареальная карта мозга (по Бродману)

Совершенствовались под влиянием труда и в связи с развитием мозга также и органы чувств человека. Как и органы внешней деятельности, они приобрели качественно новые особенности. Утончилось чувство осязания, очеловечившийся глаз стал замечать в вещах больше, чем глаза самой дальнозоркой птицы, развился слух, способный воспринимать тончайшие различия и сходства звуков человеческой членораздельной речи.

В свою очередь развитие мозга и органов чувств оказывало обратное влияние на труд и язык, «давая обоим все новые и новые толчки к дальнейшему развитию» ²⁸.

Создаваемые трудом отдельные анатомо-физиологические изменения необходимо влекли за собой в силу естественной взаимозависимости развитие органов и изменение организма в целом. Таким образом, возникновение и развитие труда привело к изменению всего физического облика человека, к изменению его ана-томо-физиологической организации.

Конечно, возникновение труда было подготовлено всем предшествующим ходом развития. Постепенный переход к вертикальной походке, зачатки которой отчетливо наблюдаются даже у ныне существующих человекообразных обезьян, и формирование в связи с этим особо подвижных, приспособленных для схватывания предметов передних конечностей, все более освобождающихся от функции ходьбы, — все это создавало физические предпосылки для возможности производить сложные трудовые операции.

²⁸ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 490.

224

Рис. 19. «Мозговой человек» У. Пенфильда

Подготавливался процесс труда и с другой стороны. Появление труда было возможно только у таких животных, которые жили целыми группами и у которых существовали достаточно развитые формы совместной жизни, хотя эти формы были, разумеется, еще очень далеки даже от самых примитивных форм человеческой, общественной жизни. О том, насколько высоких ступеней развития могут достигать формы совместной жизни у животных, свидетельствуют интереснейшие исследования Н. Ю. Войтониса и Н. А. Тих, проведенные в Сухумском питомнике. Как показывают эти исследования, в стаде обезьян существует уже сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии с соответственно весьма сложной системой общения. Вместе с тем эти исследования позволяют лишний раз убедиться в том, что, несмотря на всю сложность внутренних отношений в обезьяньем стаде, они все же ограничены непосредственно биологическими отношениями и никогда не определяются объективно предметным содержанием деятельности животных.

Наконец, существенной предпосылкой труда служило также наличие у высших представителей животного мира весьма развитых, как мы видели, форм психического отражения действительности. Все эти моменты и составили в своей совокупности те главные условия, благодаря которым в ходе дальнейшей эволюции могли возникнуть труд и человеческое, основанное на труде общество. Что же представляет собой та специфически человеческая деятельность, которая называется трудом?

Труд — это процесс, связывающий человека с природой, процесс воздействия человека на природу. «Труд, — говорит Маркс, — есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы присвоить вещество природы в форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и но-

225

ги. голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил своей собственной власти» ²⁹.

Для труда характерны прежде всего две следующие взаимосвязанные черты. Одна из них — это употребление и изготовление орудий. «Труд, — говорит Энгельс, — начинается с изготовления орудий» ³⁰.

Другая характерная черта процесса труда заключается в том, что он совершается в условиях совместной, коллективной деятельности, так что человек вступает в этом процессе не только в определенные отношения к природе, но и к другим людям—членам данного общества. Только через отношения к другим людям человек относится и к самой природе. Значит, труд выступает с самого начала как процесс, опосредствованный орудием (в широком смысле) и вместе с тем опосредствованный общественно.

Употребление человеком орудий также имеет естественную историю своего подготовления. Уже у некоторых животных существуют, как мы знаем, зачатки орудийной деятельности в форме употребления внешних средств, с помощью которых они осуществляют отдельные операции (например, употребление па’лки у человекообразных обезьян). Эти внешние средства — «орудия» животных, — однако, качественно отличны от истинных орудий человека — орудий труда.

Различие между ними состоит вовсе не в том, что животные употребляют свои «орудия» в более редких случаях, чем первобытные люди. Их различие еще менее может сводиться к различиям в их внешней форме. Действительное отличие человеческих орудий от «орудий» животных мы можем вскрыть, лишь обратившись к объективному рассмотрению самой той деятельности, в которую они включены.

Как бы ни была сложна «орудийная» деятельность животных, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношений общения осуществляющих ее индивидов. Как бы, с другой стороны, ни было сложно инстинктивное общение между собой индивидов, составляющих животное сообщество, оно никогда не строится на основе их «производственной» деятельности, не зависит от нее, ею не опосредствовано.

В противоположность этому человеческий труд является деятельностью изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем хотя бы зачаточное техническое разделение трудовых функций; труд, следовательно, есть процесс воздействия на природу, связывающий между собой его участников, опосредствующий их общение. «В производстве, — говорит Маркс, — люди вступают в отношение не только к природе. Они

²⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 188—189.

³⁰ Маркс К.. Энгельс Ф. Соч.. т. 20. с. 491.

226

tie могут производить, не соединяясь известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только в рамках этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство» ³¹.

Чтобы уяснить себе конкретное значение этого факта для развития человеческой психики, достаточно проанализировать то, как меняется строение деятельности, когда она совершается в условиях коллективного труда.

Уже в самую раннюю пору развития человеческого общества неизбежно возникает разделение прежде единого процесса деятельности между отдельными участниками производства. Первоначально это разделение имеет, по-видимому, случайный и непостоянный характер. В ходе дальнейшего развития оно оформляется уже в виде примитивного технического разделения труда.

На долю одних индивидов выпадает теперь, например, поддержание огня и обработка на нем пищи, на долю других — добывание самой пищи. Одни участники коллективной охоты выполняют функцию преследования дичи, Другие — функцию поджидания ее в засаде и нападения.

Это ведет к решительному, коренному изменению самого строения деятельности индивидов — участников трудового процесса.

Выше мы видели, что всякая деятельность, осуществляющая непосредственно биологические, инстинктивные отношения животных к окружающей их природе, характеризуется тем, что она всегда направлена на предметы биологической потребности и побуждается этими предметами. У животных не существует деятельности, которая не отвечала бы той или другой прямой биологической потребности, которая не вызывалась бы воздействием, имеющим для животного биологический смысл — смысл предмета, удовлетворяющего данную его потребность, и которая не была бы направлена своим последним звеном непосредственно на этот предмет. У животных, как мы уже говорили, предмет их деятельности и ее биологический мотив всегда слиты, всегда совпадают между собой.

Рассмотрим теперь с этой точки зрения принципиальное строение деятельности индивида в условиях коллективного трудового процесса. Когда данный член коллектива осуществляет свою трудовую деятельность, то он также делает это для удовлетворения одной из своих потребностей. Так, например, деятельность загонщика, участника первобытной коллективной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потребностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако, непосредственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, например, на то, чтобы спугнуть стадо животных и направить его в сторону других охотников, скрывающихся в засаде. Это, собственно, и есть то, что должно быть результатом дея-

³¹ Маркс К.. Энгельс Ф. Соч., т, 6, с. 441.

227

тельности данного человека. На этом деятельность данного отдельного участника охоты прекращается. Остальное довершают другие участники охоты. Понятно, что этот результат — спугивание дичи и т. д. — сам по себе не приводит и не может привести к удовлетворению потребности загонщика в пище, шкуре животного и пр. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следовательно, не совпадает с тем, что их побуждает, т. е. не совпадает с мотивом его деятельности: то и другое здесь разделено между собой. Такие процессы, предмет и мотив которых не совпадают между собой, мы будем называть действиями. Можно сказать, например, что деятельность загонщика — охота, спугивание же дичи — его действие.

Как же возможно рождение действия, т. е. разделение предмета деятельности и ее мотива? Очевидно, оно становится возможным только в условиях совместного, коллективного процесса воздействия на природу. Продукт этого процесса, в целом отвечающий потребности коллектива, приводит также к удовлетворению потребности и отдельного индивида, хотя сам он может и не осуществлять тех конечных операций (например, прямого нападения на добычу и ее умерщвления), которые уже непосредственно ведут к овладению предметом данной потребности. Генетически (т. е. по своему происхождению) разделение предмета и мотива индивидуальной деятельности есть результат происходящего вычленения из прежде сложной и многофазной, но единой деятельности отдельных операций. Эти-то отдельные операции, исчерпывая теперь содержание данной деятельности индивида, и превращаются в самостоятельное для него действие, хотя по отношению к коллективному трудовому процессу в целом они продолжают, конечно, оставаться лишь одним из частных его звеньев.

Естественными предпосылками этого вычленения отдельных операций и приобретения ими.в индивидуальной деятельности известной самостоятельности являются, по-видимому, два следующих главных (хотя и не единственных) момента. Один из них — это нередко совместный характер инстинктивной деятельности и наличие примитивной «иерархии» отношений между особями, наблюдаемой в сообществах высших животных, например у обезьян. Другой важнейший момент — это выделение в деятельности животных, еще продолжающей сохранять всю свою цельность, двух различных фаз — фазы подготовления и фазы осуществления, которые могут значительно отодвигаться друг от друга во времени. Так, например, опыты показывают, что вынужденный перерыв деятельности на одной из ее фаз позволяет отсрочить дальнейшую реакцию животных лишь весьма незначительно, в то время как перерыв между фазами дает у того же самого животного отсрочку, в десятки и даже сотни раз большую (опыты А. В. Запорожца).

Однако, несмотря на наличие несомненной генетической связи между двухфазной интеллектуальной деятельностью высших животных и деятельностью отдельного человека, входящей в коллективный трудовой процесс в качестве одного из его звеньев, между

228

ними существует и огромное различие. Оно коренится в различии тех объективных связей и отношений, которые лежат в их основе, которым они отвечают и которые отражаются в психике действующих индивидов.

Особенность двухфазной интеллектуальной деятельности животных состоит, как мы видели, в том, что связь между собой обеих (или даже нескольких) фаз определяется физическими, вещными связями и соотношениями — пространственными, временными, механическими. В естественных условиях существования животных это к тому же всегда природные, естественные связи и соотношения. Психика высших животных соответственно и характеризуется способностью отражения этих вещных, естественных связей и соотношений.

Когда животное, совершая обходный путь, раньше удаляется от добычи и лишь затем схватывает ее, то эта сложная деятельность подчиняется воспринимаемым животным пространственным отношениям данной ситуации; первая часть пути — первая фаза деятельности с естественной необходимостью приводит животное к возможности осуществить вторую ее фазу.

Решительно другую объективную основу имеет рассматриваемая нами форма деятельности человека.

Вспугивание дичи загонщиком приводит к удовлетворению его потребности в ней вовсе не в силу того, что таковы естественные соотношения данной вещной ситуации; скорее наоборот, в нормальных случаях эти естественные соотношения таковы, что вспугивание дичи уничтожает возможность овладеть ею. Что же в таком случае соединяет между собой непосредственный результат этой деятельности с конечным ее результатом? Очевидно, не что иное, как то отношение данного индивида к другим членам коллектива, в силу которого он и получает из их рук свою часть добычи — часть продукта совместной трудовой деятельности, Это отношение, эта связь осуществляется благодаря деятельности других людей. Значит, именно деятельность других людей составляет объективную основу специфического строения деятельности человеческого индивида; значит, исторически, т. е. по способу своего возникновения, связь мотива с предметом действия отражает не естественные, но объективно-общественные связи и отношения.

Итак, сложная деятельность высших животных, подчиняющаяся естественным вещным связям и отношениям, превращается у человека в деятельность, подчиняющуюся связям и отношениям изначально общественным. Это и составляет ту непосредственную причину, благодаря которой возникает специфически человеческая форма отражения действительности — сознание человека.

Выделение действия необходимо предполагает возможность психического отражения действующим субъектом отношения объективного мотива действия и его предмета. В противном случае действие невозможно, оно лишается для субъекта своего смысла. Так, если обратиться к нашему прежнему примеру, то очевидно, что действие загонщика возможно только при условии отражения

229

им связи между ожидаемым результатом лично им совершаемого действия и конечным результатом всего процесса охоты в целом — нападением из засады на убегающее животное, умерщвлением его и, наконец, его потреблением. Первоначально эта связь выступает перед человеком в своей еще чувственно воспринимаемой форме — в форме реальных действий других участников труда. Их действия и сообщают смысл предмету действия загонщика. Равным образом и наоборот; только действия загонщика оправдывают, сообщают смысл действиям людей, поджидающих дичь в засаде, если бы не действия загонщиков, то и устройство засады было бы бессмысленным, неоправданным.

Таким образом, мы снова здесь встречаемся с таким отношением, с такой связью, которая обусловливает направление деятельности. Это отношение, однако, в корне отлично от тех отношений, которым подчиняется деятельность животных. Оно создается в совместной деятельности людей и вне ее невозможно. То, на что направлено действие, подчиняющееся этому новому отношению, само по себе может не иметь для человека никакого прямого биологического смысла, а иногда и противоречить ему. Так, например, спугивание дичи само по себе биологически бессмысленно. Оно приобретает смысл лишь в условиях коллективной трудовой деятельности. Эти условия и сообщают действию человеческий разумный смысл.

Таким образом, вместе с рождением действия, этой главной «единицы» деятельности человека, возникает и основная, общественная по своей природе «единица» человеческой психики — разумный смысл для человека того, на что направлена его активность.

На этом необходимо остановиться специально, ибо это есть весьма важный пункт для конкретно-психологического понимания генезиса сознания. Поясним нашу мысль еще раз.

Когда паук устремляется в направлении вибрирующего предмета, то его деятельность подчиняется естественному отношению, связывающему вибрацию с пищевым свойством насекомого, попадающего в паутину. В силу этого отношения вибрация приобретает для паука биологический смысл пищи. Хотя связь между свойством насекомого вызывать вибрацию паутины и свойством служить пищей фактически определяет деятельность паука, но как связь, как отношение она скрыта от него, она «не существует для него». Поэтому-то, если поднести к паутине любой вибрирующий предмет, например звучащий камертон, паук все равно устремляется к нему.

Загонщик, спугивающий дичь, также подчиняет свое действие определенной связи, определенному отношению, а именно отношению, связывающему между собой убегание добычи и последующее ее захватывание, но в основе этой связи лежит уже не естественное, а общественное отношение — трудовая связь загонщика с другими участниками коллективной охоты.

Как мы уже говорили, сам по себе вид дичи, конечно, еще не может побудить к спугиванию ее. Для того чтобы человек принял

230

на себя функцию загонщика, нужно, чтобы его действия находились в соотношении, связывающем их результат с конечным результатом коллективной деятельности; нужно, чтобы это соотношение было субъективно отражено им, чтобы оно стало «существующим для него»; нужно, другими словами, чтобы смысл его действий открылся ему, был осознан им. Сознание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета как сознательной цели.

Теперь связь предмета действия (его цели) и того, что побуждает деятельность (ее мотива), впервые открывается субъекту. Она открывается ему в непосредственно чувственной своей форме— в форме деятельности человеческого трудового коллектива. Эта деятельность и отражается в голове человека уже не в субъективной слитности с предметом, но как объективно-практическое отношение к нему субъекта. Конечно, в рассматриваемых условиях это всегда коллективный субъект, и, следовательно, отношения отдельных участников труда первоначально отражаются ими лишь в меру совпадения их отношений с отношениями трудового коллектива в целом.

Однако самый важный, решающий шаг оказывается этим уже сделанным. Деятельность людей отделяется теперь для их сознания от предметов. Она начинает сознаваться ими именно как их отношение. Но это значит, что и сама природа — предметы окружающего их мира — теперь также выделяется для них и выступает в своем устойчивом отношении к потребностям коллектива, к его деятельности. Таким образом, пища, например, воспринимается человеком как предмет определенной деятельности—поисков, охоты, приготовления и вместе с тем как предмет, удовлетворяющий определенные потребности людей независимо от того, испытывает ли данный человек непосредственную нужду в ней и является ли она сейчас предметом его собственной деятельности. Она, следовательно, может выделяться им среди других предметов действительности не только практически, в самой деятельности и в зависимости от наличной потребности, но и «теоретически», т. е. может быть удержана в сознании, может стать «идеей».

Сознание первобытного человека – первоначальное Я человека — Мегаобучалка

Содержание

Введение

1. Сознание первобытного человека – первоначальное Я человека

2. Первобытная религия. Ритуал, миф, табу

3. Авторитет вождей и старейшин как институт морального права

Заключение

Список использованной литературы

Введение

 

С точки зрения антропологии и биологии человек практически не меняется, однако в качестве субъекта и носителя нравственных отношении, качеств и ценностей можно видеть весьма существенные трансформации, которые претерпевает как тип человеческой личности, так и вся система нравственных отношений в процессе исторического развития.

Социальная природа нравственности еще отчетливее прослеживается во взаимозависимости и взаимообусловленности изменений, которые претерпевает нравственность на различных исторических этапах общественного развития.

Первобытнообщинный строй существовал несколько десятков тысяч лет, отличаясь необыкновенной устойчивостью и традиционализмом, стабильностью и косностью. Человек здесь еще является орудием рода, он привязан к родовой общине пуповиной кровнородственных связей, воплощенных в системе запретов, обычаев и традиций. Обеспечиваемый ими порядок и дисциплина, организация взаимоотношений в родовой общине характеризуются отсутствием угнетения и эксплуатации, практически нецелесообразной при ничтожной производительности труда индивида, всеобщим характером труда, уравнительным равенством и непосредственным коллективизмом.

Все это обусловливает слитность и тождественность индивидов с коллективной жизнедеятельностью рода, совпадение их индивидуальных стремлений с отражающими коллективный опыт обычаями и традициями и неотделимость формирующегося у них нравственного сознания с практикой поведения. Отсюда внутренняя целостность индивида и однозначность нравов первобытного общества – должно быть именно то, что есть и всегда было, что имеет священный и непререкаемый смысл для всех.

Должное и сущее, отражающие в более развитом обществе различие между общественно необходимым и индивидуально-желаемым, здесь еще полностью совпадают на основе полного преобладания интересов коллектива. Это совпадение еще не опосредовано индивидуализацией бытия и сознания человека, столкновением и борьбой в его сознании интересов и мотивов и поэтому не является его моральной заслугой и не имеет той моральной ценности, приобрести которую он может, только пройдя через искушения и соблазны.

 

 

Сознание первобытного человека – первоначальное Я человека

Леви-Брюль, исследовавший обширный этнографический материал, сделал точные и глубокие выводы о сознании первобытного человека, в основе которого лежат коллективные представления. Правда, он сразу подчеркивает, что эти коллективные представления «не предполагают некий коллективный субъект, отличный от индивидов, составляющих социальную группу», чем ограничил свой метод и постепенно завел в тупик свою теорию (в конце жизни он отказался от некоторых краеугольных идей).

Для Я-человека выводы этого сознания – цельная данность, такая же, как объекты внешнего мира для глаза человека, глаз может их воспринимать как они есть, но непосредственно манипулировать ими не может.

Здесь необходимо определить, что такое личность человека, что такое то нечто, очень простое (что может быть проще «Я»?) и одновременно столь сложное и всеохватное?

Я – это неразрывное сочетание двух сложных комплексов, простых при обращении к себе и сложных как сам воспринимаемый мир, при обращении вовне.

Первый комплекс чувствуется, ощущается, эмоционально переживается (Я есть, Я – душа, Я – бытие). Второй является представлением, возможностью (Я – воля, Я – дух, Я свободный).

Первое Я изначально от рождения, но развивается в процессе жизни, наполняясь ее событиями, идеями, образами. Второе Я создается или не создается в процессе жизни (например, в первобытно-родовом обществе его почти не было), оно, собственно, и является тем, что называют личностью человека, немыслимой без свободной воли, без ощущения себя как игрока, без манящей неопределенности бытия.

В ранней первобытности, когда безусловной основой бытия был первобытный род (до 40, а, может быть, до 50–60, тыс. лет до н.в.) сознание человека развивалось прежде всего через развитие памяти и коллективных представлений – сложных эмоционально-чувственных образов.

Человек накапливал десятки тысяч ситуативных примеров поведения, которые прекрасно ориентировали его в достаточно простых практических ситуациях, например, для избежания очевидных опасностей от голода, холода, зверя, дождя (да и здесь не во всех ситуациях), а в ситуациях неопределенных, сложных, выходящих за пределы «ситуативной энциклопедии» (болезни, межродовые конфликты, коллективная охота на зверя) человек обращался через четкий ритуальный комплекс к коллективному общинному Я, которое, обладая свободой воли, и было предназначено для решения проблем в неопределенных ситуациях. Развитие первобытнообщинной (точнее, родовой) Я-воли сделало ненужным развитие индивидуальной Я-воли.

Леви-Брюль обратил внимание на то, что в наиболее примитивных первобытных племенах XIX века (в целом, по-видимому, соответствующих уровню развития родового общества за 60–40 тыс. лет до н.в.) не было необходимости в религии, потому что коллективные представления были неотделимы от описываемых ими объектов или ситуаций:

«Нас, следовательно, не поразит то обстоятельство, что Спенсер и Гиллен не обнаружили у австралийцев, которых они изучили, «ни малейшего следа, ни слабейшего намека на что-нибудь такое, что могло бы быть описано как культ предков», что они не наткнулись на объекты культа в собственном смысле слова, на олицетворение сил природы, животных или растительных видов, что они встретили лишь очень мало преданий о происхождении животных и незначительное число мифов. Такая же бедность замечена Эренрейхом и в обществах низшего типа Южной Америки, которые, к несчастью, значительно менее изучены, чем австралийцы. Эта бедность свидетельствует о том, что в общественной группе еще преобладает пра-логическое и мистическое коллективное мышление. Чувство симбиоза, осуществляющегося между членами группы или между определенной человеческой группой и группой животной или растительной, получает прямое выражение в институтах и церемониях. Социальная группа в это время не имеет нужды в других символах, кроме тех, которые употребляются в церемониях…

В своем недавнем сочинении «Анимизм в Индонезии» Крейт полагает необходимым различать в эволюции обществ низшего типа два последовательных периода: первый, когда личные духи считаются обитающими в каждом существе и предмете (в животных, растениях, скалах, звездах, оружии и т.д.) и одушевляющими их, другой период, предшествующий первому, когда индивидуализация еще не произошла и первобытному сознанию представляется, будто некое текучее начало, способное проникать всюду, т.е. своего рода вездесущая сила, оживляет и одушевляет существа и предметы, действуя в них и заставляя их жить». «Там, где души и духи еще не индивидуализированы, индивидуальное сознание каждого члена группы тесно связано с коллективным. Оно не отделяется четко от коллективного сознания и, целиком соединяясь с ним, не противопоставляет себя ему: в нем господствует непрерывное ощущение причастности. Лишь гораздо позже, когда человек начинает ясно осознавать себя как личность и формально выделять себя из группы, к которой чувствует себя принадлежащим, лишь тогда внешние существа и предметы тоже начинают казаться личному сознанию наделенными индивидуальными душами или духами в продолжение жизни и после смерти».

Но точнее сказать не о неотделимости коллективных представлений (это следствие), а об отсутствии (или крайней неразвитости) индивидуальной воли и о том, что вся полнота воли была сосредоточена в Я-общины.

Поэтому первоначально не было никакой воли, отделенной от того, что Леви-Брюль назвал пра-логическим сознанием, но должно быть названо проявлением общинного Я в индивидуальном сознании Я-бытия. Первоначальное Я человека – это здравый смысл, т.е. набор ситуативных примеров, к которым относилось также и поведение индивидуума в сложных неопределенных ситуациях.

На такие ситуации индивидуум (и группа индивидов) отвечал просто – совершал стандартный ритуал приобщения к общинному Я, которое и находило ответы на вопросы. Конечно, первобытный человек, имеющий минимум воли, не был подобен сложной машине, он мог терпеть, говорить себе, например: «надоело, но подожду», и т.д., но эта свобода воли была цельной и системной лишь в узких, хотя и многочисленных вопросах бытовых ситуаций.

Она, кроме того, была зажата между инстинктами, привычками и примерами, с одной стороны, и средовыми воздействиями, мистически и чувственно (и, как правило, коллективно) воспринимаемыми человеком, с другой.

От людей, в состоянии активности общинного Я, требовалось быть вместе и прежде всего, слышать друг друга, а лучше еще видеть и обонять. Но слух и голос, по-видимому, уже 200 тысяч лет назад стали наиболее важным средством коммуникации, что и определило опережающее развитие звукового языка над языком жестов. Ведь звук голоса объединял людей в любое время суток, в любой точке пространства (конечно, в пределах слышимости) и в любом положении тела.

С течением времени словарный запас стал столь велик, что мог создавать картины, не менее сложные, чем зрительные образы. Мозг человека, включенный в общинную группу посредством звуковых сигналов, постепенно стал частью общинной «мыслительной машины», управляющей этой группой, но машины не механической, а «машины» со свободной волей, так как ее задачей было не только вспоминать, но и находить решения.

Так над родовой общиной начала надстраиваться племенная община первоначально в духе, в проекте и лишь значительно позже в «металле».

Личности человека в нашем понимании, то есть личности, как воли, в ранней первобытности не существовало. Человек был, жил, наслаждался, боялся, радовался, страдал, переживал сложнейшие эмоциональные состояния, но не имел свободной воли, ощущения собственных, а не коллективных возможностей.

Его реакции на вызовы окружающей среды (в наиболее общих и существенных для общества случаях) были инстинктивными или обусловленными «ситуативной энциклопедией», т.е. памятью и опытом.

Зато реакция надличностного субъекта (Я-общины) была подобна нашей. Человек в полной мере не принадлежал себе ни вовне, ни внутри. Но его эмоциональный мир был необыкновенно богат, он чем-то напоминал зрителя захватывающего фильма: ничего не зависит от него, но он живет, переживает и сопереживает.

Развитие родовой общины одновременно с развитием звуковой коммуникации – языка создало 50–60 тыс. лет до н.в. возможность для создания более широких общинных объединений – племен, для существования которых людям уже не обязательно было поддерживать почти непрерывное общение в рамках звукового круга и быть вовлеченным в почти непрерывную совместную деятельность.

Язык, как сложная система образов, а также ритуал, как сложная система символического поведения, начали отделяться от непосредственной жизни и деятельности общины, становиться самостоятельными системами.

Началось формирование первобытной религии, которой потребовались новые средства фиксации образов, способные, в отличие от звуковых сигналов, переноситься на расстояния и сохраняться во времени. Появились первые сакральные рисунки, священные предметы (статуэтки «венер» и т.д.), имеющие значение ритуальных символов.

Началась верхнепалеолитическая революция, духовной основой которой была первобытная религия, «оторвавшая» символ от непосредственности коллективного представления и, тем самым, впервые породившая в сознании человека не просто живое ощущение причастности к внеличностному коллективному субъекту, но и представление об этом субъекте.

Это, в свою очередь, породило ряд важных следствий. Индивидуум впервые ощутил себя как что-то отдельное от мира, Я-бытие стало устойчивым субъективным ощущением, ощущением определенной ценности личного бытия, возможно, действительно появились первобытные философы как философы не нравственности, а красоты (наскальные рисунки того времени наполнены естественной и чистой красотой).